Я не пью, я отмечаю
Каждый день, что по тебе скучаю.
Я не грущу, шучу и праздную
Каждый день, что мы такие разные
(ST — Иду ко дну).
***
Как так вышло, что Лёша третий день кряду проводит в запое — не знает даже он. Вернее, знает о почти двухметровой причине в лице лучшего друга, но никак не может взять в толк, с чего вдруг всё пошло по пизде. Как говорится, а начиналось так красиво… Интересный проект, круглосуточное общение, тонна юмора, дружеские объятия, совместные поездки, такие же совместные праздники.
Всё изменил Новый год, что они провели вместе. Конечно, с ними ещё были Тамби и Рустам, но те о чём-то увлечённо болтали, потом обсуждали будущих гостей в «ЧБД», а там и вовсе, напившись, завалились спать. Нурлан и Лёша же остались стойкими солдатиками: вместе курили на балконе одну на двоих, потому что остальные сигареты вытаскали друзья; вместе сидели на кухне, доедая салаты и солёную рыбу; вместе смотрели хиты былых лет по телеку.
— Давай тост, — предложил в какой-то момент Алексей, разливая остатки шампанского по бокалам. Этих тостов сегодня было много, все они, как обычно, были шуточными, но теперь, благодаря градусу, непьющему обычно Лёхе вдруг захотелось чего-то особенного. — Личный давай, для меня.
— Для тебя? — Нур поднял на друга глаза, застыв с вилкой возле рта.
— Да, — легко бросил Лёша и покосился в сторону телевизора, в котором Лёва из «Би-2» пел о больших городах и пустых поездах. — Общие тосты уже были, теперь давай по тосту друг другу.
— Ладно, — согласился Нурлан и поднял бокал, подумал пару секунд, хмуро сдвинув брови, а потом выдал следующее: — Ты, Лёха, как сотка в старой весенней куртке, которую достал после долгой зимы. Когда я нашёл тебя — я стал счастливее.
Видимо, в этот момент у Щербакова внутри что-то и щёлкнуло. Выбило пробки адекватности, или просто какой-то тумблер переключился на
чёрную голубую сторону сознания — неизвестно, но факт остаётся фактом: тост этот, будь он проклят, стал началом конца. У Лёши в груди что-то ёкнуло, а потом метнулось вниз, в пах, из-за чего он нервно икнул, зыркнул глазами на друга, а потом залпом выпил шампанское. Поперхнулся. Нурлан к нему тут же подскочил, решил постучать по спине, но Лёха, кашляя, отмахнулся и случайно зарядил ему по руке.
— Отрастил крылья, — буркнул Нур, возвращаясь на свой стул, — аккуратнее, не сдохни тут.
— Нет уж, — давясь кашлем, ответил Лёша, — после такого тоста точно не сдохну, а то кто тебя счастливым делать будет?
Нурлан хмыкнул и уткнулся в свой телефон — пришло очередное поздравление от родственников. А Лёха, наконец прокашлявшись и скользнув по другу взглядом, резко ощутил, что наступил тотальный пиздец, потому что странное чувство в груди не отпускало.
Если хорошенько подумать, он и раньше порой испытывал что-то подобное, глядя на Нурлана, но не заострял на этом своё внимание. Дружеские объятия иногда отзывались в груди гулким эхом, а вечные гейские шутки нет-нет да кололи тонкой иглой для инсулина. Нур и сам, выходит, стал для Лёши дозой этого самого инсулина — он жизненно необходим, без него ни дня, без него всё из рук валится, а теперь ещё и такое осознание накрыло.
— С тебя тост, — вспомнил о договорённости Нурлан, — лично для меня. Можно чистосердечное.
Лёша на «чистосердечном» снова икнул, а в голове конвейером полетели варианты:
«Выпьем за то, что Ларри Пейдж когда-то придумал Google, в котором можно найти всё. А ещё выпьем за то, что в тебе тоже… Тоже можно найти всё, что так необходимо…»
«Знаешь, хотел просто сказать спасибо за всё, но понял, что ты — супермаркет. Тот, что «Магнит». Иначе, как объяснить то, что меня к тебе тянет?»
«Тост за то, чтобы можно было круглый год делать заказ на подарки Деду Морозу. Я бы попросил у него твои фото!»
Лёше стало тошно от своих же мыслей, от всех этих гейских то ли тостов, то ли подкатов. Он поморщился, пока Нур за ним наблюдал, а в итоге, вспомнив одну шутку с просторов интернета, выдал следующее:
— Сидели в бане трое мужиков: журналист, директор пивзавода и землекоп. И у каждого из них было что-то до колен: у журналиста — язык, у директора — пузо, а у землекопа — руки. Выпьем за тебя, Нурик, ведь у тебя тоже есть кое-что почти до колен.
На кухне в этот же момент воцарилась тишина. Даже с телевизором случились неполадки — там вместо поющего Билана появился чёрный квадрат Малевича. Нурлан сверлил взглядом друга, а этот друг, покраснев, как рак в эмалированной кастрюле, думал, что это был перебор. А ещё думал о том самом до колен: они с друзьями периодически ходили в баню — была возможность увидеть.
— Лёх… — позвал Нур, когда тот встал и отошёл к окну, матеря себя на чём свет стоит и обзывая пидорасом унылым.
— М? Чего? — промычал Лёша, нервно дёрнув плечом.
— Ты это… — Нурлан скрипнул стулом и подошёл со спины. — Не завидуешь же, да? У тебя там тоже всё заебись.
— Знаю, — цокнул Лёха и закатил глаза. Завидовать ещё… А подлое сознание вдруг нарисовало перед глазами картинку, как то самое у Нурлана оказывается в неположенном месте. Неположенное место — разумеется, сам Лёха. — Так, я домой! — засобирался он, потому что невыносимо стало находиться рядом с этим двухметровым крашем. Стоп, кем? Что ещё за слова пошли пидорские? Осталось только спеть дуэтом с Клавой Кокой песню про того самого краша.
— Вызову тебе такси. — Нурлан не стал его останавливать. Это странно, если честно, ведь обычно друг предлагал остаться с ночёвкой, и Лёха много раз оставался, но в эту новогоднюю ночь оба совершенно точно поняли, что что-то пошло не так. И Щербаков прекрасно знает, что казаху это не по нраву — тот гейство никогда не приветствовал.
Лёша не помнит, как оказался дома в новогоднюю ночь. Помнит только, что по пути заскочил в круглосуточный за сигаретами и бутылкой виски, потому что шампанское стояло поперёк горла. Ещё помнит песню Крида по радио, тот выл что-то про пусси боя, а Лёха очередной раз чертыхнулся, потому что так на модном сленге называют пассивного гомосексуала. Всё один к одному.
А потом помчались дни и недели… После Рождества началась работа, съёмки, поездки, всё как-то завертелось, и Лёха этому радовался, потому что так удавалось отвлечься от навязчивых мыслей о Нурлане. Правда, он ловил порой на себе его озадаченные взгляды — тот явно что-то подозревал, но молчал, потому что не хотел поссориться. Так пролетел январь и часть февраля, а на день розовых жоп Лёха запил.
Рустам прислал в телеграме смешную валентинку, на что Алексей лишь вздохнул. Смеяться не хотелось. Найти девушку на разок-другой, как он иногда делал раньше, тоже не хотелось. Ничего не хотелось, если разобраться, кроме Нурлана. Именно поэтому Лёша не придумал ничего лучше, как залезть под одеяло в обнимку с бутылкой и пересматривать старые выпуски «ЧБД», чтобы хоть там посмотреть на казаха.
Потом злился, ругался сам на себя, снова пытался отвлечься, даже включил какой-то фильм, что ему рекомендовал Рустам. Может, хоть это поможет?
Не помогло. Фильм оказался о геях, а Рустам пошёл на хуй.
— Ладно, что там ещё? — ворчит Лёша, когда замечает новое сообщение из телеги. Нурлан. — Так, подождите…
На экране открывается валентинка, она же — очередная и такая необходимая доза инсулина. На картинке какой-то мужик без определённого места жительства, зато с прифотошопленным букетом и подписью «Любимой пидружке». Лёха несколько секунд, не моргая, смотрит на валентинку, а потом, совсем не ожидая этого, получает ещё одну. На картинке чутка укуренная Белоснежка с подписью «Будешь моим гномом?»
— Чёртов казах! — выругивается Лёша, а потом скулит, уткнувшись в подушку. — Белоснежка, блять, недоделанная.
У Нурлана всегда был особенный юмор. Валентинки он, правда, ещё никогда не присылал, но всё бывает в первый раз. В ответ Лёха шлёт картинку, что быстро нашлась на просторах интернета. На ней тоже какой-то мужик в сердечках и подпись «Я назову собаку именем твоим». Лёха думает, что неплохо было бы действительно завести собаню. Взять какого-нибудь мелкого чихуанихуа, назвать Нуриком, гулять с ним по утрам и вечерам, а ночью брать с собой в постель. Так, всё, закругляемся, опять мысли неправильные пошли.
Долго ли, коротко ли, а пробухал Алексей все свои три законных выходных. Правда, сам он это так не называет. Считает, что не пьёт, а отмечает. Отмечает дни, считая каждый, когда одолевает тоска, а она, увы, прочно поселилась в его сознании. Уже завтра начнутся съёмки, уже завтра придётся снова столкнуться лицом к лицу с казахом, и это радует, но не особо.
— Что-то ты совсем плох. Выглядишь, как жёваный гудрон, — вместо приветствия присвистывает Тамби, когда Лёша, одетый в джинсы, джемпер и чёрную шапку-бини, заходит в студию.
— Я из тебя щас ДНК пинцетом повыдёргиваю, расползёшься по швам, — агрессирует Щербаков, потому что не готов, совсем не готов на данный момент к шуткам друзей. И как только работать собрался?
— Что, Лёха, так фильм повлиял, что запил? — подкалывает его Рустам, подошедший сзади.
Лёша хочет выругаться, но замечает Нурлана, забежавшего с улицы и отряхивающего с куртки снег. Залипает. Тамби с Рустамом переглядываются, уловив взгляд Лёхи, загадочно улыбаются и отчаливают.
Съёмки проходят тяжело. Щербаков злится, доводит гостей, перегибая палку, за что получает от Нурлана уже такое родное и привычное: «Заткнись, Лёха, заткнись». К вечеру все собираются по домам, разъезжаются, попрощавшись, и Лёша тоже собирается. Думает заскочить перед домом в алкомаркет, потому что по-другому уже не получается.
— По какому поводу бухаешь? — У двери его за руку тормозит Нурлан.
— Я-то? Я? — Лёха включает дурака.
— Головка от хуя, — басит Нур, прожигая чёрным взглядом. — Выкладывай.
— Я стёклый, как трезвышко, — натягивая улыбку, отвечает Лёша, стараясь вести себя непринуждённо, будто ничего не происходит.
— Оно и видно, — хмыкает Нурлан, — от тебя, как от свиньи, тащит за километр.
— Ну побухал пацан, четырнадцатое февраля отметил, с кем не бывает? — выкручивается, как уж на сковородке, Щербаков.
— С тобой, Лёх. С тобой не бывает. Ты годами не пьёшь, а тут уходишь в запой. Ходишь сам не свой, как чёрт ебаный. Ты ж гостей сегодня чуть с говном не сожрал от злости.
— Я всегда такой с гостями, — фыркает Лёша и закатывает глаза. — Хуёвая претензия.
— Не всегда, — спорит Нур, — я тебя тыщу лет знаю. Могу увидеть разницу, когда ты прикалываешься, а когда на полном серьёзе готов разнести половину студии.
— А вам, сударь, какая печаль, собственно? — идёт в атаку Лёха. Получает за это озлобленный не на шутку взгляд. — Хочу — бухаю, не хочу — не бухаю. Всё просто.
— С тобой поеду.
— Чего?! — Щербаков ошарашено смотрит на собеседника.
— С тобой, к тебе, хули непонятно? — Нурлан уже надевает куртку, а следом натягивает шапку. — Пошли.
И Лёша почему-то не сопротивляется. Больше не агрессирует, послушно шагает следом за двухметровым Нуром, который садится за руль своей машины и кивком показывает Лёхе сесть рядом. Едут практически молча, перекидываются лишь парой фраз, когда по радио говорят какую-то дичь.
Нурлан паркуется возле дома друга, всё ещё молчит. Выйдя из машины, идёт в сторону супермаркета, а Лёше не остаётся ничего другого, как следовать за ним. Они выглядят рядом очень контрастно, и Щербаков, думая сейчас об этом, почему-то ловит кайф. Подкачанный, высокий Лёша в сравнении с огромным Нуром выглядит совсем мелким и низким.
В магазине покупают бутылку виски, копчёную рыбу и имбирное печенье. Третий пункт захотел Лёха. Заваливаются в квартиру, толкаются в тесной прихожей, сбрасывают обувь с верхней одеждой, и проходят на кухню.
— Значит, тоже решил в алкашей податься? — спрашивает Лёша, когда они, почистив рыбу и разлив виски с дымным ароматом по гранёным стаканам, наконец усаживаются за стол.
— С тебя пример беру, — чётко и по делу отвечает Нурлан. — Тосты сегодня будут? — сверкает глазами-щёлочками. Помнит, зараза.
— Ты первый, — стараясь говорить без напряга.
— Знаю, что первый, — усмехается Нур, пока Лёха хмурится, думая над этим его "первый". Нурлан же наконец начинает свой тост: — Забираются на гору альпинисты. Первого за член кусает змея, он пугается и спрашивает у того, что поднимается за ним: что делать? Второй альпинист по цепочке передаёт вопрос, который в конечном итоге доходит до врача. Доктор отвечает, что надо отсосать.
На этом моменте голос Нурлана становится хриплым, а у Лёши округляются глаза. Нет, они, конечно, сотни раз шутили о подобном, но сейчас-то всё ощущается иначе.
— Так вот, — продолжает Нур, — доктор отвечает, что надо отсосать, потому альпинисты по цепочке передают ответ жертве змеи. Тот нетерпеливо спрашивает у ближайшего об ответе, но товарищ отвечает ему совсем не то, что сказал врач. Сообщает другу, что тот умрёт. Так выпьем за то, чтобы под рукой всегда был друг, который… кхм… не станет бросать на произвол судьбы, а будет готов помочь.
— Заебись, — оценивает Лёха и покрывается краской, как малолетний школьник. Этого ещё не хватало. — Бахнем.
И они бахают первую порцию, вторую, третью… Именно третья и даёт по голове. Лёша тоже озвучивает какой-то нелепый тост, над которым Нур искренне смеётся, и этот его смех пробирается так глубоко в душу, что даже страшно становится, насколько можно теряться в человеке. Лёхе этого не хочется. Ему хочется Нурлана к себе, в себе, у себя, а вот теряться — совсем нет.
После четвёртой порции они встают покурить. Выходят на балкон, предварительно взяв сигареты в куртках, затягиваются и синхронно выдыхают по облаку дыма. Нурлан через это облако пялится на Лёшу, тот замечает и ёжится. Догадывается о чём-то? Пытается уличить, разоблачить?
— Хер там, — бубнит себе под нос Алексей, — ничего не скажу.
Он дорожит дружбой, понимает, что не может всё потерять из-за отправившейся в путешествие в голубом вагоне крыши; понимает, что Нур его такого не примет, а если даже примет — всё изменится. На нём будет клеймо педика, а это худшее, что Лёха мог бы увидеть в кошмарном сне.
— Чего не скажешь? — Нурлан слышал, оказывается.
— Ничего не скажу! — Лёша делает попытку соскочить: — Пошли ещё выпьем.
— Стой.
Нур делает шаг вперёд и оказывается подозрительно близко. Вокруг только свет в окнах многоэтажек; промозглый, ночной, февральский воздух и пары алкоголя. У Лёхи сердце вот-вот пробьёт грудную клетку, потому что друг непозволительно близко, потому что он буквально слышит его дыхание. Не как в бульварных романах, а реально — ушами.
У Лёши печёт глаза. Жопа чует, что всё не к добру. Нурлан же только сокращает расстояние между ними, а потом, не медля больше, крепкой хваткой цепляет Лёхин подбородок.
— Что происходит, Нур? — выдыхает Щербаков и старается не трястись той самой мелкой чихаунихуёй на морозе.
— А хуй его знает, — отвечает Нурлан, сильнее сжимая подбородок, а потом целует. В губы. По-настоящему.
У Лёши не мурашки, а какие-то кусачие клопы по всему телу от нахлынувших ощущений. Ноги подкашиваются, но Нур реагирует моментально и подхватывает его за талию. Губы его горячие, а язык — проворный. Он проникает в рот, целует глубоко и жарко, заставляет рвано дышать и цепляться пальцами за его свитшот…
— Нурик, ты какой-то неправильный напиток купил, — оторвавшись от губ, бормочет Лёша, — пидорский какой-то.
— Попизди мне тут ещё, — огрызается Нурлан, а потом с лёгкостью забрасывает друга на плечо и скрывается с ним в глубинах квартиры — подальше от любопытных глаз из соседних окон. — Будто ты против.
— Может, и против, — выделывается Лёша, а сам трясётся внутри. Ни с одной девушкой так не было, ни в одних отношениях так не жмыхало, как с этим двухметровым казахом. — А может, и нет, Белоснежка, — смелеет.
— Тебе идёт статус гнома, — усмехается Нурлан, а потом стягивает с себя свитшот без лишних прелюдий. —
Хочу тебя, пиздец.
Лёха думает, что попал в рай. Нет, скорее в ад… В персональный такой ад, где к нему пришёл демон в обличии Нурика, чтобы вколоть порцию инсулина. Ибо с каких это пор казах не имеет ничего против геев, а теперь и сам над ним нависает? Видимо, с тех же самых пор, что и сам Щербаков — это последнее, что он успевает подумать, перед тем, как перед его лицом оказывается чужой член.
— Неожиданный поворот, — слегка истерично выдаёт Лёша.
— Не ты ли о нём думал и рассказывал, про то, что у меня до колен? — снова усмехается Нур. — Преувеличил, конечно, но тебе самому же так легче.
Всё у этого Нурлана просто. Нет никаких рассуждений, сомнений, попыток спиться… Может, реально с виски что-то не так? Некогда думать, потому что в рот Лёши уже толкаются горячей плотью и вынуждают закашливаться. Глаза немного слезятся, но Лёха старается. Обхватывает рукой, а языком обводит головку и снова заглатывает.
А Нурлан уже по-хозяйски пытается избавить друга от одежды, вот-вот и в штанах шарить будет, совсем этого не стесняясь, будто всё в порядке вещей. Хотя, чего ему стесняться с членом в чужом рту? У Лёши это, разумеется, первый опыт, но он старается, очень. В какой-то момент находит подходящий ритм и даже сам кайфует, глухо стонет, хоть до сих пор и не верит, что происходящее — реальность.
— Есть смазка? — оглушает вопросом Нурлан.
— Есть.
Да, Лёша купил её пару недель назад. На что надеялся вообще — неизвестно; купил и забросил в ящик стола, будучи уверенным, что сей предмет ему не пригодится. Не для себя точно. А Нурлан оперативно смазывает пальцы, вводит первый, из-за чего Лёша ойкает и зажимается.
— Расслабиться нужно, — напоминает ему друг, — так будет легче.
— Знаю, блять, — огрызается Лёха и жмурит глаза. Это больнее, чем он думал. — Блять, что за пальцы такие? Сарделины.
Нурлан прыскает с этого, бросает взгляд на свои руки с венами — ничего не сарделины, просто кто-то не хочет расслабиться. Но Лёша в итоге сдаётся, дышит так, будто собрался рожать, зато получается принять уже второй палец. Стрёмно думать о том, что будет, когда вместо пальцев там окажется Нур, но тот его так умело растягивает, что Лёха не против попробовать. Сам же хотел, в конце концов.
— Ох, блять, — ругается Щербаков, когда Нурлан осторожно входит, а попутно проходит по корпусу с лёгкими поцелуями — отвлекает. — Фуфел ты мокрожопый, чтоб тебя!
— Кто тут и мокрожопый, так это ты, — посмеивается Нур и, забросив ноги Лёши на свои плечи, целует его колени. Это выглядит и ощущается слишком… Слишком эротично, чёрт побери. Даже сексуальнее самого секса, как бы странно ни звучало.
Наблюдая, Лёша наконец полноценно расслабляется, а когда Нурлан обхватывает его член и начинает надрачивать — вовсе ловит волну кайфа, отбрасывает назад голову, мнёт простынь, сжимая её между пальцев… Нур большой, горячий, но комфортный. Он дарит очень непривычное чувство наполненности, а когда выходит на пару секунд, балуясь и наблюдая за реакцией друга, Лёше этого самого чувства не хватает.
— Как так вышло? — шепчет Лёша, не озвучивая деталей вопроса, но Нурлан его понимает.
— Просто ты дурак дураком, столько лет меня избегал, а я ведь уже бросил надежду, — откровенничает Нур, из-за чего Щербаков замирает и едва дышит.
— Что это значит?
— Потом обсудим.
И они обсуждают, после того, как Нурлан, толкнувшись ещё несколько раз, доводит Лёшу до оргазма, а затем и сам кончает. Они заваливаются на постель, медленно, тягуче, вкусно целуются, обнимаются и оглаживают оголённые тела друг друга, соприкасаются кончиками носов — так и замирают.
— Врать не буду, большой любви у меня к тебе не было — иначе мы бы, наверное, не продолжили дружбу, — рассказывает Нур, обнимая Лёшу за талию. — Но была симпатия. Было что-то странное внутри… Это странное не назвать влюблённостью даже, но оно не отпускало несколько лет кряду. Ты всё время шутил про геев, был откровенным гомофобом, потому я и не сувался со своими непонятными чувствами. А потом этот Новый год… Почему-то именно тогда я заметил твой взгляд — он отличался от обычного, а ещё в нём был страх, и я узнал себя.
— Полтора месяца молчал, пидрила, — ворчит Лёха, как старый дед, — это что за тайны дворцовых переворотов?
— Дал тебе время всё обдумать, — спокойно отвечает Нур и тянется рукой к светлым волосам друга, зарывается в них всей пятернёй. — Ты ж сам обалдел, мне знакомо это чувство. Нужно было понять, что будет дальше: либо тебя отпустит, и мы продолжим дружбу, либо нет, и…
— И теперь нихуя это не дружба.
— Не спорю.
— Я придумал! — Лёша подскакивает с места и весь, кажется, светится. — Рустам мне недавно кинул фильм, он оказался про геев, но я посмотрел.
— Что за фильм?
— «Назови меня своим именем».
— Так, и что ты придумал?
— Там герои поменялись именами, — с горящими глазами рассказывает Лёша. — Не по-настоящему, но поменялись. Это было странно, но прикольно.
— Я правильно понимаю, что ты назвал фильм про геев прикольным?
— Не фильм, а идею про имена! — разъясняет Щербаков. — Так вот, мы же тоже можем. Прикинь, я буду Нурлан, а ты — Лёха, — и смеётся.
— Лёха слабо покатит за казаха, но допустим… А что, если нам поменяться наполовину?
— Это как?
— Ты — Лёрлан, а я… Я, получается, Нурха, — тоже подхватывая смех.
— Боже, чем мы занимаемся? — Лёша падает обратно в объятия казаха. — Ладно, Нурха, так тебя и запишем в телефоне.
— Забились, Лёрлан.
А потом они включают этот самый фильм на ноуте Лёхи, потому что Нур тоже захотел посмотреть. Заказывают пиццу в круглосуточной доставке, пачкают постельное бельё соусом и роняют туда крошки, но не обращают на это внимания, увлечённые фильмом и друг другом.
Нурлану хорошо. Он наконец дождался ответных чувств от друга, хотя уже почти забил на собственные, думая, что тут всё без вариантов.
А Лёхе… Лёхе тоже очень хорошо, потому что у него теперь есть не только друг, являющийся крашем — привет, Клава, но и взаимно влюблённый в него человек. Лёхе хорошо, потому что он больше не идёт ко дну, уходя в запой в день розовых жоп. Лёхе хорошо, потому что у него отныне всегда при себе необходимая для жизни доза инсулина в лице почти двухметровой скалы, забавно сопящей рядом.
