Снежинки медленно кружатся в своём новогоднем вальсе. Петербург застыл в предпраздничной суете. Девятилетний мальчик по имени Моно томно выдыхает тёплый молочный пар изо рта. Маленький граф, что жил в большом столичном доме, уже устал: устал от бесконечно шныряющей туда-сюда толпы прислуги, что уже, наверное, заканчивают последние приготовления к празднику, устал от этих учителей французского, музыки, гувернанток, воспитателей. Всё это лишь навеивало на него тошнотворную смертную тоску. А в центре всего этого зла – отец. Нет, он не строгий, хотя порой и розгами высечь может, но то за дело, а так он своего единственного маленького сына очень любит и балует всякими сладостями, игрушками. Вот только совсем даже не интересуется, почему Новый год уж совсем на носу, а сынишка его хмурый, как Ильин день. Возможно, именно поэтому, как только выдалась возможность, мальчишка сбежал из дому. Хотя… как сказать сбежал? Его никто и не удерживал. Просто взял и ушёл «погулять», никто даже не заметил пропажи маленького графа. А когда заметят – будет уже поздно.
Мимо, весело смеясь и покрикивая, пробегает толпа простых ребятишек. Они даже не обращают внимание на этого с виду невзрачного Моно. Отец его запрещает ему играть с ними, хотя они и сами не хотят. От этого малышу становилось только ещё грустнее – особенно сейчас, когда уже во всю ощущается весёлое дыхание праздника. Он постоянно спрашивает себя: «Чем же они отличаются от нас, ведь они такие же люди, как мы? Если у них меньше денег, это ведь ещё совсем не значит, что на них не нужно обращать внимание и сторониться их? Разве деньги настолько важны?». Моно сейчас было грустно как никогда и оттого ему сейчас вспомнилось то письмо деду Морозу, что он не так давно отправил втайне от отца, и что было для него тем малым лучиком надежды в непроглядной мгле, что так приятно согревало его сердце в столь холодном мире. Письмишко было аккуратным, красивым, немного наивным, но честным и таким чистым, написанным ещё совсем юной, детской рукой.
Он посмотрел на небо, откуда весело кружась, слетали красивые и аккуратные хлопья снега, издали напоминающие сахарную пудру. Вечереет. День зимой слишком короткий: не успеешь опомниться, как уже вечер. Лёгкие снежинки плавно опускаются на реснички, лоб, щёки, кончик курносого носика и даже губы. Красный шарфик, плотно окутывающий шею, немного колется, но нежно греет, попутно собирая на себе целые гвардии снежинок. Прохлада приятно освежала рассудок и погружала в покой, как будто мальчишка только что переродился. И ему очень нравилось это ощущение. Если бы не постоянные занятия, он бы гулял почаще. Особенно в такое замечательное время года!
Мальчик высунул язык и начал ловить им подлетающие снежинки, что тут же таяли, лишь коснувшись языка. Что может быть вкуснее свежих снежинок, ещё толком не успевших потерять свою природную чистоту и невинность? И вкус этот сравним, пожалуй, с глотком свежего воздуха.
Отец, по своей строгости и гордости, не разрешает мальчику так дурачиться, но его же рядом нет, а значит можно похулиганить, облизнуть хоть все сосульки, есть снег – главное только не заболеть, а то потом худо придётся. Моно делает лёгкий шаг, продолжая ловить языком вкусные кусочки зимы. Свежий снег приятно хрустит под маленькими чёрными ботиночками. Так озорник продолжает идти вперёд, даже не смотря на дорогу, забыв обо всех неприятностях жизни, наслаждаясь только тем, что есть сейчас, потому что большего и не нужно.
И до того мальчику понравилось это ощущение, что вмиг он забыл о своих делах заботах и проблемах, отдавшись лишь наслаждению и весёлой забаве. Все формулы, памятные даты, все французские слова вмиг покинули забившуюся голову, и сознание его налилось белой чистотой, царившей на улице. А он всё ускорялся, переходя уже практически на бег и, лучезарно улыбаясь, ловил каждую встречную снежинку, весело кружась вместе с ними. Он отдался весёлой беззаботице и простомыслию: задорно подкидывал снег над своей головой, рисовал в нём ангелов, просто прыгал в сугробы, что приносило лишь счастливую улыбку, а когда это чуть поднадоело, снова вернулся к охоте за снежинками.
Внезапно мальчик остановился. Тишина, покой, узенькая улочка, тусклый свет из окон, спокойный ветерок слегка развевает бордовый шарфик мальчишки. А уже там, за поворотом: слышна суета, людской говор, фырканье лошадей, цокот копыт и скрип повозок. Как же Моно не хотелось туда идти! Уж что-что, а многолюдные улицы он терпеть не мог. Там всегда было много распивочных заведений, пьяных, нищих, вороватых и прочего сброду, что мальчик не то, чтобы не любил, но побаивался.
–«Ладно, хватит уже дурачиться, а то сейчас врежусь в какой-нибудь фонарный столб и прилипну языком к холодному металлу. Другие дети будут смеяться, а то ещё подойдут и пинать начнут. Вот папенька узнает, так ещё он добавит, ибо "Не чета сыну столь уважаемого столичного графа, с такой фамилией, так позориться!". Или кто-нибудь стащит у меня что-то из карманов. Пойду лучше, куда планировал. Как я вообще мог забыть о своём плане?! Надо добраться туда как можно быстрей» – рассуждал мальчик, спрятав охладевший язык, что наполнил рот приятной прохладой.
Моно достаёт из кармана небольшой потёртый мешок с двумя прорезями для глаз и одевает его на голову. Теперь этот стеснительный паренёк выглядит очень даже мило. В этот момент, то место кажется ему не таким уж чужим и страшным. Он поворачивает за угол и врывается в толпу горожан, пробегая шумную улицу. Титулярные советники, торговцы, сброд и просто те, кто не дождался праздника, всего на «пять минут» зайдя «погреться» в питейное заведение, мелькают по сторонам. Пробегает он мимо проезжающих повозок, лающих собак и прочей суеты, что так и мелькает в тёмно-карих глазах сквозь прорези мешка. Одна шумная улица, сменяет другую. Где-то вдали виднеется колоннада Исаакиевского собора. Проскальзывая по толстому льду, под которым глубокие, тёмные воды Невы, перебегает на другой берег.
Санкт-Петербург во всей своей красе мелькает фасадами богатых домов, каждый из которых создавали величайшие архитекторы мира – лучшие в своём искусстве. Город холодный ко всем, ломающий всякие чувства в бездушном граните власти и порядка; где всё буквально пропитано духом красоты и могущества, бесконечной жажды власти, войн, лжи, политических интриг, превосходства сильного над слабым и гнусной гордыни этим; где одни кичатся своим положением, другие вынуждены, сидя во тьме, приспосабливаться к суровым городским порядкам. Город, построенный на крови и костях, в пожарах Северной войны; где нет человека, а правит система, облачённая в гранит и камень; где «государственные» вопросы важнее всякой личности. Город, буквально впитавший в себя всё величие и суровый нрав своего основателя, что до сих пор холодным взглядом смотрит на весь этот мир со своего коня. Столица, которая всем своим видом выдаёт то, что из себя представляет Российская империя.
И во всей этой мерзости Моно приходится жить. С одной стороны красиво, прекрасно – с другой, отвратительно. А больше всего малыша разочаровывало то, что этой деловитостью заражён не только весь город, но и вся его семья. Что можно сделать, когда вокруг тебя бездушный город, а ты всего лишь маленький глубоко одинокий человечек? Ничего! Только уныло смотреть на всё это безобразие и страдать, запираться в комнате и тихо плакать от своей ничтожности и беспомощности, чтобы никто не заметил, ведь ты дворянин и тебе нельзя так себя вести. А самое страшное, что Моно чувствовал, будто ни он один здесь несчастен. Все… Весь город был напрочь заполнен шныряющими туда-сюда несчастными душами. И даже отец и тот был несчастен, так как не мог обратить внимание на то, что действительно важно для него. По крайней мере, именно таким всё представлялось маленькому графу, и таким он видел этот мир, что окружал его со всех сторон.
Но каждый год на время происходило какое-то маленькое чудо. В город приходил праздник. И в Новый год каждый, даже самый несчастный в городе человек становился немножечко счастливей, когда небо окрашивают сотни разноцветных салютов. Город, словно преображался, превращался в сказку, в которой уже не оставалось места той тёмной стороне Петербурга. Во всяком случае, Моно всегда так думал. Даже в доме атмосфера стала немного иной. Однако… Стоит только празднику уйти за порог, как все снова станут обычными, скучными и несчастными. И печаль вновь захлестнёт сердце мальчика с ещё большей силой, ведь всё то счастье, что было в его руках – всего лишь маленький мираж.
Именно поэтому, Моно понимал, что у него есть только один шанс всё исправить: второй попытки не будет, ведь повернуть время вспять не получится, а в следующем году может быть уже слишком поздно. И потому предпринял всё возможное, отправив деду Морозу письмо, в котором было написано:
«Дорогой дѣдушка Морозъ, спасибо за то, что каждый Новый годъ оставляешь мнѣ подарки подъ ёлкой. Я ихъ очень цѣню, и это, навѣрное, самое лучшее, что происходитъ въ Новый годъ. И я хочу сказать тебѣ большое-пребольшое спасибо за эти подарки и за всё, что ты дѣлаешь для того, чтобы сдѣлать всѣхъ детей въ этомъ мiре счастливыми!
Въ этомъ году я вёлъ себя хорошо, хоть и не всегда. Но я не сдѣлалъ ничего плохого никому и не собираюсь изволить, а за баловство и проказы меня и такъ папенька наказывалъ. Я долго думалъ, что я хочу получить въ подарокъ на этотъ Новый годъ… Думалъ, думалъ и рѣшилъ, что мне отъ тебя ничего не нужно. У меня и такъ въ доме полно всякихъ игрушекъ, нетъ только настоящаго друга. Папенька не разрешаетъ мнѣ играть с простыми детьми, а дети всякой знати мнѣ не нравятся. Они совсемъ не думаютъ о другихъ, они злые и иногда очень вредные и скучные. Поэтому я всё время одинъ, а папенька даже не изволитъ обращать на меня вниманiе. Онъ всё время занятъ «важными государственными делами» и говоритъ, что то, съ чемъ я къ нему подхожу, можетъ подождать. Но даже если онъ изволитъ выслушать меня хоть разъ, врядъ ли сможетъ сдѣлать хоть что-то ради меня, потому что государственные дела важнее какого-то маленькаго Моно, что постоянно изволитъ болтаться в ногахъ. А ещё онъ говоритъ, что мы не должны позорить свою фамилiю, но ведь главное – не фамилiя, главное – человѣкъ, ведь людей безъ фамилiи очень много, а фамилiи безъ человѣка отродясь быть не может. Всѣ мои учителя и воспитатели выслушиваютъ меня только потому, что папенька имъ рублёмъ накидываетъ. Поэтому они всегда говорятъ, что папенька правъ, и я долженъ его слушаться и только тогда вырасту достойнымъ членомъ светскаго общества. Но если въ этомъ обществе каждый придерживается только своихъ интересовъ и не думаетъ о другихъ, то я не хочу быть частью такого общества. А я просто хочу быть кому-то въ этомъ мiре нужнымъ – хочу, чтобы появился хоть кто-то, кому я не безразличенъ. Я не хочу игрушекъ: холодныхъ, пустыхъ, безжизненныхъ. Я хочу тепла. Живого тепла. Лучшѣ подари игрушки темъ, кто в этомъ действительно нуждается, у кого ихъ мало, или тому, кто действительно объ этомъ мечтаетъ. Взаменъ я лишь хочу попросить, чтобы ты изволилъ сдѣлать каждаго человѣка в этомъ мiре счастливымъ. Хоть немного счастливымъ. Каждый о чём-то мечтаетъ и каждый, даже самый ужасный ребёнокъ, или безнадёжный пьяница, заслуживаетъ того, чтобы его мечта сбылась, хотя бы одинъ разъ въ годъ. Возможно, я прошу слишкомъ многого, но въ последнiя время я много объ этомъ думалъ и понялъ, что мнѣ большѣ нечего просить. И спасибо тебѣ, что изволилъ прочитать это письмо».
И сейчас Моно со всех ног бежит в самое сказочное место в городе, где можно забыть обо всём плохом и стать обычным, счастливым, невинным ребёнком. Кошкой прошмыгнув мимо проезжающей кареты, мальчик пробежал ещё одну улицу. Осталось совсем немного, уже вот-вот. Крутой поворот встретил его весьма недоброй наледью. Малыш поскользнулся и упал. С кем не бывает, когда улицы такие скользкие, а ты бежишь сломя голову с мешком на голове?
Под наигранно взволнованные вздохи прохожих «ай-ай-ай», встаёт, отряхивается от снега, подбирает модную кепку, что надел поверх своей маски и, не теряя времени, торопливо бежит дальше. Мельком пробегает ещё одну набережную и несколько шумных улиц. И наконец, вот она. Площадь Восстания, во всей своей красе.
В центре площади, красуется прекрасная новогодняя ёлка, уже украшенная и готовая к празднику. Мальчик наконец почувствовал лёгкость. Он стал неспешно подходить к ёлке, снимая мешок с головы. Уже очень скоро его нежно поцеловал в нос приятный еловый запах, что танцевал рядом с ней. Это была бы обычная ель, коих много в лесах, если бы её не украсили к Новому году и не привели бы к виду, полностью достойному столицы, где всё должно сиять и радовать глаз. Она блестит, искрится, манит взгляд. Мальчик подошёл к ней совсем близко, как вкопанный стоял, завороженно глазея на каждый шарик, каждую игрушку. Огоньки красиво играли яркими красками в карих глазах, словно маленькие свечки в тёмной комнате, только гораздо красивее, ведь все они были разноцветными и прекрасными, и не доводилось ещё мальчишке видеть чего-то столь прекрасного в иное время года. А ещё орешки, сладости и просто ненужные вещи, что привлекали взгляд своей необычностью. Всё это гармонично смотрелось на ёлке и наполняло духом праздника весь город, словно искрящийся фонтан счастья.
Поэтому Моно и пришёл сюда, более не изъявляя желания отсюда уходить. Там, дома – его точно не будет ждать чудо! Он отправил письмо – «письмо счастья» и знал, что чудо должно произойти и произойдёт сегодня. А какой-то внутренний голос сейчас настырно лепетал и подсказывал ему, что произойдёт оно именно здесь. Где, как не в самом сказочном месте в городе? Конечно, пока не происходит ничего, но Моно настолько упрямый мальчик, что готов ждать здесь хоть до завтрашнего утра. Однако в таком месте, возле такой большой праздничной ёлки, это не вызывало отвращения. Нет! Моно был готов здесь даже новый год встретить! Такой большой ёлки не было ни в одной другой части города – это самая главная ель Петербурга! Подумать только!.. Какая мелочь порой способна зарядить праздничным настроением одного несчастного ребёнка, в большом несчастном городе?
Меж тем, темнеет. Небо помрачнело и окрасилось в тёмно-синий оттенок, хотя из-за снега по-прежнему светло. Всё это означало, что до того волшебного момента, когда часы пробьют двенадцать остаются считанные семь-восемь часов (может, и меньше), которые, конечно же, пролетят очень быстро. Времени всё меньше! Ещё и холодает!.. Как-никак последний день декабря!
Моно наскучил один и тот же узор и одни и те же краски. Кроме того, просто стоять и глазеть становилось холодно, хоть мальчик и был тепло одет в небольшой оливковый тулупчик. Тогда он решил пройтись вокруг ёлки и лицезреть её во всей красе. Вокруг, почему-то ни души, хотя Площадь Восстания обычно весьма людное место. «Вероятно, все уже расходятся по домам, чтобы встретить праздник», – подумал Моно, начав обходить ёлку. Снежок захрустел под ногами мальчишки. Он неторопливо обходил ёлку. С других сторон она такая же прекрасная. Снежинки падают, красиво кружась в воздухе и цепляясь за тоненькие иголочки. Они прилипали ко всему, что находили недостаточно зимним и новогодним. Одна из них снова плавно опустилась на нос, заставив мальчишку улыбаться. Но эта же снежинка заставила его опустить глаза и бросить случайный взгляд под ёлку. Внезапно улыбка очень быстро растворилась. Такого «подарка» увидеть там он точно не ожидал.
Под тяжёлыми хвойными ветками, свернувшись комочком, в снегу лежала маленькая девочка – лет осьми-девяти отроду. Одета она была в чём придётся: во всякие лохмотья – пыльные и грязные, как она сама. Присыпанные снегом руки, лицо и босые ноги покраснели и посинели от холода. Она всё ещё судорожно дрожала, но с каждой секундой всё слабее, слабее, словно мороз успокаивал её, гладил по головке и клонил в безмолвный, тихий и вечный сон. Холод нещадно покалывал хрупкое тельце девочки. Зубы её совсем уж не стучали, как бывало у замерзающих, а лишь слегка подрагивали, отдавая последние силы этому закованному в холод миру. И кажется, что она была уж совсем без чувств.
Рядом валялись скорлупки от орешков и крошки от пряников, что когда-то висели на ёлке. Одного лишь её худощавого вида было достаточно, чтобы понять, что девочка эта была очень голодной, а потому съела с ёлки всё, до чего смогла только дотянуться. Но как она оказалась здесь в такое время, да ещё без обуви и так легко одета? Маленький граф не хотел тратить время, думая над этим вопросом, ведь прекрасно понимал, что всё это сейчас совсем не к чему. Он опустился над остывающим телом, угасающем с каждой минутой и отдающем этому миру последнее чуть живое тепло, и внимательно осмотрел девчушку. Тут же его сердечко больно кольнула жалость, но вмиг оно засияло от счастья. Она всё ещё жива!
Периодически разъедая себя сомнениями, а также страхом за то, что сделает в ответ на это отец, мальчик снял своё тёплое пальто и, хорошенько укутав бедняжку, взял её на руки и как можно быстрее потащил домой. Сейчас ему совсем не хочется думать обо всех тех разговорах с отцом, которые теперь неизбежно предстоят.
Лишь изредка девочка тихо постанывала, поэтому Моно только ускорял шаг, опасаясь не успеть. Хоть девочка на вид и была примерно того же возраста, недоедание чувствовалось в её весе, поэтому ему хоть и было тяжело, но вполне посильно. Мальчику и самому было теперь холодно, а путь предстоял не близкий, но красивые тёмные локоны и миловидные щёчки, что покраснели от холода, придавали сил и желание спасти эту бедняжку, которая, возможно, и сама не знала, насколько прекрасна. Моно чувствовал себя героем, спасающим маленькую, брошенную на мороз девочку. Детский разум строил различные теории о том, что эта девочка сейчас – самый несчастный человек во всём городе, что, возможно, дед Мороз просто забыл о ней и прочее.
Суета в доме всё не прекращалась. Дабы никого не нервировать, и случайно раньше времени не попасться на глаза отца, Моно вошёл со двора. Дверь ему открыла кухарка Любаша. Она явно не ожидала увидеть на пороге маленького графа с девчушкой на руках, впрочем, та сразу и не поняла, что за скукоженный свёрток у него под пальто. Он стремительно, словно молния, ворвался в дом, даже не обтерев обувь от снега и не затворив дверей.
–О, Моно, а мы тебя потеряли. Где ты был? Уж совсем скоро за стол садиться, – окидывая мальчика взглядом, сказала кухарка, так до сих пор и не понимая, что там у Моно в руках.
–Любонька, скорее принесите мне чаю и тёплых пледов, да побольше! – Моно положил девчушку завёрнутую в пальто к ближайшей печке – это была небольшая печка ближе к входу.
Она лишь слабо дрожала. Он быстро отряхнул её от присыпавшего за время пути снега.
–Зачем же ты одёжку свою снял на улице? Конечно, так знамо дело замёрзнуть-то! Иж, чего удумал!.. – усмехнулась Любаша.
Тут она увидела девочку, а точнее только её лицо, что выглядывало из-под пальто.
– Бог мой милостивый, это ж как так вышло-то?! Я сейчас, сейчас! Обожди малость! – вдруг запричитала Любаша себе под нос.
Кухарка, охая и ахая, стремительно куда-то исчезла, оставив Моно наедине с малышкой. Тепло, доносящееся из печки, приятно ласкало лица детей. Мальчик и сам замёрз, пока спасал девчушку, и сам еле добрёл до дома, но каждый шаг на своём пути, он пытался согреть её своим теплом. Как только она стала слегка крутить головой и пытаться открыть глаза, Моно решил отнести её к себе в комнату, ведь тут небезопасно, может в любой момент появиться отец. Кроме того, он вспомнил, что там должно быть тепло, ведь прислуга с утра топила печку в его комнате, а ещё там есть тёплое пуховое одеяло, которым его обычно укрывают перед сном.
Когда мальчик заносил гостью в комнату, из кармана у неё выпал небольшой кусочек бумаги. Сначала он просто положил его на стол, закинул в печь свежих дров и, укутав своим тёплым одеялом, положил девочку возле печки. Снежинки в её красивых недлинных локонах быстро таяли, делая их мокрыми. Казалось, что она стала немного живее: начала сильней дрожать, постукивать зубами, и даже немного приоткрывать глаза, но до конца ещё не пришла в себя. Моно какое-то время сидел рядом, внимательно наблюдая за девчушкой, улыбался, радуясь за то, что успел её спасти.
В комнате маленького графа стоял запах ореховой скорлупы и еловых веточек. Весьма просторная и мягкая кровать стояла в плотную к боковой стене, возле окна, напротив которого и находился стол, куда мальчик положил ту странную бумажку. За этим столом он часто делал уроки, что задавали его учителя, не щадя ещё совсем лёгкую, юную голову толстыми книгами, а также играл со своими оловянными солдатиками, которых был не один взвод. Все они были бережно расставлены на полках и комоде. Вся мебель в этой комнате слегка отдавала запахом лака, а пол устлал узорчатый ковёр. Окна украшали великолепные морозные рисунки, от которых душа ликовала и восторженно улыбалась прекрасной зиме. В комнате всегда было очень тепло и уютно, благодаря небольшому камину с закрывающейся металлической створкой, на который Моно перевёл свой взгляд.
Тут он вспомнил про ту самую бумажку, которая выпала из кармана девочки. В голове не утихала мысль о том, что там может быть написан адрес, или хоть какая-нибудь полезная информация, хоть что-то. Он подошёл к столу и взял в руки листочек. Внезапно, – стук в дверь. Мальчик положил бумажку в карман и пошёл открывать. Это была Любаша, принесла чай и тёплых пледов. Она ещё спросила о том, как себя чувствует новоиспечённая гостья, но мальчик не знал, ведь та ещё окончательно не пришла в себя, поэтому он только выставил любопытную кухарку за дверь и велел ей пока ничего не говорить отцу. Потом он взял пледы – одним из них Моно укрылся сам, другим накрыл девочку, подошёл к окну, осторожно хлебнул горячего чая, поставил кружку на стол и, наконец, достал из кармана тот листок бумаги. Мальчуган сел на стульчик возле окна, обвернувшись пледом, словно плащом, затем аккуратно развернул слегка потрёпанную, потемневшую от слёз и помятую карманной жизнью бумажку, где кривоватым почерком было написано что-то вроде письма. Моно понимал, что читать чужие письма нехорошо, и что поступает он не совсем правильно, но тут случай был особенный, поэтому Моно, всматриваясь в каждую букву, под треск горящих поленьев, стал читать письмо, в котором было написано:
«Дорогой дѣдушка Морозъ, я очень тебя люблю за всё, что ты дѣлаешь ради того, чтобы случилось новогоднее чудо и всѣ люди были счастливы. Вѣсь этотъ годъ я вела себя плохо. Такъ мнѣ сказалъ мой папенька. Ещё онъ изволилъ сказать, что я плохая дочь. Навѣрное, онъ всё никакъ не можетъ перестать тосковать о маменькѣ. Она всегда помогала намъ, какъ могла, и съ ней намъ жилось очень хорошо. Если бы только можно было, я бы изволила попросить тебя вернуть ея, но я знаю, что нельзя.
Теперь въ нашей семьѣ только я и папенька. Я помогаю ему, какъ могу, чтобы мы не голодали. Онъ сталъ частенько выпивать съ горя. Ещё онъ часто бьёт меня за каждую провинность, но я не сержусь на него. Я понимаю, что ему тоже очень тяжело. Когда-то у него была большая семья, онъ служить изволилъ титулярнымъ советникомъ, и хоть мы и не были богаты, денегъ хватало на всѣхъ. Родимые меня сладостями баловали и очень любили безъ причины. Но потомъ маменька умерла. Мы с папенькой долго горевали. Его за пьянство со службы сняли, и теперь мы живёмъ на чердакѣ одного старого дома, въ небольшой каморкѣ. Тамъ очень холодно зимой и часто гуляетъ ветѣръ, хотя мы и заткнули самыя большiя дыры соломой и старыми тряпками. Но если хорошо укрываться и ложиться поближе къ печной трубѣ, то не замёрзнешь. Я всегда такъ дѣлаю передъ сномъ.
Мнѣ очень хотѣлось хоть как-то помочь папѣньке справиться съ нашимъ тяжёлымъ положенiемъ, поэтому я стала продавать спички на улицахъ. Ихъ покупаютъ совсѣмъ мало, и денегъ это приноситъ немного, но главное, чтобы на ѣду хватало. Вотъ только, какъ я не стараюсь, лучше не становится. Можетъ, потому что я плохая дочь и не могу дать папѣньке всего того, чего онъ такъ хочетъ. Я со слезами умоляла его перестать пить, попытаться найти работу. Можетъ быть, его бы вернули на службу, кабы только онъ изволилъ не пьянствовать. Но онъ меня не слушаетъ, а всѣ наши сбереженiя растрачиваетъ въ питейныхъ заведенiяхъ. Ещё мнѣ кажется, что онъ меня больше не любитъ, но я всё равно забочусь о нёмъ, какъ могу. Иногда я слышу, какъ онъ воетъ по ночамъ. Мнѣ самой иногда бываетъ грустно и смириться очень тяжело, но ему, навѣрное, ещё хуже, чѣмъ мнѣ. Сколько я не пытаюсь его спасти отъ самаго себя, онъ, какъ будто умеръ вмѣстѣ съ маменькой въ душѣ.
Теперь я даже не знаю, ради чего мнѣ жить. Другiе дѣти не хотят со мной играть, издѣваются, дразнятъ, хотя мнѣ и самой некогда играть съ ними. Папенька обо мнѣ больше не думаетъ, потому что я плохая дочь, приношу слишкомъ мало заработка и ничѣмъ не могу ему помочь справиться съ проблемами. И я не хочу подарковъ, не хочу игрушекъ, не хочу сладостей. Я просто хочу семью. Настоящую семью, любящую. Семью, гдѣ меня никогда не выгонятъ иъз дома, поймутъ, поддержатъ, не будутъ издѣваться и унижать, не будутъ плевать въ мою сторону, говоря, что я всего лишь нищая замарашка. Это всё, чего я прошу. Быть можетъ, я не заслужила, но маменька говорила, что каждый заслуживаетъ, чтобы его любили. Однако почему-то никто не любитъ меня. Если они злятся на меня, то я готова попросить у нихъ прощенiя хоть за всё, что я имъ изволила сдѣлать, только бы они перестали меня тихо нѣнавидеть».
Моно дочитал последний абзац. Чуть ниже была подпись «Лиу». Отсюда он и узнал имя девочки. Как только мальчик отложил записку в сторону, увидел, как на него пристально глазеют два тёмно-серых глаза, в недовольной, немного неуверенной и одновременно уставшей гримасе.
–Это Вообще-то моё, – недовольно фыркнула девчушка, хотя зубы её всё также стучали, а тело дрожало, как осиновый листок.
Однако, тепло печки и все те тёплые ткани, в которые она была завёрнута, быстро согревали её.
–Пожалуйста, изволь меня простить. Я предполагал, что там написан твой адрес, – учтиво ответил маленький граф.
–Теперь уже Бог с ним. Я всё равно не успела его вовремя отправить, теперь оно уже не дойдёт. Все деньги уходили на еду, а на письмо и копеечки не оставалось, – опустила взгляд Лиу.
–Не грусти, Лиу (тебя ведь так зовут?), – вопросительно посмотрел Моно, хотя знал ответ, и не был удивлён, когда Лиу легонько кивнула. – Знаешь, что я попросил в своём письме?
–Почём мне знать?
–Чтобы все были счастливы. И я уже давно это письмо отправил. Я уверен, что в этот Новый год, так оно и будет, – воодушевился мальчик.
–Правда?
–Да. Вот только я не понимаю, как ты оказалась там, под ёлкой, да ещё и босиком. Неужели что-то пошло не так? Я поначалу подумал, что про тебя просто забыли, а ты не знала дороги домой.
–Сегодня я продавала спички, чтобы мы с папенькой могли, хоть что-нибудь съесть в новогодний вечер, но как назло никто ничего не покупал и не подал ни гроша. Потом я перебежала дорогу мимо двух карет, что неслись со всей прыти и поняла, что туфли, которые достались мне от моей маменьки слетели с ног. Я ринулась искать, но нашла только одну. Её в ту же секунду забрал какой-то мальчик, крикнув, что из этого получится отличная люлька для его малышей. Домой я вернуться не смела. Сегодня утром папенька наказал мне, чтобы я без денег не приходила, а я ещё и обувь потеряла. За это он прибьёт меня и выгонит из дома. И я просто шла по улице, пока не увидела большую ёлку на площади. На ней было очень много всяких пряностей, а мне очень хотелось есть, и я осталась там. Я решила сорвать оттуда что-нибудь, чтобы хоть немного поесть, пусть даже там так холодно, всё равно меня никуда не пустят. Если уж умирать от холода, то под такой прекрасной ёлкой, – смотря куда-то в пустоту, шмыгала носом девочка, пока глаза её налились горькими слезами.
–Ч-что ты такое говоришь, Лиу?! Никто не может умереть в такой чудесный день. Это… неправильно. Э-это, этого же не может быть. Я же загадал желание, чтобы все стали счастливыми. Т-только не плачь. Пожалуйста, не плачь, успокойся. Вот, выпей чаю, согреешься, – возмутился Моно и попытался успокоить девчушку.
Взяв со стола вторую чашку чая, он осторожно подал её девочке. Та дрожащими руками взяла её, медленно и осторожно стала отхлёбывать синими губами тёплый напиток. Он показался ей вкуснейшим из всего того, что девочка пила на протяжении последних лет своей коротенькой жизни. Она слегка улыбнулась. Вкус чая напоминал ей о её лучших деньках, когда мама звала всю семью на чай, вкус которого для неё не сравнится ни с чем.
–Сп-спасибо. У тебя очень вкусный чай. Это ведь ты спас меня? – поинтересовалась Лиу, вопросительно подняв заплаканные глаза на Моно, на что тот лишь слегка кивнул, как-то по-дворянски, и снова сел на стульчик, пытаясь понять, почему всё так ужасно выходит именно в этот день. – Я… Я не знаю, как тебя благодарить.
–Мне ничего не нужно. Главное, что ты жива и с тобой всё хорошо, – улыбнувшись, успокаивал мальчик.
–М-можно тебя кое о чём спросить?
–Конечно, спрашивай, что хочешь.
–Как тебя звать, хоть?
–Ой! Точно! Какое-то помрачение нашло, как бес попутал. Я ж даже не представился. Какой позор – сказал бы папенька! Меня зовут Моно. Можешь звать меня Моно, без фамилий, отчеств и званий, которых я ещё не заслужил.
–Моно, может быть, твоё письмо просто не дошло, – взглянула на мальчика Лиу.
–М-может быть. Но тогда… Тогда всё зря… Я-я ничего не смог сделать. И я не успею отправить новое письмо, оно просто не дойдёт. Не успеет дойти. П-прости. Прости, я не смог сделать тебя и всех жителей этого «бледного» города счастливыми, – еле сдерживая слёзы, проскулил Моно.
–Н-но ты ведь попытался. Ты настоящий герой, Моно! Спасибо тебе.
–Одной попыткой сыт не будешь! Я должен был сделать хоть что-то, а получается так, что не сделал ничего, – нахмурился мальчик.
–Как ничего?! Ты же спас меня! Если бы не ты, я бы… – снова прослезилась Лиу.
–Извини, не хотел тебя обидеть.
–Я не обижаюсь.
–Почему тогда плачешь?
–Просто грустно. Разве ты не плачешь, когда тебе грустно?
–Но ведь сегодня Новый год, а это не время грустить. Кажется, я придумал, что нужно делать, – снова воодушевлённо сказал Моно, и девочка с неподдельным интересом посмотрела на своего спасителя. – За обувь не переживай, у меня её полно, при том даже разного размера. Тебе ведь некуда идти? Давай я попрошу папеньку, чтобы он разрешил тебе отпраздновать Новый год с нами? Может быть, он примет тебя в нашу семью, хотя бы на один вечер. Конечно, наверное, посердится на меня немножко, но не выгонит же он тебя на улицу. Ведь в Новый год все должны быть счастливы!
–Спасибо, Моно. Значит, мы с тобой теперь друзья?
–Н-не знаю. Я… Я всегда мечтал, чтобы у меня был настоящий друг, как и ты. Никто не хотел со мной играть и вот… – засмущался мальчуган.
Лиу ничего не ответила, а лишь накинулась на паренька с объятиями, пока его медленно, но верно согревало тепло печки и того желанного друга, о котором всегда мечтал. Но он и не задумывался над тем, почему ему сейчас так тепло и приятно, а только наслаждался этим великолепным человеческим теплом; теплом, которого всегда вымаливал у своего отца, но не получал ни капли. И до того мальчику это понравилось, что он охотно продолжал греться, не выпуская её из своих объятий.
Когда Лиу согрелась, Моно открыл свой ящик с обувью, где, казалось, её так много, что там может поселиться обувной монстр и съесть всю обувь. Моно очень нравилось заботиться о Лиу. Он чувствовал себя кому-то в этом мире нужным. Готов был пойти на самые смелые поступки ради этой маленькой девочки, пострадавшей от злой судьбы. Он взял её маленькую ручку и вместе они пошли в кабинет отца, где тот заканчивал свои последние важные дела и готовился к праздничному ужину, который обещал быть в этом доме грандиозным с большим количеством всяких вкусностей. Мальчик был уверен, что его отец приютит на время девочку. Раздался робкий стук в дверь, на который тут же прозвучало серое и монотонное «войдите». Дверь заскрипела, и в кабинет вошёл Моно, а за ним последовала и новая подруга.
–Папенька, могу я изволить занять минутку Вашего времени? – бодро начал малыш.
Отец сидел за какими-то важными государственными документами, но отвлёкся после вопроса сынишки.
–Ну, говори, раз пришёл. Я слушаю, – спокойно ответил он.
–Спасибо, папенька, что великодушно уделили мне минутку Вашего времени. Тут такое дело… Эта девочка… Ей некуда идти, её выгнали из дома. М-можно она встретит Новый год с нами? – посмотрел в пол мальчик.
Холодным взглядом граф посмотрел на сына. Блистая орденами за какие-то заслуги перед государством, встал из-за стола. Сложив руки за спиной, человек невысокого роста, но высокой важности подошёл к окну. Шёл снег, на улице было темно и холодно. Он молчал, лицо его хмурилось, как заоконный мрак. Мальчик не решался сказать и слова. Меж тем, часы на стене отсчитывали свои законные минуты, приближая праздничный момент. Затем раздался протяжный вздох, граф развернулся в сторону мальчика.
–Я часто думал, почему у меня такой сын. Чем же я насолил Господу, что мне досталось такое наказание. Мало того, что ты сбежал из дома в день, когда должен был готовиться к празднику, так ещё и хочешь, чтобы семейный праздник я отмечал в компании с неизвестно кем. Да, как ты смеешь вообще просить меня о таком?! Если бы не мои бесконечные потуги, ты бы уже сотню раз опозорил нашу фамилию. Когда же ты, наконец, повзрослеешь? Сделай хоть раз что-то полезное для семьи! – недовольно бурчал отец, отчитывая сына, как некогда своего сына отчитывал основатель города, заглядывая в глаза, словно коршун почуявший добычу.
–Н-но папенька, п-п-пожалуйста. Мы же не можем так поступить. Ей некуда идти. Это… Это ужасно, – скулил мальчик, пытаясь разжалобить отца.
Тот посмотрел на девочку, достал что-то из ящика стола, подошёл к ней и, взяв её маленькую ручку, вложил в неё стопку бумажек с циферками и картинками. Это были деньги, их было неприлично много. Одной маленькой девочке и за месяц столько не потратить.
–Теперь ты можешь идти, куда хочешь, – холодно посмотрел отец на девочку. – А с тобой, Моно, я ещё поговорю позже!
Разговор на этом был закончен, отец не желал более ничего слушать. Моно не дали вымолвить и слова, прислуга закрыла его на ключ в собственной комнате, а Лиу выпроводили за дверь.
Снег всё также плавно опускается, засыпая тёмный и пыльный гранит белой чистотой. Он хрустит под тяжёлыми шашками маленькой девочки, периодически разбавленный её тихими всхлипами. На тёмной улице, лишь слегка освещённой светом фонарей, царит запах жареного гуся. Улицы опустели. Из окон, где счастливые семьи празднуют вместе, доносится радостный смешок. Выдыхая тёплый пар, девочка дышит на дрожащие руки, пытаясь согреть их. Слёзы катятся по миловидному личику. Что ей теперь делать? Теперь она одна. До Нового года остались считанные часы, и, кажется, бедняжке придётся встречать его в холодном переулке. Она думала, что теперь у неё появился настоящий друг, кто-то, кому она действительно нужна, но всё это оказалось не более чем простой иллюзией, что вмиг растворилась, как сон, и слёзы всё больше начинают катиться по лицу.
Девочка убирает руки в карманы, пытаясь согреть их, нащупывает в них шуршащие купюры. Она могла бы вернуться домой, поесть, согреться… Но зачем?.. Отец, которому уже давно на неё плевать, пропьёт эти деньги за неделю. Она не хочет встречать Новый год с ним. Ей легче умереть от холода в переулке под грохот новогодних салютов, чем жить одной в этом мире, где она никому не нужна.
Лиу дрожащими руками, вытаскивает из кармана стопку денег. Последний раз смотрит на них. Детская ручонка слабо разжимается разжимается в сковывающем руки холоде, и эти бесполезные бумажки уносит холодный ветер. Он стонет, свистит, рыдает, пробирает маленькое хрупкое тельце до нитки, пытаясь свалить с ног. Она с трудом прошла ещё несколько улиц и вот уставшая, голодная, продрогшая находит небольшой угол дома. Девочка села там немного отдохнуть, поджав к себе ноги, съёжившись от холода, в надежде укрыться от ветра. Но когда она отдохнёт, то обязательно пойдёт дальше. Обязательно пойдёт куда-то!..
Тёплое дыхание уже не спасает покрасневшие ручки – они закоченели настолько, что девочка их совсем уже не чувствует. Если бы только здесь было хоть что-нибудь тёплое. Тут Лиу вспоминает про спички. Дрожащей рукой достаёт из кармана одну и… чирк. Спичка зашипела, вспыхнула ярким пылающим огнём, осветив лицо, серую стену дома и ледяные пальцы. Как же это было приятно! Маленький огонёк сияет в пепельно-серых глазах девчушки. Внезапно она видит перед собой тёплый камин. Такой тёплый, как в доме у Моно. Камин, возле которого можно провести всю жизнь, греясь рядом с мальчиком, вдыхая полной грудью запах чего-то вкусненького в тёплом воздухе. Как же ей хочется снова вернуться туда, обнять друга и греться возле камина. На лице Лиу играет счастливая улыбка, но внезапно огонёк гаснет, оставляя лишь след из серого дыма, что быстро растворяется в холоде последнего декабрьского дня. Девочка достаёт вторую спичку.
Тем временем, Моно бессмысленно кричал, умолял выпустить его, долбился в дверь своей комнаты, как умалишённый, своими детскими ручонками – всё было без толку. Он забился в угол комнаты, съехал вниз, поджав к себе ноги, и горько заплакал. Всё вокруг казалось ему кошмарным сном, ещё ни один Новый год Моно не было так плохо и обидно. Сколько он себя не щипал, не бил по щекам, умоляя проснуться, всё это приносило лишь больше боли. Так он просидел в темноте несколько минут, а может, несколько часов, ни на секунду не переставая плакать. Слёзы будто сами катились из его глаз и хотелось выть. Он не знал, как бороться с этим маленьким кошмаром, в который превратилась его маленькая жизнь. Его маленькое счастье, которое, было, послало ему новогоднее Чудо, внезапно было уничтожено, оторвано от него.
Но, внезапно, – светлая мысль. Окно!
Моно подошёл к окну, открыл его и посмотрел вниз. Второй этаж, но внизу мягкие сугробы, ведь его окно выходит во двор. Значит, приземление будет мягким. Оно обязательно будет мягким! Он обязательно встанет и отправится на поиски подруги! Накинув на себя то, что попалось под руку, мальчик с разбега сиганул в окно.
Раздался стук в дверь. Даже прислугу удивил столь поздний визит гостей. Однако гостя впустили и даже проводили до кабинета графа. Пришедшим был почтамтский из отдела связи, и отец Моно был ему очень рад. Церемониться тот долго не стал и, вручив графу письмо, где почерком Моно в строке получателя было написано «Дед Мороз», и словами «Извините, батюшка, за задержку», почтальон ушёл домой, где его уже ждала счастливая семья – это было его последнее письмо на сегодня. Несмотря на то, что перед этим отец Моно был мрачный из-за ссоры с сыном и ходил туда-сюда по кабинету, пытаясь немного отвлечься; в тот самый момент, когда ему в руки попал этот конверт, он заулыбался. Вертел его в разные стороны, потом сел за стол и, аккуратно вскрыв его, достал письмишко. Конечно, его расстраивало то, что его сын всё же умудрился втайне от него отправить это письмо и что из-за задержки оно пришло только сейчас. Но ведь рано, или поздно Моно заснёт, и граф сможет подложить под ёлку то, о чём мечтает его сын.
Он начинает читать письмо. Внезапно улыбка исчезает с его лица. С каждой строчкой сдерживать слёзы становится всё труднее, хотя он уже и не пытается, а лишь шепчет про себя: «Что же я наделал?!». Все эти строчки были доверху наполнены тяжёлой детской обидой и одиночеством. Погружаясь всё больше в такой далёкий и закрытый внутренний мир своего сына, в голове графа всплывали те далёкие воспоминания, когда он сам был ребёнком и слёзно просил отца с ним поиграть, но где уж графу до собственного сына. Вспоминая всё это, ему становилось противно от самого себя, ему хотелось сейчас пойти к нему в комнату и попросить прощения за то, что сам он такой же отвратительный отец, по своей воле лишивший любящего отца своего сына.
Девочка чиркнула вторую спичку. Она горит также ярко и, кажется, даже ещё ярче. И вот уже перед глазами появляется пышный стол с всякими пряностями, где множество салатов, и одна только утка занимает так много места, что охватывает по ширине почти весь стол, не говоря уже про остальные блюда. Свечи на этом столе манят взгляд, прекрасно танцующими огоньками. Всё кажется таким натуральным, настоящим, что девочке захотелось попробовать хоть кусочек чего-нибудь, ведь живот её неустанно урчит от голода, что не даёт ей даже подняться. Она тянется к столу, думая о том, что такой пышный стол наверняка будет сегодня у Моно, и он точно счастливо встретит этот Новый год в своей семье. Но внезапный порыв пронизывающего до костей ветра, и огонёк спички резко исчезает, а вместе с ним исчезает и этот стол, словно растворившийся в воздухе дым погасшей спички. Но Лиу не отчаивается и достаёт третью спичку.
Мальчик открыл глаза. Вокруг лишь темнота. Больно. И ведь никто, кроме самого дворника и не мог знать, что сугробы здесь неглубокие, а снег недавно счищали. Мальчик поднял голову, и когда его глаза привыкли к темноте, он увидел на снегу несколько капель своей крови. Попытался встать. Конечно, это у него получилось не сразу, но хоть ноги и казались ватными, такой небольшой вес удерживали. Моно чувствовал себя так, будто он с паровоза на рельсы упал. Тёплая кровь стекала по бледной щеке от виска, а ушибленная нога существенно осложняла любое движение, сопровождая его ужасной болью, от которой непроизвольно приходилось корчить лицо. Но маленький граф пытался идти вперёд, по ещё не до конца засыпанным снегом следам, думая: «Я жив? Жив! Цел? Вроде цел, руки ноги на месте – значит надо идти». И так он шёл, забыв обо всём. Шёл вперёд, хоть и ветер властно приказывал остановиться, упасть и навсегда уснуть.
Тем временем, взволнованный отец врывается в комнату маленького графа. Перед его взором лишь пустая тёмная комната, где гуляет холодный сквозняк, который гоняет по полу какую-то бумажку. Отец поймал её и начал читать то, что было на ней написано. Это было письмо Лиу, которое так и не было отправлено.
Вот вспыхнула и третья спичка. Она пылала ещё ярче предыдущей и казалась ещё теплее, ещё жарче. И вот, перед глазами маленькой девочки, мерцая и сияя разноцветными праздничными огоньками, появилась волшебная, сказочная ёлка. Сколько на ней было разноцветных шариков, игрушек! Как она приятно пахла свежей хвоей! Под ярко-зелёными веточками лежали подарки. Кажется, такая прекрасная рождественская ель, точно стояла в доме у Моно. Она точно это помнит, она точно видела её! Как же эта ёлка прекрасна! Может, хоть этот мальчик счастливо встретит Новый год и не будет по ней грустить, о чём она его сейчас умоляла едва различимым в новогодней стуже шёпотом.
Моно шёл по следу, словно ищейка. Декабрьская вьюга била в лицо. Становилось только холоднее, а ветер ни на шутку разыгрался. Хромая, мальчик добежал до перекрёстка. Но куда дальше?! Следы затерялись, их замело снегом. А Моно всего лишь один маленький ребёнок, что ищет в огромном городе маленькую девочку. Что может сделать один маленький человечек?! Он – всего лишь крупица в огромном, жестоком и холодном мире взрослых. Ему хочется плакать от того, что теперь он не знает, что делать, но он не сдастся. Малыш смотрит по сторонам. Внезапно бросает свой взгляд на одну из улиц. По этой улице ветер весело гонит какие-то бумажки. Мальчик приглядывается. Искорка надежды сверкнула в его маленьком сердечке, когда он понял, что это – обыкновенные деньги. Те самые деньги, которые его отец отдал Лиу. Значит она пошла в эту сторону. Не теряя ни минуты мальчик отправился туда. Он обязательно успеет!
Когда девочка чиркнула очередную спичку, и та вспыхнула ярче всех прошлых спичек, перед ней появилась её маменька. Она с улыбкой смотрела на дочь. Казалось, что и при жизни она не была столь прекрасна, как сейчас, в этот чудесный миг, пока горит эта спичка, пока тепло её ласкает окоченевшие ручки и лицо. Тёплые… горячие слёзы начинают согревать лицо девочки. Лиу стала протягивать к ней руки – до того ей хотелось обнять маму. Но вот спичка догорела и больно обожгла пальцы. Всё, что было для девчушки сейчас, как наяву, исчезло в тот же миг. Девочка достала из пачки все оставшиеся спички и, сквозь стучащие зубы прошептав: «Маменька, пожалуйста, не уходи», зажгла их сразу все.
Спички вспыхнули ярким светом, словно факел. Они пропитывали продрогшее тельце теплом летнего дня. И вновь на лице маленькой девочки засияла улыбка, а тёплые слёзы счастья капали с лица в снег, что тут же таял.
***
Уставший, отчаявшийся мальчик пробежал ещё одну улицу. В тусклом свете уличных фонарей он еле заметил её. Остывающее тельце уже слегка припорошило снегом. Вокруг валялись десятки чёрных, обуглившихся, сгоревших спичек, что ещё, казалось, были совсем тёплыми. Кое-как, переставляя ногу, что никак не переставала болеть, он подбежал к ней и взял её за руку. Рука был совсем как снег, такая же холодная. Губы мальчика задрожали.
–Л-Лиу, п-пожалуйста… П-п-пожалуйста не умирай! – всхлипывал мальчик.
Слёзы продолжали мочить его бледные щёки, смешиваясь с кровью. Он крепко обнял подругу, стряхнув с неё снег. Скулил, как щенок над телом убитой матери, прижимал её ближе к себе и изливался всё новыми и новыми слезами, что нескончаемым потоком вырывались из его глаз, словно какая-то стихия.
– П-прости, прости меня. Пожалуйста, прости меня… я н-ничего не смог сделать. Какой я друг после этого?! Это всё из-за меня. Прости… – завывая, всхлипывал Моно.
Та боль, которую мальчик чувствовал в теле была близко несравнима с тем, что было сейчас у него на душе. Ему казалось, что он умирал, и ему самому было сейчас так холодно, что руки его становились всё более твёрдыми, как корка льда. Боль разъедала его изнутри. Хоть он и не был виноват во всём этом, но не мог не винить себя. Она просто хотела согреться в этом холодном жестоком мире, где она была совсем одна. Просто хотела согреться… но Петербург холоден ко всем.
Внезапно Моно услышал какой-то стук. Вернее, даже не услышал, а почувствовал. Да, он был слабым, но он был. Сердце девочки бьётся. Казалось, даже снег в этот момент застыл в воздухе. Моно воспылал от счастья. Воспылал, как самая яркая спичка, самая тёплая спичка. Нет, даже ещё теплее. Он сильней прижал к себе её ослабевшее, холодное тельце. Лиу почувствовала это тепло. Ни одна спичка не могла её так согреть, ни одна! Девочка с трудом открыла глазки и тихо произнесла его имя – так тихо, через облако страданий и слабости, но он услышал это. Мальчик рыдал от счастья. Тепло согревало малышку, ей казалось, что это очередная спичка, что он не настоящий. Вот сейчас она погаснет, и мальчик исчезнет, снова появится эта серая стена. Но крепко обнимая подругу, мальчик и не думал исчезать. Он здесь, он живой, он настоящий. Она чувствует его горячие слёзы, от которых лёд превращается в пар, разрушая самые холодные чары зла. Она сама сейчас плавится от этого тепла. Как только руки начинают её слушаться, она обнимает его, и вот уже сама вся в слезах. Но ей было приятно. Приятно плакать в обнимку с единственной близкой душой в этом холодном бездушном городе несчастных людей. Греться друг о дружку.
Но новогоднее чудо, о котором мечтал Моно… оно случилось. Его письмо попало куда нужно. К детям, скрипя, примчалась карета, из которой вышел отец Моно, а за ним и прислуга с пледами и тёплой одеждой. Он подбежал, обнял детей, и стало ещё немножечко теплее, потому что граф сейчас не источал того холода, что исходил от него в ту самую минуту.
–Простите меня. Я был полнейшим дураком, – он прижался лбом ко лбу сына. – Пусть живёт с нами, будет частью нашей семьи. Пожалуйста, прости меня. Прости, что совсем о тебе не думал. Я люблю тебя. Прости, что заставил тебя страдать из-за своих дел. И ты… Ты тоже меня прости. Я не должен был так ужасно с тобой поступать. Я просто не думал о тебе. Простите меня, если сможете.
–П-правда? Она будет жить с нами?! Т-ты же говорил, что мы не должны позорить фамилию, – пытаясь успокоиться, заикался Моно.
–Чёрт с ней, с фамилией! Это в жизни не главное. Новый год – семейный праздник и никто не должен встречать его один на улице. И, кстати, поехали домой, а то до Нового года уже, наверное, полчаса осталось.
–Сп-спасибо, папенька.
***
Так сбылось новогоднее желание Моно. У него появился настоящий друг, который стал частью его семьи. Лиу поняла, что кому-то в этом мире нужна и больше она уже не одинока и счастлива в новой семье, что также стала её новогодним подарком. Отец Моно перестал, наконец, игнорировать сына. А все люди "бледного" города, стали немножечко счастливей.
