Они выжили.
Оно должно было кончиться поездом. Кончиться поездкой, кончиться встречей темных зениц — хитрых, смешливых и серьезных, печальных. Эта встреча не должна была ничем стать. Ничем. Даже сладким воспоминаниям о глупом романе из рассказа об убийстве. Нет, они просто встретились глазами. Встретились и разлетелись подобно снегу пред поездом, поездом, который кончился. Снег, густые леса, страх и черные-черные глаза напротив. Не карие. У Дмитрия они черные, как угли в их костре. Черные, как судьба их ждущая. Черные. Холод не белый, холод черный. Он клубится тьмой вокруг рук, обостряет черты и плавно-плавно ведет силуэты пальцев к обморожению. Сэр Эдвард Грей знал много приключений, ему не привыкать, но таких холодных и безнадежных не знал никогда. Должно быть это что-то русское, должно быть так везде. У русских погасшие глаза, у Дмитрия они черные. Черные, уставшие и жестокие — он не злой, он до печального требовательный. К себе тоже. Сэр Эдвард Грей знал много людей, ему несложно их понять, но таких пылких и печальных не знал никогда. Сочетание неминуемого траурного с бойким нравом — смешное зрелище. Смешное до боли, до боли в обмерзших ушах и синих устах. Оно должно было кончиться смертью. Чьей-нибудь. Их четверо, кто-нибудь должен был умереть. Дмитрий боролся, боролся с таким рвением, что невольно замирало сердце. Он не готов был умирать, не готов был позволить кому-то умереть. Благородно? Он просто не хочет тащить с собой этот груз вины — у него итак есть один. Один. Дмитрий здесь слишком богат. В ответ же он говорит, что англичане богаты ложью. Что Вы пишите в своем дневнике? Какие тайны у Вас могут быть? — А какие могут быть у Вас? — Эдвард смеется, Дмитрий злится. Его легко вывести из себя, он очень легко теряет самообладание. Они оба. Им нравится сколки. Им нравится. Просто нравится кусаться, нравится что-то делать. Покой для них губителен. Дмитрию нравится кусать губы. Дмитрию нравится кусать пальцы. Эдварду нравится за этим искоса наблюдать, ронять привычно что-нибудь — растерян, неряшлив до всего, что не его внешний вид — получать потом этими покусанными перстами по затылку. Дмитрию нравится кусать губы. Не только свои. Ему просто нравится показывать зубы, которые когда-нибудь треснут — так он сжимает челюсть от раздражения. Эдварду грубость эдакая недружественная интересна. Его природное любопытство когда-нибудь погубит, сведет в могилу, в сугроб. Впрочем, укусы заживут, а вот сердце нет. Оно дергается. Оно смеется. Дмитрию не смешно, Дмитрию всегда до ужасного зло. Он гневлив, он не нежен. Он сжимает запястья до синяков. Это тоже смешно. Это все смешно. Смешно, любопытно. Любопытно на эту грубость отвечать чем-то ласковым, чем-то неправильным — грызть глотки же праведнее. Праведнее. Плакать в чужое плечо от радости тоже неправильно, признавать, что приказы везутся плохие тоже неправильно. А вот злобно зыркать за признание Эдварда в шпионаже — праведно. Все праведно кроме своей слабости и ошибки.Они выжили?