Однострочники по Космоолухам

Джек наблюдал за ним. За его чёткими движениями, выдающими силу, за прямыми взглядами, которые наверняка принадлежали независимому и уверенному в себе человеку, а ещё тайком любовался тем, как он ест. Как пробует еду и решает, что та неплоха. В нюансах вкуса он вряд ли разобрался, да и специи — земные и альфианские — явно не смог опознать, но в целом ужин оценил. Было приятно осознавать, что вкусы в еде у них совпадают. Ещё одно нечаянное единение, помимо случайного совпадения в выборе места для отдыха. Джек пожирал глазами его запястья, выглядывающие из-под слегка обтрепавшихся краёв застиранной заношенной форменной куртки. Такой контраст: потёртая ткань и сильные мускулистые запястья, загорелая кожа и... запах. Общеизвестно, что пахучие метки в общественных местах оставлять не принято, не вежливо и не одобряется, но Джек хотел бы, чтобы прямо здесь и сейчас, за столом этого почти домашнего кафе, после рыбы, салата и десерта из пирога и капучино, его самого разложили бы на скатерти, провели по волосам и шее этими самыми руками; по плечам, по груди — можно прямо поверх одежды, а ещё лучше без неё, прямо по его коже, оставляя метки с запахом леса. Чтобы он сам стал пахнуть древесной корой и травами, сладким медовым солнцем и терпкой хвоистой смолой. Он впервые захотел принадлежать... нет, не так... впервые захотел сделать кого-то своим через обозначение другим его принадлежности. Так сейчас уже не делают, так не принято, в конце-концов, это дико, но осознание собственной внезапно проснувшейся дикости заставляло коротко выбритые волоски на его голове и шее привставать дыбом. Инстинкты Джека вопияли. А он сдерживался. Контраст между бурей во внутреннем мире и спокойной обстановкой вовне его, в том, как говорит и ведёт себя этот пахнущий лесом и не осознающий своей притягательности Женя, — этот контраст сводил с ума. Женя самодостаточный. Далёк от проявления инстинктов и эгоизма, настоящий человек, какими они все пытаются выглядеть перед инопланетчиками: сдержанный, культурный и приличный, не могущий всё бросить или совершить внезапный безумный поступок, руководствуясь сиюминутным порывом. В Джека вдалбливали эту концепцию с детства. Быть приличным и вести себя культурно — ведь это так важно для ресторанного работника. Не сможешь обучиться сдержанности так, принимай подавители. Не хочешь химии, сделай операцию по удалению желёз. Например, военные именно так и поступали. Ещё — политики. Но в некоторых колониях такое практиковалось у всего населения поголовно. Часть религий ратовала за «чистоту помыслов и деяний». «Чем дальше от животного, тем ближе ты к высшему замыслу», — и всё в таком духе. Хорошо, что Джек избежал подобного: оперировать сироту никто не взялся, а потом, когда усыновили, то выяснилось, что для работы в ресторане всё же требуется полная чувствительность к запахам и вкусам. Если удалить железы, то и восприятие нарушится. Впрочем, своей так сказать сестре он порой завидовал: та сделала операцию, ещё когда мать была жива. Наверное, ненавидела кухню. А вот Джек, наоборот, полюбил... Ай, да чего теперь вспоминать. Лучше сосредоточиться на настоящем. Вот перед ним человек. Новый знакомый. И к нему Джек впервые испытал такую тягу, что и слов-то приличных не подобрать. Но, похоже, этого человека не заботят ни метки, ни запахи, ни знакомства, ни совпадения, — ну случайно встретились на озере и встретились, с кем не бывает, ерунда, планета-то маленькая, — и он такой весь самодостаточный, что Джека обуяла зависть. Женя рано начал жить один. Был независим от семьи. Имел любимую работу. И выглядел так, будто его ничто не волнует. Перед Джеком был настоящий богач. И он завидовал этому богатству, понимал, что ничего не может предложить от себя, и от этого сходил с ума. Ему бы щёлочку, куда бы просочиться, пролезть, закрепиться в этой чужой жизни, но — никак. У Жени была полная жизнь, и в ней для Джека не было места. То было богатство для одного, оно не допускало создания пары.