Девушка в снежном шаре

На приеме Селвинов скучно. Не более и не менее, чем на любом другом: Антонин не создан для подобных мероприятий. Где вместо зеленых вспышек Авады чинно мерцают парящие под потолком свечи, собранные в соцветия. Где пахнет не ржавой кровью и страхом, а парфюмированными маслами, шлейф которых тянется за каждой разряженной дамой. И за некоторыми волшебниками — одетыми с иголочки, напомаженными. Особенно ему отвратительными. Запах страха, впрочем, чувствуется и здесь. Едва уловимый, теряющийся в хихиканьях и глупых беседах, в высоких прическах и подолах отглаженных мантий. Все веселятся — но все они знают, все помнят, что за стенами их обманчиво безопасных мэноров, холлов, поместий идет война. Среди гостей немало товарищей Антонина, с которыми он убивает. Лица приличных, чинных господ они носят как маски. Куда более мерзкие, убежден он, чем маски белые, пожирательские. Вот Нотт, чья вытянутая фигура возвышается над остальными на полголовы, любезничает с хозяйкой вечера Ариссой Селвин. Жестокий, мерзкий убийца, с неожиданной для самого себя нежностью думает Антонин — с каким удовольствием он всего неделю назад пускал кровь тому магглу. Резал по живому, следя за тем, чтобы тот ни на миг не терял сознания, чтобы чувствовал. Нотт никогда не использовал убивающего заклятья, он не дарует жертвам подобной милости. Но куда больше тех, кто никогда не знал крови. Тех, кто закрывал на нее глаза. Делал вид, что все в порядке, все как обычно. Как та же Арисса, жена Себастьяна — их другого товарища, упивающегося сочным звуком ломающихся костей, пронзающих плоть. Неужели Арисса, встречая его дома в ночи, не видит в глазах любимого мужа отголосков всех этих ужасных, этих прекрасных сцен, навсегда отпечатанных в каждом из них?.. Антонин сомневается. Очень в том сомневается. Хищная улыбка трещиной раскалывает его маску. Руквуд, поймавший Антонина целую вечность назад, все говорит ему что-то, но он не слушает. Смотрит ему в лицо, смотрит, как шевелятся, раскрываясь и вновь смыкаясь, тонкие губы. Антонин вспоминает, как когда-то на таком же скучном приеме — на таком же скучном настоящем балу, — под руку с Руквудом перед ним впервые появилась она. Его Лиза, которая сегодня отказалась прийти. Тепло и мягко мерцают парящие под потолком свечи. Звучит пианино. - Госпожа Эльстон, — почтительно говорит Антонин, облаченный в парадную мантию. И, склоняя голову, ловит обтянутую перчаткой сухую руку, прижимает ее к губам. Смотрит исподлобья с улыбкой, не трогающей голубых наглых глаз, и продолжает, не отпуская: - Какая радость вновь видеть вас. Старуха, не торопясь высвободить руку из его плена, довольно смеется. Смеется искренне, запрокидывая голову — и сидящий в седых волосах ворон подпрыгивает, хлопает крыльями в такт. По неизвестным ни Антонину, ни кому-то другому причинам, грозная госпожа Эллен Эльстон очень любит его. И это действительно странно. Не только потому, что странно любить Антонина, которого остальные если не боятся до дрожи, то остерегаются — и по делу, по делу… Но и потому, что сама старуха, госпожа Эльстон, никого не любила. И на всех навевала ужас — даже грозные патриархи семейств рядом с ней чувствовали себя провинившимися мальчишками в коротких штанишках. Кажется, нагнать страху госпожа Эльстон могла бы даже на Лорда, усмехается про себя Антонин. Но тот предусмотрительно не появляется на мероприятиях, где бывает она. Случайно или специально — кто знает? Да и был ли он когда-нибудь таким провинившимся, растерянным мальчиком со ссадинами на острых коленках?.. Сложно представить. Не то чтобы Антонин считал себя человеком с богатым воображением. Но вряд ли подобное сумел бы представить хотя бы кто-то из тех, кто хоть раз в жизни сталкивался, даже мельком, с их Темным Лордом. - О, Антонин, — говорит госпожа Эльстон, наконец отсмеявшись, — ты все тот же дамский угодник. Но не стоит, — лицо ее, только что почти добродушное, в миг каменеет. Любой другой человек, знакомый с госпожой Эльстон, в этот момент бы затрясся: выцветшие глаза ее вцепляются в собеседника, словно птичьи когти, обжигают холодом. Но Антонин спокоен. Смотрит в ответ так же насмешливо и игриво, как смотрел до этого. Будто перед ним не старый утес, о который веками разбиваются волны, корабли и неудачливые влюбленные, а краснеющая от возвышенных, ничего на деле не значащих слов девчонка. Он-то знает, что старуха играет, чужой страх ее веселит. А его улыбки, комплименты, за которыми, оба знают, ни грамма правды, его дыхание, щекочущее затянутые в перчатки узловатые пальцы — все это ей нравится. Возвращает во времена, — доисторические, незапамятные, — когда не было никакой госпожи Эллен Эльстон, ужаса волшебного Лондона, а была просто Эллен, прекрасная Эллен, для друзей, быть может, и Леночка. - Вам стоит познакомиться с моей Лизой, — говорит — проговаривает, тяжеловесно печатая каждое слово, — старуха. Мрачная птица, гнездящаяся в ее волосах, согласно кивает. Речь, должно быть, о внучке. Антонин, кажется, что-то когда-то слышал о ней. Не слишком много. Похоже, в ней не было ничего выдающегося, за что могли бы зацепиться языки светским дам или взгляды взрослых волшебников. Либо они и здесь остерегались старуху. - Ты ей, разумеется, не понравишься, — в глубине белесых старческих глаз вспыхивает живой, какой-то юношеский огонек. - Почту за честь, — вежливо кивает ей Долохов, пропуская мимо ушей последнюю реплику. В жизни ему сейчас действительно не хватало для полного, всепоглощающего счастья именно мини-версии Эллен Эльстон. — Уверен, юная леди прекрасна. Это должно быть семейным. - Наглая, своенравная, — хмыкает собеседница, никак не реагируя на комплимент. И добавляет, — ты присмотрись. Если бы госпожа Эльстон сейчас ему подмигнула, Антонин бы даже не удивился. Почти. - Она сейчас подойдет, — продолжает старуха, по-царски, словно свои владения, обводя взглядом залу. — Отошла с этим мальчишкой Руквудом. Дурная компания. Сколько раз я ей говорила и все говорю: девушке ее положения не пристало с подобным якшаться, — каждое слово гремит, как удар судейского молотка. Что именно настолько не так с Руквудом, Антонин не представляет. Да, его фамилии нет в списке священных двадцати восьми, но нет там ни Долоховых, ни Эльстонов. У семьи Руквудов, если подумать, нет никаких выдающихся качеств, за которые их можно было бы любить или ненавидеть. По крайней мере, по меркам чистокровных волшебников. Пара предков, зашедших в своем увлечении темной магией чересчур далеко. Пара предков, прославившихся какими-то поступками или открытиями. И на этом все — ничего из ряда вон выходящего. Да и сам Августус — настоящее воплощение обычности. Даже его лицо скроено, кажется, так, чтобы быть предельно непримечательным. Ни нос, ни брови, ни скулы, ни губы Руквуда невозможно описать совершенно никак. Они просто обычные. Как если бы лицо его родилось из наслоенных друг на друга тысяч портретов волшебников и не волшебников из Британии — как среднее арифметическое. Что, конечно, было большим преимуществом во всех подпольных, незаконных делах. Но госпожа Эллен Эльстон вряд ли была в курсе подобных занятий Антонина и его приятелей. А если и была, то, по крайней мере, ее отношения к Антонину это никак не меняло. - А вот и она, — по традиции бесцеремонно прерывает поток его ничуть не захватывающих размышлений старуха. И действительно: в паре шагов от них замирает, напряженно вытянувшись, невысокая тонкая девушка в сиреневом платье. Совсем на самом деле девчонка, удивительно хрупкого и беззащитного вида. Совершенно не похожая на свою бабку, монументальную, грозную госпожу Эллен Эльстон. Хотя Руквуд, мгновение назад беззаботно болтавший с девчонкой, теперь прячется у нее за спиной, словно ее без преувеличения скромные размеры способны скрыть его от придирчивого, цепкого взгляда старухи. Как это жалко, думает Антонин. Девчонка же, выносит он свой вердикт, мазнув по ней снизу доверху взглядом, совсем не красавица. Хорошенькая — но ничего особенного. - Моя внучка. Элизабет Кора Агеластос-Эльстон, — торжественно объявляет старуха. Элизабет Кора Агеластос-Эльстон закатывает глаза. - А это, Лиза, Антонин Долохов, — благожелательный, покровительственный кивок в его стороны. — Я говорила о нем. Из хорошей семьи, очень достойный молодой человек. И до сих пор не женат. С округлого кукольного личика яростно вспыхивают глаза. - Еще один завидный жених? — Шипит Лиза, резко поворачивая голову к бабке. Верхняя губа ее поднимается, обнажая ряд белых зубов с удивительно острыми маленькими клычками. Как у зверушки. Какой-нибудь комнатной небольшой собачки, которая не в курсе своих же размеров относительно мира вокруг. Антонин не удостаивается от девчонки и взгляда: в разбирательствах этой смешной семьи он, конечно, ничего не решает. И, изобразив на лице подчеркнутое смирение, — получается так себе, — молчит, наблюдая за сценой. Зная, как госпожа Эльстон реагирует на любые нарушения правил приличия, Антонин с предвкушением ждет, когда та яростно загрохочет, но нет — старуха совершенно спокойна. Старуха молчит. Даже птица в ее волосах не шевелится: не тянет тощую шею, не щелкает хищно клювом и не топорщит перьев. Сцена заканчивается, не начавшись. Госпожа Эльстон смотрит на внучку без привычного гнева, который в этом случае был бы даже уместен. Лиза, недовольно дернувшись, отводит взгляд и поворачивается к Антонину. Злой оскал на ее лице с удивительной скоростью сменяется лживой кроткой улыбкой. - Безмерно счастлива и рада знакомству, — щебечет она, склоняясь перед ним в реверансе. В улыбке Лизы столько же радости, сколько в лице Антонина — смирения. И добавляет, и не стараясь скрыть яд, — Почему бы нам утром не обручиться? - О, с большим удовольствием, — охотно откликается Антонин. Яростью, тут же вспыхнувшей во взгляде Лизы, он упивается. — Хотя, если подумать, это было бы несколько опрометчиво. Я ведь вас совершенно не знаю. Вдруг вы из тех роковых и опасных дам, что вонзят нож прямо в сердце, стоит нам остаться наедине. Мне следует быть осторожней, чтобы не стать вашей жертвой. Хотя, без сомнений, я был бы счастливейшим человеком… За секунду до этого происшествия. Лиза кривится, вновь обнажая острые зубки. Смотрит на него с неприязнью — в высокопарных, ставших бы лестными для многих дам речах Антонина она явно чует насмешку. Не дает себя провести. - Весьма разумно, — девчонка выглядит так, словно сейчас либо бросится, словно змея, и укусит, либо плюнет ему в лицо. — Вижу, вы действительно очень достойный молодой человек. И теперь понимаю, почему такой достойный и предусмотрительный молодой человек до сих пор не женат. Госпожа Эльстон довольно смеется. И, подхватив Руквуда под руку, царственно уплывает, оставляя их наедине. - И не рассчитывайте, — шипит юная мисс Агеластос-Эльстон, сверля его неприязненным взглядом, — что я буду с вами любезничать только для того, чтобы уважить бабулю. Потому что вы по какой-то только черту известной причине ей приглянулись. Меня совершенно не интересуют завидные женихи и хорошие партии. И ваши ужимки проведут кого угодно, пусть даже ее, но никак не меня. Антонин оставляет без внимания этот выпад. Он, разумеется, никакой не джентльмен, — подобные слова в собственный адрес Долохов счел бы даже не оскорблением, а просто глупостью. И мог бы ответить мисс Агеластос-Эльстон так, чтобы она никогда больше не смела заговорить с ним подобным образом. Вероятно, ее бабушке не понравились бы методы Антонина. Однако, не исключено и то, что она пришла бы от них в восторг . Разве не укротителя для девчонки заприметила в нем госпожа Эллен Эльстон? Разве не потому он идеальный жених? Последняя мысль, — представить, что для кого-то он, Долохов, выглядит именно так, едва ли легче, чем пухлощекого годовалого Лорда, — кажется Антонину такой смешной, что он едва удерживается, чтобы не расхохотаться. Нет, он не будет жесток с этой девочкой. Это было бы скучно. - Значит, Элизабет Кора Агеластос-Эльстон, — говорит он, провожая взглядом старшую, настоящую госпожу Эльстон, волочащую за собой Руквуда. — Какое необычное, красивое имя. - Да вы надо мной смеетесь! — Сердито вскрикивает Лиза, взмахивая руками. Если на каждое слово, произнесенное Антонином, она будет реагировать так, беседа выйдет занятной. - Почему же? — лениво протягивает он. — Впервые встречаю даму, которая настолько безжалостна к тем, кто делает ей комплименты... - О, я бы вам рассказала! — Обрывает его девчонка. — Но не имею привычки болтать о семейных делах с чужаками, — и с уморительной гордостью задирает нос к потолку. Антонин молчит. Смотрит на нее с ожиданием. - Впрочем… — Быстро сдается она. Похоже, на самом деле ей просто не терпится поболтать о семейных делах с чужаками. — Вы и так что-то знаете — вы же знаете Эл-л-лен, — имя бабки Лиза манерно и неприязненно тянет, демонстрируя свое отношение к ней сразу всеми возможными способами. И самой издевательской интонацией, и тем, что зовет ее не госпожой Эльстон и даже не бабушкой, а просто по имени — саму госпожу Эльстон, даму исключительно традиционную, подобное, тем более на публике, наверняка возмутило бы до глубины души. Мстить ей подобным образом, когда она этого даже не слышит — нелепо, по-детски и как-то поразительно мелочно, но Антонину эта выходка почему-то не неприятна. Хотя он ненавидит взрослых, ведущих себя словно дети. Пожалуй, он бы с удовольствием посмотрел на госпожу Эльстон, услышь та сейчас свою беспутную внучку. - На самом деле я не то чтобы многое знаю о госпоже Эл-л-лен, — обрывает Элизабет Антонин. Он и сам в это едва ли верит, но — из чистого милосердия: знать чужие семейные тайны полезно, но о том, что их выдал, непременно жалеешь. Слишком много они дают над тобою власти, Антонин не хочет этого для девчонки. — Русская аристократка бежала из разваливающейся Российской империи, в последний момент, когда та должна была вот-вот разорваться. И осела в Британии. Удивительным образом смогла перевезти коллекцию редких книг и артефактов, от которых здешние авроры растеряли бы последние волосы, увидь они их. Но госпожа Эльстон стережет свои богатства надежно, как венгерская хвосторога, и все свидетельства тех, кто будто бы видел эту коллекцию, больше похожи на обычные выдумки, — Антонин все тем же нейтрально-скучающим тоном ставит точку в своей затянувшейся явно тираде. Он делает одолжение: теперь, если эта Элизабет не совершенная дура, не наболтает лишнего. - Бежала? Лучше вам не говорить такого при бабушке, — неожиданно хихикает та. Совсем по-девчачьи. — Госпоже Эллен Эльстон ни от кого никогда не пришлось бы бежать. Она переехала в Лондон. Антонин просто кивает. Это похоже на госпожу Эльстон, которую все здесь знают. - Так и есть. Только не ждите от меня раскрытия семейных тайн, — Лиза с насмешкой стреляет в Антонина глазами. — История имени — не какой-то страшный огромный секрет. Мама, на радость бабке, правильно вышла замуж. За чистокровного, благородного колдуна. Он был греком и очень гордился своей культурой. Она была сентиментальной любительницей русской классики. Оба были не слишком умны. И страдать от их глупости пришлось, конечно же, единственному плоду любви двух высокородных семейств. - Вижу, оскорблять по очереди всех своих предков — ваше любимое увлечение, — усмехается Антонин. — Красуетесь на их фоне? Доказываете, что вы-то совсем не такая — вы, разумеется, особенная и необычная? Маленькая, высокомерная, нахальная злюка с кукольным личиком, считающая себя умней всех — вот какая она, мисс Агеластос-Эльстон. Сочетание совершенно очаровательное, пока речь о ком-то свежем и юном. Те, кто не успевает вовремя перерасти этот типичный набор, становятся нелепы и жалки. Но юной госпоже до этой границы еще далеко: сколько ей? Исполнилось ли хотя бы семнадцать?.. Сам Антонин тоже пока что может себе все это позволить. Он, конечно, уже не мальчишка. Но и не застывшая мертвая глыба в человеческом теле — ему 25. - И все же у вас прекрасное имя, — добавляет Антонин с той же насмешливой мягкой улыбкой, наслаждаясь злобным румянцем, расползающимся по щекам визави. — Имена, Элизабет Кора. Они вам очень идут, — и смотрит проникновенно, со всею нежностью, какую способен изобразить. - А знаете вы вообще, о какой Коре речь? — отвечает вопросом Лиза. Удивительно сдержанно, словно все ее лицо не залито красным. - О, разумеется. Полагаю, отец назвал вас в честь прекрасной богини весны, — глаза Антонина лучатся радостным смехом, и это, как и следовало ожидать, становится последней каплей. - Да что вы!.. — Взрывается наконец девчонка. Шипит, блестя зубами. — В честь маленькой несчастной богини, которую сгоравший от страсти Аид утащил в подземное царство. Беспомощной дуры, которая ничего даже не сделала, чтобы освободиться, и ждала, когда за нее все решат другие!.. Я совсем не такая, — глаза, вцепившиеся в смеющееся лицо Антонина, блестят хищно и злобно. И непослушная прядка, неизвестно как выскользнувшая из прически, скачет в такт возмущенно сбившемуся дыханию. — И не бедная Лиза. Меня никто никуда не затащит. Ни силой, ни словами любви, — последние слова она выплевывает с отвращением. Восхитительно, — думает Антонин. То же самое будет он потом думать каждый раз, слушая эту тираду. А услышит Антонин ее еще не раз и не два: Элизабет Кора Агеластос-Эльстон будет точно так же закатывать глаза всякий раз, когда кто-то представит ее полным именем. И кривить лицо, начиная иногда яростный, иногда насмешливый, но всегда неприлично долгий рассказ с перечислением списка причин, по которым это имя совершенно ей не подходит. Однако говорит Антонин совершенно другое. - Как скажете, дорогая, — с той же мягкой улыбкой. Будто успокаивая непослушного, вот-вот сорвущегося в отвратительную истерику ребенка. А Лиза почему-то не вскидывается, не шипит, не взрывается и даже не скалит зубы. Она вдруг хихикает и смотрит на него почти весело. - Знаете, Антонин, — она впервые напрямую к нему обращается, и сразу просто по имени, — вы либо болван, каким был мой отец… Либо же негодяй. Надеюсь все-таки на второе. - Кто знает, — пожимает плечами Долохов. Он крайне доволен. Девчонка… смешная. Особенно этот ее маленький острый нос, похожий на птичий клювик и гордо задранный к потолку. И такой же острый, устремленный вперед и вверх подбородок. - А знаете, кстати, как звали моего отца? — говорит вдруг она невпопад, нарушая какое-то уютное даже повисшее между ними молчание. Антонин равнодушно пожимает плечами. Разумеется, Антонину плевать. — Тантал Агеластос, представьте себе. Кажется, глупость у них — семейное, — бросает Лиза с нервным смешком. — Надеюсь, мне все-таки не передастся. Антонин лениво обдумывает только что прозвучавшее. В ее словах, знает он, есть какой-то не очевидный с первого взгляда смысл. Речь не просто об имени, смешно звучащем для слуха британца. Тантал… Кем-то был он в древнегреческих мифах. Антонин не помнит. Скорее, вовсе даже не знает — он никогда не был таким уж прилежным учеником. Ему куда интересней всегда казалась реальность. Но кем бы ни был этот Тантал, он явно плохо закончил. Иначе Лиза бы не смеялась. И, судя по тому, что из родных у нее только бабка, ее отец закончил не лучше. Как минимум, несколько раньше, чем ожидалось. Антонин мог бы копнуть поглубже. Мог бы просто задать какой-то один вопрос. Он даже не сомневается — сейчас, в этот момент, девчонка точно бы рассказала что-то, о чем потом, вероятно, и пожалела бы. Но Антонин не спрашивает. И даже не из одолжения — все это просто неважно. Антонину не хочется. Нельзя сказать, что ему не интересна девчонка. Но он совершенно не хочет знать ее. Не хочет узнавать ее лучше, не хочет проникаться проблемами, прошлым, ее жизнью в целом — наоборот. Поэтому Антонин просто молчит, не собираясь прерывать тишину, которая наверняка вот-вот станет для Лизы неловкой. Тишину прерывает снова она — самым неожиданным образом. Не очередным брошенным оскорблением в адрес родни или гневным выкриком в сторону Антонина, а шорохом ткани, скользящей по коже. Антонин удивленно смотрит за тем, как она стягивает с рук белые тугие перчатки. В этом совершенно обычном действии, казалось бы, нет ничего такого. Времена, когда появиться на балу без перчаток для дамы было шокирующе и скандально, давно прошли. Хотя и не так давно, как времена, когда считалось нормальным являться на бал с огромной — и по крайней мере отчасти живой — птицей, путающейся в волосах. И все-таки Антонин смотрит. И ловит себя на том, что не может оторвать взгляда от лизиных неожиданно обнажившихся рук. - Что? — Сердито спрашивает она, очевидно, неправильно истолковав его интерес. Что в этом случае к лучшему. — Вашей любимой госпожи Эльстон здесь нет. Или вы тоже собираетесь читать мне лекции о том, как подобает выглядеть настоящей наследнице благородного рода? Неудивительно, что вы с ней так подружились, — фыркает, как котенок, девчонка. — И не смейте звать меня этими нелепыми именами, — эти слова она бросает так резко, будто Антонин только что снова — вслух — назвал ее Лизой. Он даже теряется на мгновение: а не назвал ли? Но быстро с привычной усмешкой отбивает удар. - А иначе?.. - Иначе я никогда больше с вами не заговорю, — гордо заявляет Элизабет-Лиза. — Для вас я Элизабет, — в этот момент, кажется Долохову, мелькает в ней что-то от бабки. Что-то неуловимое, что сразу же пропадает. - О, это будет невыносимая, ужаснейшая трагедия, — протягивает Антонин. И на этом можно было бы все закончить, разойтись, разбежаться в разные стороны, в разные углы зала, к разным компаниям. Разговор, ни для кого из собеседников не особо приятный, иссяк, подошел к логическому концу. Не стоит над душой госпожа Эллен Эльстон — обязательства перед ней выполнены, Антонин познакомился с маленькой мисс Внучкой. Антонин присмотрелся и сделал выводы. Сделала выводы и Элизабет-Лиза. Ни один не проникнулся к другому какой-то особой симпатией. И все же никто из них не уходит. - Антонин? Мерзкий, настойчивый голос повторяется и повторяется в его голове. - Антонин! — конечно же, это Руквуд. Потрепанный серый Руквуд что-то говорит ему, что-то хочет. Антонин поводит головой из стороны в сторону, прогоняя, развеивая охватившие его растерянность и досаду. Конечно, они говорили с Руквудом. Они говорили о чем-то. Только о чем?.. Мозг лихорадочно ищет ответ, перебирая все возможные формуляры из картотеки секции светских бесед. И опять не находит. - Да, Августус? — Откликается он. Собственный голос звучит совершенно чуждо, словно говорит им не Долохов, а кто-то другой. - О, Антонин, — отвратительно понимающе говорит Руквуд, лукаво поглядывая на своего боевого товарища, — вижу, ты уже положил глаз на нашу звезду. Не удивлен! Антонин моргает растерянно и кивает — отличное объяснение, именно так. И только после этого замечает саму звезду, о которой, без сомнений, и ведет речь Руквуд. Их отделяет десяток людей, и все-таки Долохов сразу понимает, о ком речь. На него через зал, через головы, через чужие прически и шляпы смотрит, не отрываясь, самая красивая женщина в мире. С очень странными, задумчивыми глазами, словно подернутыми туманом. - Мисс Мьюргин, — еще более мерзко улыбается Руквуд, — о, мисс Мьюргин очень… необычная дама. Я непременно вас познакомлю. И, не дожидаясь от Антонина ответа, увлекает его за собой через толпу. Люди испуганно расступаются перед ними, и Долохов на мгновение чувствует себя какой-то высшей, божественной сущностью, пока ухо не ловит знакомый, полный ужаса и презрения шепоток. Маски никогда не держались на лице Антонина.