Любовь после чумы

      я снова соврал про последнюю. мне хватает с лихвой сожалений. я давно равнодушен к бессмертию. я теперь морфинист, артемий. помнишь? мы у железной дороги, к горизонту сжимается мир. у горхона сентябрь в кровотоке, и в степи распускается твирь.       сердце в глотке стучит (будто стук колеса) – так бывает от долгого бега. "до свиданья, эрдэм," – ты сощурил глаза. я сказал: "до свиданья, коллега". не снимая перчатки, мне руку пожал. вот и все. ничего мне не нужно. поезд тронулся в путь, я (почти) не дрожал, повернувшись спиной, равнодушный. но лишь скрывшись из вида, припал я к земле, слушал, как он проносится мимо...       глупый, глупый! пора бы признаться себе, что болезнь твоя неизлечима!       я больной! я больной! вскрой мне скальпелем грудь, в ней неистово страсти кипят. посмотри – там внутри растекается этот сладко-твириновый яд. возвращайся проверить, живой ли я. кости плавятся, как от огня.       бурах, что со мной? ломка от морфия? или душное марево дня?       нет – другое... ответ на поверхности. обречен коротать свои дни на руинах мечты об известности и в плену запоздалой любви. я в нее погружаюсь, как в омут...       раскаленным сентябрьским днем приезжай в наш замученный город, загляни в мой покинутый дом. пусть она направляет ко мне... ты услышишь ее отголоски. там звучат голоса средь камней, там лежит бакалавр Данковский, бледный доктор столичный под саваном. ты – живой, я – оставленный гнить. может, линии свяжут нас заново? ухвати ту последнюю нить, завяжи на запястие узком и скорей возвращайся назад. жаль, но...       всех не спасти, гаруспик. слишком поздно меня спасать.