Храм мой - тело твоё

Ей это внове. Чуждо, на грани отторжения, но вместе с тем - слишком знакомо, чтобы испытывать страх. Он чувствует всё это также остро, как и она сама - разницу между почти невесомыми, легкими вещами и привычным многослойный облачением, её бархатным доспехом. Это - ещё одна цепь, с которой она готова сорваться. Но одно отрицать невозможно - и в том, и в другом, она так прекрасна, что у него сердце замирает, вдвое сильнее начиная биться о реберные дуги при одном взгляде на неё. Поэт млеет, не веря, что он имеет право её касаться. Невесомо по бёдрам ведёт, особенно аккуратно действуя с правым, по которому розоватым контуром след от ожогов. Кончиками пальцев, легонько, боязно, благоговейно проникая за кромку зелёных шорт. Мягко притягивает её к себе ближе, губами касается впалого живота под пупком, выводя цепочку поцелуев по упругим мышцам до самой застёжки. Ртом пуговицу вытаскивает, обнажая, зубами придерживая язычок молнии вниз тянет, расстегивая ширинку, а после, блаженно охая, спускает шорты, придерживая по бокам, и долгим, широким движением лижет лобок снизу вверх поверх белья, смачивая слюной ткань до полупрозрачности. Смотрит вопросительно вверх, удерживая язык на ткани, собственные бедра всё плотнее сводит. Стыдно, Господи, как же ему стыдно перед его великолепной дамой за собственную несдержанность, но... Разве она может оставить его равнодушным? Разве хоть кого-то может? Пальцы в коротких, короче привычных, перчатках путаются в черных волосах, цепляются, оттаскивая голову Поэта от паха. За маской и распущенными волосами лица Дамы не видно, он он давно научился чувствовать её и без этого. Поэтому, лишь прикрывает глаза, чувствуя, как пальцы другой руки держат язык за кончик, гладят, лезут внутрь до корня. Поэт смыкает губы, начиная посасывать и облизывать пальцы, смачивая, ублажая со всем доступным ему пылом и умением. Привкус солоноватой от выделки кожи перчаток ему знаком, он будоражит, хотя вкус самой Дамы нравится ему больше. Любой из вкусов. Несколько секунд спустя, хватка становится мягче, ласковее. Немое, но всё такое же ясное разрешение. Поэт открывает глаза, когда пальцы выскальзывают наружу, мажут по губам, краснеет пуще прежнего, заметив ниточку слюны меж ними и собственным ртом. Он смотрит вверх и видит в прорезях маски карамельный ад глаз. Самый сладкий, самый жаркий, самый горячий, в котором его собственная душа блаженно плавится. Поэт стонет, снова распахивая уста. Замирает на секунду, но, продолжая смотреть, наклоняется снова, выпускает язык, лижет, но уже настойчивее, сильнее, ощутимее... Пальцы с макушки переходят на загривок, прижимая его голову вплотную. И он краснеет снова, язык выворачивает, прямо сквозь бельё проникая между половых губ, стягивая ткань по бокам. Кончик языка уже обжигает, будоражит легкая, мускусно-солёная нота, и он запрокидывает голову сильнее, чтобы проникнуть ещё дальше, глубже, заставляя облепить контуром скрытую под ней плоть. Дама оттягивает его за волосы когда, ярко-зеленые глаза Поэта начинают напоминать нефрит - мутноватый от вожделения, матовый, зачарованный. Челюсть безвольно опущена, язык вслед за нею едва не вываливаются, губы блестят свежей раной. В высшей мере непристойное, даже унизительное зрелище. Но по-своему соблазнительное. Он - точно гончая, одуревшая от крови загнанного зверя. Ещё предстоит дрессировать, чтобы клыки больше не портили шкуру, но... Поэт моргает, приходя себя. Медленно подтягивает челюсть выше, но губы так и не смыкает, чувствует, как тверда чужая рука в его волосах. Значит, это не всё. Её колено упирается одновременно в кровать и его пах, потирает в намёке. Поэт чуть ли не скулит, ноги сводит, зажимая, но тут же расставляет шире под предупреждающий рык. Дыхание под маской натужное, хриплое, шумное. Жадное. Грудь, скрытая одной лишь полосой лиловой ткани поднимается всё выше и выше, топорщится небольшими уколами на сосках. А за зрачками и вовсе цвета глаз не определить. Поэт любуется ею несколько секунд, а после, окончательно смущенный отводит, опускает взгляд. И снова руки тянет, ведёт от колен выше, вплотную, проникает пальцами под бесшовное, мягкое бельё. Придерживая большим, разводит ладони в стороны, растягивает, тянет за собой, ниже и ниже. Когда аккуратно подстриженный, рыже-курчавый треугольник женской сути обнажается полностью, становится видно, как из его глубины к насквозь мокрому белью провисает нить густой влаги. Дама опускает колено, но лишь ненадолго, чтобы переступить, оставляя трусики лишь на одной ноге, и снова поднимает стопу, устанавливая её на кровати, прямо между ног Поэта. Тот мягко её ногу ладонями обхватывает, приникая вплотную. Кончиком носа мимолётно зарывается в темно-рыжие волоски, вдыхая пряноватый мускус перед тем, как начать выцеловывать внутреннюю часть бедра. Ему бы испить эту чашу до донца, все щедрые, густые соки, языком изнутри приласкать так, чтобы твердый от возбуждения, от прилившей крови и прикосновений драгоценный секиль оросил его язык росами удовольствия, а мышцы влагалища сладко сокращались, обмазывая влагой нижнюю губу и подбородок. Будет. Всё это будет. Но только если она это позволит. Он спускает бельё всё ниже, целует колено, одновременно приподнимая ладошками стопу, чтобы полностью снять и отбросить в сторону клочок ткани. После поднимает, целует щиколотку, смотрит пытливо, прижимаясь губами к косточке. Блик по боковой части маски скользит в кивке. Звук приглушенный, тихий, но он знает, что сейчас она провела языком по своим губам. По одной помогая устроить колени на кровати, так, чтобы она стояла, нависая над ним вплотную. Нос сам собой зарывается в складки лиловой ткани. Он поворачивает голову набок, втягивая в рот сквозь ткань один сосок, пока руки, поднявшись, стаскивают с плеч куртку. Чтобы снять её полностью, ей приходится ненадолго выпустить его кудри, за что Поэт игриво кусает уже другой, мягко сверкая глазами. Однако, едва он чувствует горячие пальцы на своем загривке снова, как робко опускает взгляд, мягко кладёт свои ладони на чужие бедра, опускаясь на кровать спиной. Всего несколько секунд и шагов, и она снова над ним. Властная, великая, царственная. Подтянутые, мускулистые бедра по обе стороны от лица расставив, Дама медленно, вальяжно спускается ниже, садясь, одновременно крепче, до скрипа, цепляясь руками за оголовье кровати. Поэт кончиком носа задевает клитор, улыбаясь, поднимает лицо, обхватывая его губами, обводя по кругу языком. Бедра дергаются, то ли в попытке свестись, то ли насадиться ещё глубже, перекрывая воздух, и мужчина аккуратно кладёт ладони Даме на бедра и ягодицы, удерживая от рывков. Впивается пальцами, намекая, что не горит желанием снова умереть, лишь доставить ей ещё больше удовольствия. Под левой рукой вскользь ощущаются шрамы, и он старается быть ещё нежнее, хоть и знает, что она вряд ли что почувствует. Но заметит. Обязательно заметит, не сможет пройти мимо столь явного следа. Его страстная адская гончая. Он перекатывает собранную кончиком языка влагу во рту, смакует. Кажется, словно один её вкус поглощает его, растворяя в чужой сущности, помечая ею, душу и тело. Что ж, он будет рад стать частью великолепной женщины, шедевра жизни. Она дышит глубоко, всё выше вскидывая грудь, всё сильнее выгибая шею и спину, всё крепче цепляясь в прутья. Возбуждение тлеет внизу живота, вспыхивая каждый раз, когда Поэт касается её. Вдумчиво, тщательно, всецело. Терпение улетучивается, точно поры алкоголя, но тут же оседает на коже лакомой испариной, тонкой плёночкой. Левая ладонь мягко ведёт между ягодиц, ныряет ниже. Поэт ведёт кончиками пальцев по краю перед тем, как вставить сразу два. Немного, едва ли на полторы фаланги, но надавливая на переднюю стенку, потирая в нескольких сантиметрах от входа, стимулируя. Дама тихонько рычит под маской, шипит, до побелевших костяшек стискивая прутья. От обилия ощущений, от яркости и силы... Это почти больно. Нет, это действительно больно, но боль эта - мелочна и с удовольствием не сравнима. Точно заноза или заусенец, заметно, но больше досадно, чем действительно больно. Больше... подзадоривает, чем отвлекает. Поэт скулит, раз за разом свои ноги сводит и поднимает, ерзает, силясь увеличить давление, трение, хоть что-то! Он лакающе, голодно дергая языком, одновременно чувствуя, как копится во рту слюна, которую он просто не успевает сглонуть, занятый чужой усладой. Он чувствует, как подрагивают под его рукой её бедра, как набухает под языком горошинка плоти, как косточки позвоночника мягко стукаются, смыкаясь в обратную дугу и крик разбивается о внутреннюю сторону фарфоровой маски, вырываясь наружу томным, низким хрипом. Горло дергается в глотках, когда Поэт спешно, на грани захлёба, проглатывает всю влагу, всё быстрее и быстрее, глубже и глубже двигая пальцами, расстягивая, сливая одну с другой, волны неги и удовольствия. О, женщины, вам имя - наслаждение... Он придерживает её двумя руками, как можно крепче, опуская сбоку от себя на кровать. Дышит глубоко, выравнивая дух, обводя языком губы, выдыхая сладко: - О, как милее ты, смиренница моя! О, как мучительно тобою счастлив я, Когда, склоняяся на долгие моленья, Ты предаешься мне нежна без упоенья, Стыдливо-холодна, восторгу моему Едва ответствуешь, не внемлешь ничему И оживляешься потом все боле, боле — И делишь наконец мой пламень поневоле! Дама устало, но довольно фыркает, что слышится из-под маски звериным пыхтением. А после подтягивает ногу, упирается пяткой в чужое плечо, одним резким толчком заставляя ойкнувшего Поэта скатиться с кровати. Она до сих пор не понимает, как связалась с этим паяцем и рифмоплётом, но... Дама поворачивает голову, наблюдая за тем, как Поэт упрямо лезет обратно на кровать, устраиваясь у неё под боком, робко сжавшись в комочек. Лезет под руку, сам устраивая ладонь среди темных кудрей, обнимает за талию аккуратно, мажет кончиком носа и губ вдоль одного из шрамов на боку. Он совершенно не в её вкусе. Говоря прямо, даже чертов Гром под её типаж и в качестве любовника подходит больше. Поэт не гончая, совсем нет. Скорее, приблудная дворняга, бездумно и безропотно следующая за даже ей неведомой целью, звонко облаивая остальных, разбрызгивая пену бешенства с морды во все стороны. Она гладит его, тихонько улыбающегося, любующегося ей сквозь густые ресницы, снова переводя взгляд на потолок. Может быть, всё наоборот, и это он её приручил, а не она - позволяет ему быть рядом. Может быть. Однако, она позволит этому продолжится чуть дольше. Ровно до тех пор, пока не сможет смотреть на собственное тело с той же любовью, что он смотрит на неё. Ровно до тех пор, пока она не наберётся сил, чтобы коснуться его напрямую, без перчаток. Или ровно до тех пор, пока бешеный пёс не укусит гладящую его по черной шерсти руку.