***
Пока они не стали слишком большими, чтобы умещаться с комфортом, мать сажает их с Гарри в стиральную машину для принятия ванны — не всегда, но тогда, когда еще нужно постирать одежду. Когда она вынимает их после цикла отжима, они хихикают от восторга и пускают пузыри в воздух. Она сажала их и в сушилку, но только один раз, потому что после этого у Гарри появилась сыпь от кондиционера для ткани, а волосы Джона торчали в разные стороны. Джон мало что помнит об этом — только то, что это произошло; только то, как его отец однажды сказал судье во время судебного процесса, что видел, как Джон играл в стиральной машине с грязной одеждой, где могло произойти все, что угодно, если бы его мать была безответственной и неосторожной. Она не была безответственной. Она поцеловала его в макушку и сказала, чтобы он развлекался. Затем она закрыла крышку и включила машинку. Джон провел всю стирку, представляя, что может летать.***
Джону и Гарри пять лет, когда они находят очиститель для труб под кухонной раковиной. Требуется некоторое время, чтобы открыть крышку, но в конце концов им это удается. Жидкость очень похожа на краску, поэтому они выливают ее на пол и опускают в нее руки. На вкус она странная, они никогда раньше такое не пробовали, но она не плохая, просто забавная. Она жужжит, как пчела, во рту и на зубах даже после того, как он проглотил. Большая часть бутылки выпита, когда их отец приходит домой с работы и находит их в испорченной одежде и хихикающими. Густая жидкость покрывает их руки и лица. Он кричит на них, его лицо становится ярко-красным, покрытым пятнами. Он хочет знать, где мама и что они делают, и говорит им, чтобы они никогда, никогда больше не играли с вещами под раковиной. Джон плачет, когда отец слишком сильно хватает его, когда несет их в ванну, где он грубо ополаскивает их обоих холодной водой. Она попадает ему в нос и в рот, ровно настолько, чтобы он захлебывался, но не достаточно, чтобы он мог ею дышать. Гарри кусается, когда наступает ее очередь, и ее отправляют в ее комнату (но это и комната Джона тоже, так что они оба идут, чтобы ей не было скучно). Их родители сильно поссорились. Их отец швыряет вещи и называет их мать безответственной. Он говорит, что она не заботится о них должным образом, в то время как их мать повторяет: «Ничего плохого не случилось. Они в порядке» — как будто это усмирит его гнев. Этого не происходит. — Что с тобой не так? — спрашивает он. — Ты должна присматривать за ними! Они же просто дети! Они пострадают! После этого мама обнимает их и говорит, чтобы они не плакали, что папа просто беспокоится о них, вот и все. — Почему он злится? — спрашивает Гарри, когда мама укладывает их спать. Она целует Гарри в лоб, затем Джона. — Я объясню вам, когда станете старше, — говорит она.***
Их отец работает, а мама нет, поэтому именно к ней они идут, когда находят кухонные ножи, и Джон отрезает три пальца на правой руке Гарри, но не может понять, как их вернуть. — Мамочка! — вопит Гарри, бросаясь к юбкам их матери, сжимая отрубленные пальцы в другой руке. Каждый из них согнут и крепко цепляется к ее кулаку. Она машет правой рукой перед матерью. — Посмотри, что сделал Джонни! Их мать опускается на колени и протягивает руку к пальцам Гарри, которые она опускает в свою ладонь. — Джонни, — строго говорит она и дует сначала на красные концы пальцев, затем на обрубки на руке Гарри. — Это не очень хорошо. Что бы ты делал, если бы потерял один из них, а? — Но она столкнула меня с лестницы, — дуется Джон. — Значит, ты должен столкнуть ее с лестницы в ответ. Ты не можешь отрезать ей пальцы, а потом оставить их вот так, — ругается она, а затем успокаивающе обращается к Гарри. — Будь внимательна, Гарри. Ты расположила их в неправильном порядке. Видишь? Короткий — это твой мизинец. Он идет сюда, — говорит она и прижимает самый короткий палец к обрубку, наиболее удаленному от остальных пальцев. — А длинный — это твой средний палец. Он находится посередине всех ваших пальцев, вот здесь, а левый — это безымянный палец. Он идет сюда, — мать помещает каждый палец на соответствующее место. Когда она заканчивает, Гарри сгибает свои вновь присоединенные пальцы и показывает Джону язык. Джон насмешливо фыркает и говорит матери: — Покажи мне еще раз! — Обещай не говорить отцу, — предупреждает она. Когда они оба с энтузиазмом кивают, она ведет их в ванную и учит Джона, как отрезать руку одним взмахом тесака. И она показывает им обоим, как, даже с закрытыми глазами, заставить руку или палец двигаться обратно к себе, не заблудившись.***
Никто не полюбил их, когда они пошли в школу. Их обзывают такими именами, как Фрик и Скеллитон, и высмеивают, когда они сидят рядом друг с другом за обедом и делятся бутербродами, нарезанными в виде летучих мышей и котлов. Один из мальчиков толкает Гарри, а затем бросает песок ей в волосы. Джон все время делает то же самое (только с камнями вместо песка), но только ему позволено это делать. Здесь нападение на нее — это нападение на него. Поэтому он бросает мальчика на землю и дерётся с ним, используя зубы и ногти и рыча, как росомаха. Гарри вонзает палку ему в ногу так глубоко, как только может. Мальчик воет, а Джон рычит, как собака. Он вцепляется зубами в плечо мальчика и мотает головой из стороны в сторону, как это делают собаки по телевизору. — Рррр, — рычит он. Но мальчик начинает плакать. Дыра на его брюках становится красной. Краснота тоже продолжает распространяться, вытекая из того места, где палка пронзает его кожу, её становится больше, когда Гарри поворачивает палку. Приходит учительница, и она подносит руки ко рту, ее лицо бледнеет. Из-за этого у них много неприятностей, хотя Джон не знает, почему. Они просто играли. Но когда их родители приезжают туда, их отец злится — по-настоящему злится, его руки дрожат от гнева, а бледные губы матери плотно сжаты. — Мы просто играли, — протестует Гарри, когда они приехали. — Он это начал! — Мы поговорим об этом позже, Гарри, Джон, — говорит его мать и бросает на них строгий взгляд. Мужчина с серьезным лицом пытается поговорить с Джоном и Гарри, желая знать, чем они занимаются дома, желая знать, где Джон научился так драться. Когда они проводят больше времени, глядя друг на друга, чем на него, он разделяет их. — Как дела дома? — спрашивает он, когда Джон остается один и ерзает на стуле от скуки. — Всё хорошо, — говорит он. — Теперь я могу идти? — Ты кое-кого серьёзно ранил сегодня, Джон, — продолжает мужчина. — Ты знаешь, что ты сделал? Джон пожимает плечами: — Не знаю. — Нехорошо кусать людей. Ты часто испытываешь потребность кусать людей? Джон снова пожимает плечами и стучит ногами по полу. — Не знаю. — Твои родители часто злятся? Джон качает головой: — Папа часто, но не мама. — Что происходит, когда папа злится? Джон пожимает плечами: — Не знаю. Теперь я могу идти?***
Когда они возвращаются домой, их отец уходит, чтобы пойти в паб. — Это ты виновата, ты позволяла детям смотреть те ужасные вещи по телевизору, — говорит он их матери, прежде чем захлопнуть дверь. — Это на твоей совести. «Они не такие, как мы» ‐ шепчет им мать. — Там было много крови, — говорит Гарри, и Джон кивает, потому что он думал о том же. — Это никогда не выглядит так, когда Гарри делает подобное со мной, — рассуждает он. Кровь никогда не вытекает из его тела, когда он разрезает его. На днях они использовали нож, чтобы вспороть ему живот и посмотреть, как блестят и пульсируют его органы. Это было щекотно, и они потратили несколько минут, копаясь в его внутренностях, чтобы посмотреть, что случится. Игра прервалась, когда Гарри попыталась положить в него камень, и он ответил, ударив ее ногой в лицо. — Я знаю, детка, — говорит она и гладит их по головкам, прижимая к себе. — Но ты не можешь так играть с другими детьми. Они не знают, как это делать. — А мы не можем научить их? — спрашивает Джон. — Нет, — отвечает мать. — Просто будь нежен.***
Им восемь лет, когда их отец застает мать за тем, что она подливает крысиный яд в две тарелки куриного супа, когда Джон и Гарри болеют гриппом. Он сбивает их со стола, хватая ее за запястья так крепко, что у нормального человека остались бы синяки. Они слишком больны, чтобы вылезти из постели и подслушать, поэтому все, что они слышат, — это крики. Их отец часто кричит на мать (всегда, когда он приходит домой, а они не убрали свои игрушки достаточно быстро), но она никогда не кричит в ответ. — Все в порядке, — говорит Джон Гарри, потому что он старший, он старший брат, и вылезает из своей кровати, чтобы забраться в ее и соединить их пальцы вместе. Но все не в порядке, потому что после этого приходят люди — взрослые с серьезными лицами, которые тихо разговаривали с их отцом. В воздухе такое напряжение, что становится трудно дышать. Их отец укладывает их ночью в постель вместо матери, и он делает все неправильно. Он даже забывает поцеловать их на ночь. Их дядя Джеймс приезжает погостить к ним на некоторое время и помогает матери присматривать за ними. Джону это не нравится. Мама никогда не ходила за ними, когда они играли, и она всегда отпускала их поиграть в лесу. Он ловит их, когда они подтаскивают стул к кухонной стойке, чтобы дотянуться до ножей. Он злится и тащит их, борющихся, к матери. — Я поймал их, когда они пытались добраться до ножей, — говорит он. Их мать поднимает глаза от стола. Она писала письмо. — И что? Они просто хотят поиграть, — говорит она. — Я уверена, что они будут осторожны, верно, дети? Джон и Гарри кивают. — Да, мамочка, — говорят они в унисон. Но в итоге им не разрешают играть с ножами, потому что дядя Джеймс принимает серьезное выражение лица и отводит их маму в сторону, где они говорят слишком тихо, чтобы Джон мог услышать. Когда они возвращаются, их мама натянуто улыбается им и говорит: — Не в этот раз, мои милые. Они не могут заняться ничем интересным, потому что всякий раз, когда они пытаются, дядя Джеймс оказывается рядом, забирает вещи и злится все больше и больше, пока, наконец, не отправляет их в их комнату.***
Потом был суд и судья. Но Джону и Гарри восемь, все еще восемь, и все, что они понимают — их мать уезжает и она больше не сможет их видеть, хотя очень их любит. Джон подслушивает, как его отец разговаривает по телефону, и слышит слова «сумасшедшая» и «больная». Когда он спрашивает об этом, его отец наклоняется, чтобы посмотреть ему в глаза, кладет свои большие руки на плечи Джона и говорит: — Мама очень больна, Джон, и ей сейчас плохо рядом с нами, поэтому она уезжает. — Но я не хочу, чтобы она уезжала, — говорит Джон и плачет. Он уже знает, что это связано с секретами, которые мать хранит от отца, с тем, как она учит их с Гарри разным вещам. Это связано с тем, как она щёлкает их по носу и говорит: «Но не говори папе» — после того, как показывает им, как использовать булавки, чтобы закрепить кожу на животе, чтобы их руки были свободны, когда они заглядывают внутрь. «Они не знают как» — сказала она, и Джон подумал, что она имела в виду только других детей в школе, но она имела в виду и их отца тоже.***
На самом деле это не конец света. Их мама больше не живет с ними, но она все еще пишет им. Она пишет длинные, бессвязные письма, наполненные историями о ее детстве, которые их отец называет сказками, но которые, как знают Джон и Гарри, являются правдой. Но папа читает им ее письма и исправляет ошибки в их ответных письмах маме, так что нет никакой возможности прямо спросить: «Мы знаем, что отличаемся от других детей. Как, почему и что мы должны делать?» Она звонит им на день рождения и Рождество. Они никогда не говорят долго, но этого достаточно, чтобы Джон и Гарри по очереди говорили ей: «Я люблю тебя» и «Я скучаю по тебе» — и слышали то же самое в ответ.***
Их отец не очень-то их любит. Джон любит все вскрывать. В основном он играет только с собой и Гарри, но однажды он находит соседского пса. Гарри помогает ему удерживать его, пока он сдирает кожу и тычет в легкие; собака перестает сопротивляться после первого пореза, потому что именно тогда все животные всегда прекращают попытки убежать, тогда они замирают с остекленевшими глазами и не дергаются под ножом. Джон просит скальпели на Рождество, а вместо этого отец покупает ему свитер. В их день рождения Гарри говорит: «Можно нам мышьяк на наш торт, пожалуйста?» — так мило и вежливо, как только может, потому что их мать всегда посыпала им кусочки сверху. Их отец смеется и вместо этого кладет раскрошенное печенье на её кусок, что совсем не одно и то же. На вкус это даже не похоже на мышьяк. Соседский пёс пропадает позже, через несколько недель после того, как они уже осмотрели все его органы и сравнили их с органами Гарри. Они снова закрыли его и позволили ему съесть половину бутерброда Джона, потому что их мама всегда говорит, чтобы он был добр к вещам после того, как они поиграют с ними. Когда они выпустили его обратно на улицу, где нашли его, на голове у него был бант от одного из рождественских подарков Гарри, и он обнюхал карманы Джона в поисках других бутербродов. Их отец находит ножи, которыми они пользовались, спрятанными под кроватью Джона. На них все еще есть небольшие пятна крови и шерсти. Он становится белым, а затем красным, бросает инструменты Джона на стол и требует рассказать, что они сделали. Джон думает, что, вероятно, им следует солгать, потому что это один из секретов, которые они хранили от своего отца, но Гарри этого еще не видит, не знает, почему она должна это скрывать, поэтому она говорит ему правду. Она говорит ему, что они нашли пса на улице, и она держала его, пока Джон проводил вскрытие (они просто смотрели, они ничего не собирались вынимать). Он сердится и трясет ее так сильно, что Джон слышит, как у нее стучат зубы, и говорит им никогда, никогда больше так не делать, потому что это плохо, жестоко и неправильно. Гарри начинает плакать, потому что в этом нет ничего плохого, потому что их мать сказала, что все в порядке. За исключением того, что, когда их отец слышит это, все становится только хуже.***
— Мы должны быть нормальными, — говорит ей Джон той ночью, когда их отправляют спать без ужина. — Мамы здесь больше нет, и мы ненормальные, и если кто-нибудь узнает, у нас будут большие неприятности. — Я не хочу быть нормальной, — говорит Гарри. — Нормальность — это скучно и глупо. — Если мы этого не сделаем, он может отослать и нас, — говорит Джон. — И мы больше не будем вместе. — Но я не хочу, — повторяет Гарри. Ее глаза немного светятся в темноте, так что она может видеть его, но глаза Джона не горят. Все, что он видит, — это блеск ее глаз и то, как они мерцают, когда она моргает. — Мы не можем позволить ему знать. Он узнал о маме и отослал ее, — говорит Джон. — Мы не можем. — Я ненавижу его, — говорит Гарри. Она крепко зажмуривает глаза. — Я ненавижу его. Я бы хотела , чтобы вместо нее отослали его. Сейчас она плачет по-настоящему, рыдает, как они рыдали, когда в последний раз видели свою мать, когда она обняла их и сказала, чтобы они были добры к отцу и не беспокоились о ней, она увидится с ними, когда сможет. Джон выползает из постели, чтобы обнять ее. — Это ненадолго, — обещает он. — Пока мы не вырастем.***
— Ты думаешь, мы должны быть больше похожи на нормальных детей? — спрашивает Джон, когда их мама в следующий раз звонит. — У нас будут проблемы, если мы не будем? На другой линии наступает долгое молчание, где Джон отчетливо слышит шум и завывания ветра. Она говорит: — Я не хочу, чтобы ты притворялся не тем, кто ты есть, Джонни. Я буду любить вас обоих, что бы ни случилось. Но, — и снова пауза, — я думаю, что это может быть лучше для вас с Гарри. Джон прикусывает губу. — Хорошо. Ты можешь сказать это и ей тоже? — спрашивает он и передает телефон Гарри. Потом, когда они остаются одни, Гарри толкает его плечом и говорит: — Хорошо, но только перед другими людьми. Не тогда, когда мы одни, хорошо? — Хорошо.***
Быть нормальным не так уж трудно. Он смотрит телевизор и на своих одноклассников, чтобы узнать, что нормально, а что нет, и это занимает большую часть времени. Нормальные люди не могут видеть в темноте. Нормальные люди не могут дышать под водой. Нормальные люди не могут передвигать вещи, не прикасаясь к ним. Джон тоже не может, не вызывая у себя головной боли, но Гарри довольно прилично справляется с мелкими предметами. В основном она использует это, чтобы связать шнурки на его ботинках. Нормальные люди истекают кровью, когда порежутся. Они экспериментируют с этим очень осторожно, в ванной с крошечным порезом на ладони, пока Джон не смог разрезать ладонь и выпустить кровь, что вызвало боль, которую он раньше не чувствовал. Это пугает его. Гарри это тоже пугает, и как только они понимают, как это сделать, они больше так не делают. Нормальные люди не режут, не сжигают и не убивают электрическим током других людей. Нормальные люди не могут отключить свою боль. Нормальные люди не играют в доктора, вскрывая брюшную полость (Джон задается вопросом, что же они тогда делают). Нормальные люди, когда играют с животными, не пользуются скальпелями. Нормальные люди не могут принимать яды, не заболев. (Джон не понимал, что мышьяк — не специя, пока ему не исполнилось двенадцать.) Нормальным девочкам не нравятся другие девочки, а нормальным мальчикам не нравятся другие мальчики. (Когда им исполняется пятнадцать, они узнают, что это ложь, и впоследствии игнорируют ее.) Нормальное дается Джону легче, чем Гарри. На самом деле это не так уж плохо, потому что то, что делают мальчики, все равно весело, даже если не в том смысле весело. Он заводит собственных друзей, детей, которые будут сидеть с ним во время обеда и говорить с ним о домашних заданиях или книгах. Но у Гарри нет других друзей, кроме него, ей неинтересно говорить о мальчиках или макияже. Она хочет видеть, как ярко могут светиться ее глаза, насколько тяжелы вещи, которые она может поднять, не прикасаясь, и что произойдет, если она сделает татуировку, а Джон срежет ее. Она любит сигареты, потому что они ядовиты, и ножи, потому что они острые. Люди ее боятся. Они больше не боятся Джона, не теперь, когда он носит пушистые свитеры и почти десять лет никого не зарезал на глазах у учителя. Они забыли, что он и Гарри близнецы, что у них одна кровь. Они забыли, что им следует бояться и Джона тоже. Это заставляет его чувствовать себя акулой, плавающей прямо под поверхностью воды. Ему это нравится.***
Джон почти уверен, что его отец любит их по-своему, но Гарри поклялась, что она никогда не перестанет ненавидеть его за то, что он отослал их мать. Даже у Джона с этим проблемы, потому что каждый раз, когда что-то происходит — каждый раз, когда он думает: «Должен ли я бояться, когда кто-то бьет меня?» или «Могу ли я незаметно подлить антифриз в свой напиток?» От этого чувствуется пустота в груди, в месте, где должна быть его мать. Она их понимает. Но ее здесь больше нет, за исключением все более редких писем, передаваемых Джону его отцом. Когда он, наконец, заканчивает изучать книгу по анатомии, которую он взял в библиотеке, а Гарри удается поймать белку, чтобы соединить ее с воробьем, которого они поймали два дня назад, они идут в спальню Джона и запирают дверь. Оказывается, белка с крыльями на спине не может двигать крыльями. Как подозревал Джон, из-за отсутствия там мышц, но она очень хорошо двигает крыльями, когда он помещает их туда, где должны быть передние лапы белки. Тогда Джон отрезает нижнюю половину тела, чтобы уменьшить вес, и она даже может неуклюже парить. — Мы должны оставить их себе, — говорит Гарри. — И дать им имена. — Это дикие животные, а не домашние, — говорит Джон, расставляя их части тел в нужные места. Он гладит воробья кончиком пальца, и тот вырывается из безмолвного, похожего на транс состояния, в котором он находился во время работы. — Кроме того, папа на нас разозлится. — Папа всегда на нас злится, — указывает Гарри. — Может быть, лучше попросим вместо них собаку. Настоящее домашнее животное, — говорит Джон. — И она тоже будет ручной. Они спрашивают, и их отец говорит «нет», потому что каждый раз, когда в их районе пропадает животное, он смотрит на них так, как будто думает, что они опасны; как будто он их боится. Он также обыскивает их комнаты, и Джон знает, что он ищет, даже если он больше никогда не спрашивает их об этом напрямую. Доказательства, но он их не найдет. Они никогда не убивали никого крупнее жука, даже случайно. Гарри ненавидит это, потому что это означает, что их отец роется в ее вещах, умудряясь каждый раз находить и конфисковывать сигареты, которые она получает от старшего брата одного из приятелей Джона. Джон ненавидит это, потому что это заставляет Гарри плакать. Он уже научился прятать свои ножи там, где отец их не найдет.***
Их отец умирает от сердечного приступа в начале их предпоследнего года обучения в средней школе. Двоюродные братья их матери предлагают взять их к себе, и больше никто не вызвался, поэтому они уезжают в Америку. Это прекрасно. Бабушка (на самом деле она им не бабушка, но так она велит им называть ее) кладет в еду мышьяк, паслен и наперстянку, Вещь — бестелесная рука (Джон спрашивает его, родился ли он таким или он просто потерял остальную часть своего тела, а затем слишком поздно понимает, что он не знает язык жестов), а тетя Мортиша говорит им, где они могут найти подземелье. Дом огромен, настоящий особняк, и в их первую ночь там кузены Уэнздей и Пагсли проникают в комнату Джона через потайной ход (потайной ход!) и будят его, пытаясь вонзить ему в грудь — о, Боже — копье. Они преуспевают. Джон остается с зияющей дырой в груди, когда выдергивает копье, а Уэнздей и Пагсли отчитывают за то, что они повредили его пижаму, когда он идет к их матери за другим комплектом. Гарри хватает одну из косичек Уэнздей и угрожает отрезать ее, если она не извинится. Уэнздей извиняется. Дядя Гомес регистрирует их в местной средней школе, где они вдруг становятся популярными, потому что все американские девушки думают, что акцент Джона — это круто. И никто здесь не знает о времени, когда Гарри отстранили от занятий за то, что поймали ее целующейся с девушкой, и когда Джон был отправлен в кабинет к директору за поджог одежды своего одноклассника. Тетя Мортиша учит их видеть тощих длинноногих существ, которые прячутся в местах, где ничего нет. Гарри проводит много времени, разговаривая с ними, пока они не сгрудятся вокруг нее, когда она ищет их. Они царапают ее ноги, как счастливые щенки, жаждущие исполнить ее волю. Они слушают и Джона тоже, но не так охотно, не так быстро.***
Уэнздей и Пагсли всего двенадцать, но Гарри задает важный вопрос: — Как давно вам двенадцать? — Некоторое время, — говорит Уэнздей. — Почему? — спрашивает Джон. — Тебе нравится быть двенадцатилетней? У нее нет ответа.***
Гарри снова ловят на том, что она целуется с девушкой. Но на этот раз, когда она приходит домой в слезах, тетя Мортиша беспокоится, когда слышит причину, и без возражений позволяет Гарри поужинать в ее комнате. Чуть позже Джон заходит в комнату Гарри, чтобы проверить, все ли с ней в порядке. Уэнсдей уже там, сидит в изножье кровати, скрестив ноги. Они с Гарри замолкают, когда Джон стучит и открывают дверь. На кровати между ними лежит кукла вуду с несколькими острыми булавками. Гарри отодвигается в сторону, освобождая место для Джона. Она похлопывает рядом с собой и улыбается, когда Джон садится. — Скажи ему, — говорит она Уэнздей. — Sic gorgiamus allos subjectatos nunc. Это семейный девиз. — Что он значит? — спрашивает Джон. — Мы с удовольствием пожираем тех, кто пытается нас подчинить, — говорит она и учит их, как отомстить.***
— Нет необходимости уезжать так скоро, — говорит тётя Мортиша, когда Джон начинает получать письма о приеме из универа. — Ты можешь оставаться здесь столько, сколько пожелаешь. Тебе еще так многому нужно научиться. Джон знает это, но он так сильно скучает по Британии, что чувствует почти физическую боль. Он хочет вернуться домой даже больше, чем хочет узнать о более темной, скрытой части себя, которую он никогда по-настоящему не знал. Он хочет быть врачом. Он хочет быть хирургом, вскрывать живых людей и следить за тем, чтобы кровь текла так, как это не происходит в любое другое время. Он говорит людям, что, возможно, хочет стать солдатом, и это тоже правда, потому что тут безопасно. Никто не может пострадать. Никто не умирает. Часть его, о которой знают только он и Гарри, хочет увидеть вспышку страха в глазах человека, прежде чем искра жизни в них угаснет в ничто. Итак, армия. Ему исполняется восемнадцать, и когда начинается семестр, он уезжает домой, в Британию. Но Гарри так нравятся Штаты, что ей остается семнадцать еще три года.***
В Афганистане он иногда может спасти людей, которых нельзя спасти. Когда никто не смотрит, он может кое-что сделать. Он может исправить людей. В этом вся хитрость, способ заставить материю подчиняться мысли, когда он делает пулевое отверстие шире, и оно становится не раной, а разрезом. У него никогда не было проблем с закрытием разрезов. Самое сложное — заставить себя казаться нормальным. Самое сложное — подавить то, что у него внутри, что позволяет ему обезглавить кошку и ящерицу и пересадить их головы на тело собаки, чтобы создать поистине нелепую, неуклюжую химеру. И когда он снимет швы и вернет головы на соответствующие тела, животные сами встанут без признаков повреждений. Он жульничает время от времени, не слишком часто. Он делает это, когда у пациента слишком сильный шок, чтобы заметить; когда других выживших нет. Он делает это, когда рядом с ним только солдат, осколки противопехотной мины и слова: «Я не справлюсь — я не чувствую своих ног» ‐ за которыми следует бормотание Джона: — Просто закрой глаза. Засыпай, все будет хорошо, — затем он нарушает естественный порядок вещей, переворачивает природу с ног на голову. Он делает вещи, которые даже он не должен уметь делать. Он знает, что то, что он может делать, не предназначено для исцеления, но он все равно делает это одной лишь силой воли. Но раны не должны заживать за считанные минуты, что означает, что большую часть времени ему приходится сдерживаться и оставлять рану открытой и кровоточащей. Края сшиты вместе, но заживают медленно, как и предусмотрено природой. Иногда это приводит к шрамам, инфекциям и всем тем уродливым, реальным вещам, которых никогда не случалось, когда он сдирал кожу с руки Гарри, чтобы посмотреть на ее кости. У других людей это приводит к смерти. Это то, что он ненавидит больше всего.***
Его подразделение думает, что он везунчик, потому что в него никогда не попадали, только несколько выстрелов были близки к цели. На самом деле в него несколько раз попадали. Каждый раз кажется, что его бьют, он ощущает сильный толчок на своем теле. Но это всё, есть лишь быстрое ощущение давления. Потом, когда он остаётся один, он вырезает деформированную пулю из своего тела и аккуратно зашивает дырку в своей форме. Только на этот раз его подстрелили, и это обжигает, это больно, даже после того, как он выключил боль; даже после того, как он охладил кожу и мышцы вокруг раны, а в глазах потемнело. Это не похоже ни на что, что он когда-либо чувствовал раньше. Острые копья боли начинаются в плече, но пронзают глубже, распространяясь, пока перед глазами не появляются звезды, и он отчаянно хватает ртом воздух. Рана заражается, отекает и горит. Это заставляет его проваляться лихорадке и бреду несколько недель и отправляет его домой инвалидом. Она заживает медленно, так же медленно, как у нормального человека. Когда все наконец заканчивается, у него на плече грубый, сморщенный шрам и новый ночной кошмар, в добавок к остальным. Один из его товарищей дает ему пулю, которую они достали из его плеча. Когда Джон берет ее, кончики его пальцев странно покалывает, как будто он взял в руки раскаленный уголёк. На металле что-то выграверовано, но пуля слишком грязная и поврежденная, чтобы он мог разобрать, что это. Когда Джон спрашивает об этом, Билл проводит большим пальцем по пуле и говорит: — Иногда афганцы благословляют свои пули. На удачу.***
Когда она впервые встречается с Шерлоком лично, Гарри… ну, она вроде как пьяна, но не от алкоголя. Опьянена, эмоциями, свободно струящимся гулом чувств, который большинство людей несут за собой, как плащ. Она, вероятно, отправилась куда-нибудь в людное место и просто оставалась там некоторое время, впитывая чувства всех вокруг себя, пока мир не стал ярким и насыщенным. У Джона включилось его зрение, совсем чуть-чуть. Этого недостаточно, чтобы заставить его глаза светиться, но это позволяет ему видеть маленьких призрачных существ, которые парят вокруг нее, потягивая силу, которая просачивается из ее пор. — Джон, мне нужно, чтобы ты… — Шерлок резко замолкает при виде Гарри и Джона на диване. — А, — говорит он. — Ужин с Кларой прошел не очень хорошо? Гарри шмыгает носом. — Нет, это не так, — говорит она. Она как раз рассказывала об этом Джону. Клара хотела снова быть вместе, и Гарри все еще любила ее, но… Но она не могла, потому что Клара ничего об этом не знала. Об их матери или домашних животных Гарри (так он мысленно их называет; он не знает, есть ли у них собственные имена), или о том, почему Гарри не боится ножей, яда или пауков. — Ты все еще заботишься о ней, но ты не… — начинает Шерлок, но замолкает, когда Джон бросает на него свирепый взгляд. — Заткнись, — говорит Джон и обнимает сестру за плечи. Это сбивает с ног нескольких ее питомцев. Они парят в воздухе, ожидая, пока она устроится поудобнее, прежде чем снова устроиться на ней и на его руке. Это оставляет несколько едва заметных уколов пустоты на коже, не отсутствие прикосновения, но его противоположность. — Не сейчас, Шерлок. — Верно, — говорит Шерлок, с легкой переменой в голосе, которую Джон прекрасно знает. Подбирает правильные слова, но не знает, зачем. — Мои извинения, Гарриет. Она качает головой: — Все в порядке. Я не… я в порядке, — она поднимает голову, чтобы посмотреть на него, а затем замирает, уставившись на Шерлока. Джон знает, что она видит. Они научились, как отличать себя от всех остальных, когда были детьми. Потому что при правильном освещении и правильными глазами Джон, посмотрев на Гарри, может увидеть в ней ту легкую непохожесть, которая отличает ее от других. У Шерлока этого нет (как и у Майкрофта, но Джону потребовалось три месяца, чтобы понять это). — В любом случае, — говорит она, в последний раз вытирая глаза и вставая, лишь слегка пошатываясь. — Мне, наверное, пора домой. Снаружи, пока они вместе ждут такси, она толкает Джона плечом и говорит: — Он очень… нормальный, не так ли? Джон думает об этом. Он сравнивает замороженные головы (которые не разговаривают) в холодильнике с бестелесными руками, которые спят в коробках, и игру на скрипке в три часа ночи с сущесвами из тьмы, которые иногда выполняют ваши приказы, если вы готовы пролить немного крови. Он думает о дыхании под водой и учебе в медицинской школе с острым ножом и запертой дверью, о мышьяке, химерах и Поднятии Мертвецов. Он думает о том, как застрелил таксиста с другой стороны улицы и был похищен китайскими контрабандистами, о бомбах, бассейнах и запахе хлорки. Это не та разница. — Не в том смысле, в котором это имеет значение, — говорит Джон.