Ты мой рай

      Костя задумчиво обнимает руль и наблюдает как из-за бугра, сонно потягиваясь, поднимается солнце. На лобовом бумера, переливаясь россыпью разноцветных бликов, сияют дождевые капельки…       Костя тяжело вздыхает и осторожно откидывается на сиденье. Дашка спит на заднем, и, как бы Костя не пытался увидеть ее лицо, в зеркале заднего вида, видел только ее обнаженные колени… В голове гудит, веки слипаются от усталости, и Костя закрывает глаза. Его торс обнажен, на затягивающихся ранах свежие марлевые повязки, ослепляющие своей белизной — сам менял, особо не стараясь…       Даша сидит на заднем и улыбается своему отражению в зеркале заднего вида. Ее волосы светлые, взлохмаченные, лежат на белокожей груди, и от телодвижений, цепляются за молнию, надетой на ее худенькие плечи Костиной олимпийки…       Даша прижимается к водительскому сиденью и заглядывается на Костю. Она не дотрагивается до него, чтобы не будить, но ее ладонь повторяет форму его кисти, предплечья, плеча, надплечья, и обволакивающим дуновением замирает параллельно его правой грудной мышцы… Даша задумчиво смотрит на Костю и безвольно прижимается виском к его сиденью, ей тоскливо без него…       Солнечный свет проникает сквозь толщу лобового стекла, рассеиваясь, и яркий луч настойчиво бьет по глазам Кости. Даша рефлекторно закрывает свет рукой, и тень от ее ладони ложиться Косте на лицо…       Ночь рассеивается, и все произошедшее под ее покровом, в дневном свете уже не воспринимается как нечто тайное, сокровенное… Это случилось, и куда теперь не поверни, дорога всегда тянется только вперед и вдаль.       Прошлой ночью Даша и Костя долго не спали. В тишине, под звёздным небом, таким фантастически ярким и необыкновенным, видимым в лобовое стекло, они пили крепкий сладкий чай и болтали. Даша грезила на яву, а Костя слушал и временами курил.       — Рай там, где солнце на закате обагряет облака, — мечтательно произнесла она, — и ветер тёплый, нежный. Как твои губы…       В ожидании реакции, Даша смущённо притихла и покосилась на Костю — слушает он вообще, или нет! В синих сумерках ночи отчётливо виднелся его силуэт с тлеющим огоньком сигареты у рта. Костя совершенно точно улыбнулся, а Даша каким-то образом почувствовала это, и сердце в груди у неё сжалось: слушает все-таки… Блин.       — Море сияет россыпью драгоценных камней — в него, как в зеркало, любуется солнце, и ослепляет своей безупречной чистотой… — Она задумчиво смотрела в сторону Кости и нервно теребила складку на свитере, вжавшись в сиденье. Да, она проверяла его внимание, но не могла отрицать, что сравнение оказалось чересчур нескромным и самоуверенным. — А какие в раю запахи!       — Какие?.. — Костя повернул к Даше голову.       — Не знаю… — Она спохватилась своей мечтательности. — Наверное, там пахнет морской водой, и свежим хлебом…       — Почему хлебом?       — А чем? Наверное, там пекут свежий хлеб и булочки каждый день… — Она навалилась локтями на приборную панель и лбом прильнула к прохладному стеклу. — А, может, несколько раз за день.       — Дашка, сколько слушаю о твоём рае, никак его представить себе не могу. Сначала я думал, что это какой-то заграничный город, потом мне представился черноморский курорт, а теперь… — Он не думал, что запнется на полуслове. — Теперь я не уверен ни в чем… Такое ощущение, словно твое представление о рае изменилось.       — А какой у тебя рай, Кот?..       — У меня? — Он медленно вздохнул, будто беря паузу для вступления, словно в ту секунду сумеет описать то, о чем не задумывался никогда. Впрочем, что он имел? Да ничего, кроме машины, в которой сидел, и та — подарок Димона, Костей не признавалась как личная собственность. Хотя таковой являлась официально.       — У тебя, — подчеркнула Даша, выпрямившись на месте. — Мне интересно представить себе твой рай.       — А у меня нет ничего, Дашка. — Он натянуто улыбнулся, и она чувствовала это в его голосе и тоже улыбалась с тем же настроением. — Писатель-фантаст из меня никакой, и мечтать забыл, когда мечтал… Ты мечтай за двоих, ладно?       Костя приоткрыл дверь, чтобы выбросить окурок, и в салоне зажёгся свет. Он повернулся лицом к Даше и плечом прижался к спинке своего сиденья. Даша сделала тоже самое, не глядя сбросила ботинки, и ухитрилась поджать под себя ноги. Костя засмеялся по-доброму — всегда умиляла способность женщины складываться в клубочек. Даша застенчиво, но счастливо улыбнулась ему. Свет в салоне померк и в следующие секунды погас, снова синева ночного неба заполнила округу.       — Костя, — позвала она мягко.       — Дашка, — ласково прошептал он. — Не замёрзла?       — Не замёрзла…       — Чай остался, будешь? — Он нашарил термос, лежащий у ручника между их сидений. — А то остынет…       — Мне тепло, Кот. — Она случайно коснулась его руки — тыльной стороны широкой, грубой ладони, и когда, нехотя, попыталась убрать руку, он поймал её за указательный палец. Хватка не была сильной, и более того — тут же ослабла, но Дашина маленькая ладонь осталась на прежнем месте.       — У тебя горячая рука, — не подумав брякнула она, и тут же добавила: — Песок на берегу в моём раю такой же горячий, не обжигающий… Костя, ты спишь?       — Воображаю.       Костя дремал, но честно слушал, а потом из полусна его вытянул Дашин лёгкий поцелуй. Он открыл глаза и увидел её напротив, и не нашёлся спросить ничего лучше, чем:       — Как ветер в твоём раю?..       Её лицо казалось таким светлым в мерцании миллиардов звёзд в ночи, словно лунный лик. Даша снова приблизилась к нему, и в этот раз Костя ответил на её поцелуй. И губы у него в самом деле нежные и теплые, как южный ветер в ее раю.       Даша заключила сонного Костю в объятия, которые тоже не остались без взаимного касания с его стороны, и, дурачась, придушила его плечом, ожидая соответствующей реакции.       — Задушишь, — пробубнил Костя, не очень сопротивляясь давлению на кадык, и устало уткнулся в её шею. — Все, Даш, прекращай…       Даша послушно разорвала объятия, но, устроившись на пятках на соседнем сиденье, протянула ладонь к щеке Кости. Она уже изучила его привычки, понимала некоторые жесты, а потому сразу догадалась, что он хочет спать, но борется с этим желанием, а потому еще не разложил сиденье…       Даша вспомнила Костины слова о том, что у него нет ничего, и стала прокручивать их в своей голове, мягко поглаживая его по лицу: «Разве у него ничего нет, — спросила она себя и невзначай подняла взгляд на зеркало заднего вида. Она вспомнила о своём шраме на щеке, когда глядела на себя в зеркало, она представила себе свое отражение в зеркале, и тут ее осенило…       — Кот?..  — Она зажала обе ладони между своих коленей. — Кот? Костя?..       Он снова вынырнул из приятной неги полусна и промычал в ответ.       — Костя, ты, правда, думаешь, что у тебя нет ничего?..       Он тяжело вздохнул и посмотрел на неё:       — Да откуда чему-то взяться, Дашка… Ничего нет.       — Кость, — с упреком протянула она, — а я? Я у тебя есть.       Он выпрямился на месте и вполне себе сосредоточенно оглядел её.       — Что ты смотришь на меня? Ты не знал, что ли?..       Он сдержанно вздохнул и пошарил по карманам в поисках сигарет, лишь бы чем-нибудь себя занять.       — Дашка…       — Что Дашка, Дашка? — Обиженно протянула она. — Знал или нет?       Он покрутил сигарету между пальцев.       — Дашка… — Он вздохнул, испытывая неловкость от темы разговора. — Я знал… Я чувствую, что ты меня любишь. Дашка, я не могу тебя присваивать… Ты молодая, Даш, у тебя этих любовей будет вагон и маленькая тележка!       Костя открыл дверцу и в салоне загорелся свет. Он вышел, и с улицы потянуло свежим вздохом апреля…       Даша тяжело вздохнула, её трясло от обиды и смущения. Она бросила взгляд на ключ в замке зажигания и сгоряча подумала, что!..       Нет.       А может, замкнуться в салоне и!..       Нет!       Свет померк.       Только бы не вспылить, а понять Костю правильно.       Сколько Дашке лет?       Семнадцать.       Косте?..       Около тридцати, — подумала Даша, машинально открутив термос. — Точно не знаю.       Костя вернулся, и свет в машине загорелся ярче. Даша молча подала ему чай в крышке термоса, похожей на кружку. Костя помедлил, раздумывая: брать или нет, и что произойдёт, если он не возьмет, но взял, пригубил и тут же вернул.       Даша приложилась к кружке, а свет в салоне померк. На языке крутилась очевидное «я — да, а ты, видно, нет!», но она знала, что, скажи она эту глупость, то будет полной дурой. Он её «да», и очень. Она это тоже чувствовала.       Костя навалился на руль и на стекле рассмотрел свой нечеткий силуэт до того как в салоне стало темно. Снова безмолвствие и тихий ночной свет, но Костю уже не тянуло в сон, а Даша завинтила крышку термоса…       — Я ведь чуть не умерла тогда на переправе, Костя, с тобой вместе… — Она почувствовала, что глаза наполняются слезами, но совладала с собой, и голос дрожи не выдал. — Стреляли в тебя, а кровью я истекала…       — Даш, ну чего ты? — Он хотел её по спине погладить, но она вдруг кинулась ему на шею и вцепилась так, словно его у неё отнимал кто-то. — Да что такое, Дашка?.. Даша.       — Костя, я тогда поняла, какая я дура, — тараторила над самым его ухом, выдыхая с пылом влажный воздух. — Я чуть не потеряла тебя. Так страшно было! Я подумала: зачем мне заграницы, если тебя со мной не будет? Ничего мне не надо, только ты не оставляй меня!       — Не оставлю, — согласился он, и чуть отодвинул свое сиденье от руля, Даша тут же на него забралась и ухватилась, как в спасательный круг. Косте стало неловко от близости их тел, ведь обычно он всегда пресекал ее ребячество, а тут и одернуть нельзя, вдруг обидится. — Задавишь, Дашка…       — Забери меня с собой, куда бы не пошёл!       — И ты пойдешь, — улыбаясь уточнил он, — куда бы я не позвал?..       — Пойду! — Она потерлась о его висок — от него приглушенно пахло одеколоном… — Никаких преступных авантюр, и рисковать я больше не хочу, Кот — ты мне целый нужен…       — Дашка, ну обошлось же все. — Он улыбался, гладя её по голове. Ее слова его цепляли за живое, но он упрямо не акцентировал на них внимания, возвращая разговору будничность, уводя его от интимности. — Я залатан, где надо. Слегка помятый, но живой. Успокойся.       Она вдруг посмотрела на него, едва различимого в полумраке, и строго спросила:       — Смешно тебе?       — Чуть-чуть, — и улыбка стала шире.       Даша в недоумении замерла:       — Почему?.. — Она не нашла явных причин, на что можно рассердиться.       Костя промолчал, так же улыбаясь ей, и Даша притихла.       — Не скажешь? — Она едва задела головой потолок и рассеяно потерла макушку ладонью.       — Хочешь скажу, что ты мне ногу пересидела? — Он положил ладонь на её голову, повозился пальцами в волосах. — Всё хорошо, Дашка.       — Ты думаешь, что я не серьёзная? Думаешь, я вертихвостка какая-то?       — Не думал я так. — Он легонько соприкоснулся с ней лбами, подколол: — Я много стараюсь не думать. Ты молодая, красивая, и ещё красивей будешь с годами, а я стареть начну, песок с меня будет сыпаться. Сама потом от меня уйдёшь.       Он увидел какое лицо у неё сделалось озадаченное, и понял, что она не предполагала даже, что существует вероятность, что он когда-нибудь может ей надоесть.       — Нет, Кот, никуда я от тебя не денусь. Не хочу и не захочу потому что. Я не отдам тебя никому, ни старого, ни дряхлого, никогда. Ты мой.       Она поластился к нему носом, а он отстранился со вздохом. Даша взяла его за лицо и нежно поцеловала, Костя не ответил — он предчувствовал, что ситуация рискует выйти из-под контроля. Даша и без того чересчур близко к нему, и это необходимо прекратить.       — Спать надо, поздно уже, — прошептал он ей в губы, и обхватил её ладони в намерении убрать. — Всё, Даш…       Даша покачала головой, не отводя взгляда от его глаз, и освободила свои руки. Она с пылом прильнула к губам Кости, тот дёрнулся от неожиданности, не нарочно, но ослабил её решимость. В груди все вспыхнуло у него и волнами разлилось по телу.       — Дашка, не надо, — попросил он, слегка смутившись. Он хотел ссадить её со своих коленей, коснулся её бедер вскользь, и внезапно понял, что сохранить ему твёрдость духа будет крайне непросто — Даша уже завела его, и теперь любое прикосновение к ней и он потеряет голову.       Даша заметила как Костя напрягся, и догадалась, что с ним что-то не так. Она решила проверить предположение, и потянула молнию на его олимпийке. Костя резко перехватил её пальцы, и, отстранив руку, тут же отпустил. Он попытался спихнуть девушку с колен и выскользнуть на улицу, даже дверцу открыл, но Даша её захлопнула и закрыла, опустив предохранитель. Он пробует приподняться, но она прижимает его к сиденью со всей силой, что нашлась в её хрупких руках.       — Ты что творишь?!       В салоне ярко горел свет, и Даша видела болезненность на Костином лице. Она не хотела думать, чем вызвано такое выражение, но ей нравилось, откровенно нравилось то, что она делала. Она понятия не имела на что напрашивалась, но не сомневалась, что хочет этого. Хочет, и все тут.       Даша игриво улыбнулась, взгляд у неё искрился, убедившись, что Костя больше не дернется, она медленно расстегнула его олимпийку и неуверенно огладила тело поверх футболки. Костя рефлекторно вжался в сиденье и вцепился в него пальцами, будто удерживая самого себя. Он дышал прерывисто и часто, да и по движению грудной клетки это было заметно невооружённым глазом. Он проследил за пальцами Даши, которые играючи с его бедер перебрались на её, вскользь добрались до полы свитера и потянули кверху.       Господи, что она творит?.. — Он облизал пересохшие губы, и осекся: завязывай, Кот, обидешь своим отказом, — но волновался он только о ней. Близости с женщиной у него лет пять не было — СИЗО, следствие, заключение, а тут девушка, хрупкая, нежная, чертовски сексуальная…       Когда автоматика отключилась, Даша включила свет в салоне, и тот красиво оттенил ее сверху, каждый изгиб и впадинку полуголого тела. Костя мысленно признал свое поражение и украдкой рассматривал её, позабыв о боли в пальцах, которыми он впивался в сиденье…       — Нравится? — Она приподнялась, теранулась о руль попой, и поддалась вперёд, дразня и зазывая. — Нравится.       Костя едва забыл как дышать — его трясло от желания, от непередаваемой красоты девичьего тела, но он ещё надеялся, что сможет избежать неминуемого, но…       Даша заманила Костю в свои объятия и освободила его плечи от куртки и олимпийки, что бросила на соседнее сиденье. Его сухие губы осторожно коснулись её тёплой груди, аккуратно приподнятой чашечками белого лифа, подняв волны мурашек, и шероховатые ладони, практически обхватив её целиком, огладили гибкую талию.       — Такая хрупенькая, девочка моя, — задыхаясь прошептал Костя, откинув волосы от уха Даши; он торопливо и заботливо проложил дорожку поцелуев по ее шее, обратно к груди.       — Да, — прошептала она, стягивая с него футболку. — Твоя.       После передряги на переправе, Костя получил два огнестрельных: одно в грудь, второе в бок слева. Ему удалось выжить чудом, не иначе, но полмесяца в больничке прошли нелегко и болезненно. Выписался он по собственному желанию три дня назад с условием, что кому-то придётся менять ему повязки. Конечно у него была Даша, которая не отказалась бы помочь, но он предпочёл не напрягать её своими болячками, и сам с ослиным упрямством корпел над повязками.       Когда Даша не позволила Косте уйти, прижав к сиденью, она ненарочно потревожила его рану, но Костя не сделал акцента, что ему больно. Рана та от нажима закровила, но не настолько, чтобы пропитать повязку и дать о себе знать. Теперь, когда Даша обнажила Костин торс, она увидела все его безобразные шрамы, и не только тот, что он сам ей показывал, и места свежих ран, прикрытых повязками. Конечно на его крепком, сильном теле все это смотрелось в некотором смысле красиво, но ужасало той болью, которую пришлось терпеть, пока они затягивались.       Костя заметил Дашино сочувствие и, обхватив её голову, расцеловал лицо, чтобы отвлечь. Она с любовью огладила его мускулистые руки до самых запястий.       — Прости меня, Кот…       — За что?       — За то, что я дура бестолковая… — Она осторожно прижала ладонь к повязке на груди, тем самым давая понять, что извиняется за причиненную боль во всех ее смыслах…       — Никакая ты не дура, Дашка, но ещё можно остановиться.       — Нет. — Она отрицательно покачала головой и аккуратно прильнула к нему, обхватив ладонями его лопатки. — Сегодня, сейчас… Я решила, и ты не можешь мне отказать. Ты мне не откажешь.       Он посмотрел ей в глаза и на полном серьёзе заметил ей:       — Я уже не смог, куда мне теперь-то — с подводной лодки? — Он усмехнулся и кивнул назад. — На заднем поди удобнее будет?       Она обнажила зубы в искренней улыбке, умиляясь ему:       — Ты такой милый — первый раз, что ли? — пошутила она, раскрасневшись от смущения.       — Ага, — севшим голосом подыграл он. — Второй.       Она замерла, уставившись на Костю в изумлении, тот заметил её реакцию и рассмеялся.       — Дашка, ну ты чего?       — Правда, что ли, — второй?       Костя понял, что шутка зашла далеко, и ткнул Дашу пальцем в нос, по-прежнему мягко улыбаясь ей.       — Не думай, Дашка, забудь… — Он невзначай покосился назад и вопросительно глянул на нее: сейчас передумает, и, может, оно и к лучшему. — Первый, конечно.       — … ты у меня, — созналась она, но стушевался почему-то Кот. — Кость, ты чего? Ты обо мне иначе думал?..       — Не думал, Дашка, и тебе не советую. Ты у меня тоже первая…       Она знала, что не первая и не вторая, но согласилась с тем, что об этом думать не надо, и в том Костя прав. Даша перебрались на заднее сиденье и сняла с себя джинсы с такой легкость, словно для нее обычным делом было раздеваться перед мужчиной. Костя понял, что встрял — эта девушка спуску ему не даст, но почему-то губы так и растягивала довольная улыбка: Эта сумасшедшая — моя… Он расшнуровал кроссовки и, тяжело вздохнув, перебрался к Даше…       Костя страстно поцеловал ее в губы, Даша охотно ответила ему. Он с напором углубил поцелуй, замедляя темп, у Даши в голове помутилось от ощущений. Мужские руки заскользили по нежному девичьему телу, нетерпеливо хватая его, оставляя красные разводы на коже, стягивая с узких плечиков тонкие бретельки, лаская небольшую грудь. У Даши сердце колотилось, словно могло выскочить из груди; в голове шумело — кровь тяжёлым напором била по вискам. Она слышала свое шумное дыхание, вырывавшееся из пересохших губ с хрипом, словно со стороны, и беспорядочно ерошила Костины волосы на затылке.       Было необыкновенно — смесь липкого страха и безумного желания бурлила в ней от нетерпения. Она растворялась в ощущениях, испытывая счастье, что Кот теперь и в самом деле её, а потом вдруг стало нестерпимо больно. Даша словно очнулась из приятной неги и вернулась в реальность. Боль никуда не делась, пронизывающая, пульсирующая, жгучая боль…       Даша вцепилась в предплечье Кости, словно это могло ослабить неприятное ощущение, но тщетно. Она закусила губу, сдерживая стон или крик рвущийся наружу, и посмотрела на Костю. Он изобразил сочувствие на лице, а потом вторил её болезненной гримасе с долей сожаления — иначе никак… Он аккуратно толкнулся в нее, и Даша прокусила губу, приподнявшись рефлекторно…       Костя склонился к её лицу, прильнул губами к щеке, и Даша вцепилась в него, смаргивая набежавшие слезы. Очень скоро боль притупилась, и на смену ей незамедлительно пришло удовольствие, укачивающее на волнах. Даша еще могла контролировать себя, даже помнила, что старалась не задеть отмеченные марлевыми повязками места на теле Кота. А потом ее накрыло с головой невообразимым ощущением безумного счастья, когда всего мало, и в то же время уже не нужно ничего.       Это был не последний раз за ночь…       Звёздный строй начал редеть по мере того, как ночь сходила на нет. Ветер засвистел в вышине, нагнал тучек, и за пару часов до утра по крыше бумера зашелестел дождь. Иксуха стоял в сумерках, на краю обрыва, как диковинный зверь этих мест, с запотевшими изнутри стеклами, и невнятные звуки изредка наполняли тёмный салон…                            Костя не чурался помочь деду Илье, а то и вовсе — сделать что-то вместо него. В последнюю их встречу, старик его сыном назвал, а для Кота это не пустые слова — значит ты отец мне — жизнь новую дал, не чужие мы теперь, — и рыбак согласно кивал.       Не хватало мамы, нестерпимо не хватало: сейчас бы поговорить с ней, рассказать о Косте и попросить совета. Он остыл, я чувствую, что он остыл… Я думаю, что он остыл…       Даша не твёрдой поступью, бродила вокруг иксухи, раздумывая, что делать по жизни теперь, и увидела тетку Киру, та мастерски чистила рыбу на причале, потемневшем от длительной непогоды…       Может, все-таки подойти к ней? Может, она поможет, подскажет?.. Дурость какая-то, — выругалась мысленно Шубина, но детский эгоизм проиграл желанию заручиться мудростью человека, жившего на свете побольше ее…       Дурость не дурость, не ей судить, а попробовать стоило, и Даша решилась…       — Как думаешь, мам Кир, возьмут Костю на флот?..       — Думать нечего, Даш, — ответила та, и нож на миг замер над рыбиной. Женщина подняла глаза на девчонку и, поразмыслив, спросила: — Даш, тебе нужно правду знать, или ты хочешь, чтобы я успокоила тебя словами?       Девушка присела напротив на рыбацкий складной стульчик и переспросила:       — Не возьмут?.. Да?       — А как для тебя лучше? — Она снова принялась счищать чешую. — Чтобы его взяли, или нет?       — Наверное, чтобы взяли. Это лучше для него, но не для меня… Я скучать буду.       Они встретились взглядами, и Кира засмеялась. Даша смутилась:       — Даш, тебе Костя твой нужен или нет?       — Нужен.       — Ну-ну… — Она вспорола рыбе брюхо и выпустила кишки. — Костя твой — мужик взрослый, а ты девчонка, как не погляди, сопливая, Даш… Не смотри так, сама должна понимать, что возраст меж вами очень уж большой, а тебе с твоими фантазиями ровесник больше подойдёт.       — Мам Кир, ты что? — Даша с возмущением смотрела на неё. — Опять меня чихвостить будешь? Сколько можно уже?       — А что, нельзя? Мамкой меня зовешь, имею право, значит! Ты за советом пришла ко мне? Сколько ты вокруг меня уже кружишься, и вот, наконец, дошла. Нужен тебе совет или нет? Или будешь дальше чудить, пока не угробишь мужика?       — Не буду я чудить, — возмутилась Даша, пристыженная словами. — Я не знала, что так выйдет и уже пожалела об этом много раз, мам Кир!       — Пожалела она… — Кира достала из таза очередную рыбину и принялась её чистить. — Если бы не связи Ильи, где бы ты была, что с Костей стало бы?! А мы люди не молодые, знаешь ли, чуть с ума не сошли. Слава богу, обошлось все, подфартило тебе, дура! И Костя человек терпеливый, я бы тебя давно прибила бы.       — Так зарежь меня, мам Кир! — Даша схватила ее за руку в которой нож был. — Зарежь меня, и Костю защитишь, и мир от меня избавишь!       Кира без усилий высвободилась из хватки и пригрозила Дашке:       — Ты мне дурить прекращай! Не будет больше везухи тебе, девка! Край уже, край! По лезвию гуляешь! За ум берись, а коли не захочешь, то от Кости отвали, нечего его баламутить! Он уже за глупости свои ответил: все потерял, что имел!       — Не стращай меня, мам Кир, не боюсь я тебя! — выпалила Даша, смаргивая слезы в глазах, выступившие от бессилия и злости.       — А надо! — повысила голос та. — Нужен тебе Костя или нет. Хорошо подумай! Если уж решила, что нужен, то меняйся, слышишь, меняйся! Иначе сама потонешь и его за собой потянешь! Ты замуж за него собиралась, а ведешь себя как… — Она запнулась, но и без того не сложно было догадаться, что могло бы прозвучат на месте молчания. — Разницу видишь между женой и профурсеткой? Между тихим берегом и камнем, тянущим ко дну?       Дашка насупилась, поджала губы, и сообразила:       — Я камень, что ли?.. Мам Кир?       — А кто ты? Вцепилась и тянешь ко дну! Жена — это женщина, что на ровне с мужем стоит — тыл ему прикрывает, как люди говорят. Жена — та, кто подскажет, поддержит и поможет. По жене о муже судят, Даша… Ты не подходишь на эту роль, потому что по тебе о Косте хорошего ничего не скажут. Дура ты, дремучая! Да и не женится он на соплячке, не мечтай!       — Да что ж я такая плохая, что ли?! — возмутилась девушка, перейдя на крик. — У дороги стою, собой торгую?!       — А чем ты хороша?! — Кира насупилась. — Кто ты есть?! Кто ты такая?..       У Даши от злости аж лицо потемнело, но что ответить на выпад женщины, которую ласково звала мамой, она не нашлась. Это Костя все: мам Кир, мам Кир, и деда Илью отцом зовет, ну и Дашка стала так же обращаться, а те и не против вовсе — люди простые…       — Много кто! — многообещающе заявила Даша.       — Авантюристка? Эт правда! Шантажистка, вымогательница?! — Кира прищурилась; она чувствовала как трещит та самая палка, которую обычно перегибают, а она пойдет дальше — переломит! — Обманщица! Ты бессовестная, и еще смеешь заявлять права на Костю…       Даша с укором качала головой, но сказать было нечего — все правда, и она сама это осознавала.       Даша вдруг расплакалась, стыдясь своих слез…       — Говорить о любви — мало, — продолжила Кира, немного смягчив тон. — Мало, Даша! Надо тебе меняться, соответствовать надо, оправдывать выбор. А иначе Костька так и будет с тобой нянчится, а не считаться, поняла? Будешь в облаках летать, уведут его. Уведут те, кто посерьёзнее и поумнее тебя, а ты так и будешь дура дурой фантазии фантазировать! А если ещё раз подставишь его — сам уйдёт, и будешь слезы свои лить одна…       — Я не думала, мам Кир, что Костя туда побежит! — Она шмыгнула носом. — Вот зачем он туда пошёл? Я же просила ждать… — Она осеклась, поняв, что сто раз говорила эти слова и, наконец, сдалась, и затараторила: — Мам Кир, прости меня, пожалуйста, я сама себя ненавижу… Он бумера продать хотел, а его не взяли, сказали, что он в угоне, а когда на переправе приняли, бумер этот не тем оказался. Димон Косте подогнал… А если бы сразу бумера продать, то…       — Ты опять?! Бумер, бумер, — перебила Кира, словно пробуя это слово на вкус. — Гроб на колесах — бумер ваш, спаси и сохрани вас бог!.. Ты о Косте думать должна была! Любит Костя тебя, любовью, о которой многие мечтают, но ты не достойна ее на данном этапе, Даш… Изменись лучше, не губи ты его и себя, ради Христа прошу тебя — прекрати беспредел. Ты ведь можешь! Я знаю.       Даша совладала с обидой и спросила:       — А как меняться? С чего начать?..       — Ну что ты? — спросила Кира. — Сопли то подбери, Даш, соберись для начала. — Она сполоснула руки и вытерла их о фартук. — Дашка! — пригрозила она, а та украдкой вытирала слезы, наивно надеясь, что их не заметно. — Даша, ну не хотела я тебя обижать! Ну не могла я сюси-пуси разводить, когда речь о жизни идет, и о свободе.       — Да что ты со мной как с маленькой, мам Кир? Правду сказала ты, правильно все. Все правильно, мам Кир: дура я… — Слёзы катились не переставая. — Коля мне так же говорил, одергивал меня, я не слушала — свою линию гнула… — Она поджала губы. — Нет у меня Коли теперь… Наверное, в том моя вина тоже есть. Костя у меня один на свете человек, мам Кир. Один единственный мой человек, а я?.. Ты права, мам Кир, во всем права, но как мне измениться?       Кира погладила её по плечу, улыбнулась по-матерински.       — Научишься, Даш, захочешь — все получится у тебя.       — Хочу. — Она прислонилась головой к её плечу. — Научи меня как измениться, я не хочу камнем быть… Я хочу счастье Косте дать, восполнить все, чего он лишился. Хочу, чтобы он жил долго и легко. Я женой ему хочу стать.       Кира с укором качала головой — наивные мечты, а Даша смеялась сквозь слезы, не оспаривая её мнение.       — Хочешь, значит будешь… — Она обняла её за плечо, потрепала слегка. — Костя хороший человек, не повезло ему просто… Подпортилась жизнь-то. Не возьмут на флот сидельца, Даш, но это не значит, что пропадёт твой Костя. Он толковый человек, видно, что хватка есть, устроится в жизни обязательно. Тебе учиться надо, Даша. Поступи куда-нибудь, образование получи. Займись достойным делом — включись в реальность.       — А возьмут меня?       — Конечно возьмут! Тебя возьмут, научат и в жизнь выпустят, Даш… В учёбе главное старание, прилежность и… — Она осторожно похлопала её по голове. — Чтобы голова не была пустой. Ты не глупая, совсем не глупая. Пожить мне хочется, Даш, увидеть как ты цели своей добьёшься. Есть в тебе стержень, думаю, добьёшься.       Голубоглазый взгляд с нежностью оглядел спокойную серую гладь реки, и уголки губ приподнялись от внутренней радости вернуться снова в эти места. В ушах звякнули золотые сережки от порывистого ветра и темнорусая прядь волос выбилась из прически.       Дарья поглубже сунула руки в карманы белого драпового пальто и обернулась. С пристани, как и пятнадцать лет назад, она увидела старый рыбацкий дом деда Ильи с пристройками, и полный двор курей и утей. Здесь все как и тогда — просто, по-домашнему, душевно, что ли… Чуть поодаль, бликуя на свету, стоял бумер, тот самый чёрный внедорожник — подарок Димона, с которым, как не хотел и не пытался, Костя не смог расстаться, и на котором они приехали в гости…       Баба Кира ковыляла к ней, опираясь на байдик, старая как свет, а бегает похлеще иксухи, — подкалывал Костя, пока они были в дороге, и Даша улыбнулась, вспомнив это…       Она торопливо пошла на встречу седой, исхудавшей женщине, сопровождая шаги размеренным стуком каблуков…       — Да чей не буду тебя обнимать, красота городская, — на подходе прокряхтела Кира и сплюнула трижды в сторону, чтобы не сглазить; Дарья рассмеялась:       — Что ты, мам Кир. — Она наклонилась к ней и раскраснелась от смущения, та её расцеловала, обняв.       — Ну слава богу, — проскрипела Кира, разглядывая красивую женщину перед собой, а потом перекрестилась, глядя на небо, и сказала: — Спасибо, Господи, дал мне на Дашку мою посмотреть. Хороша стала, Даша, хороша!       — Это ты, мам Кир, — Она улыбнулась. — Ты мне в голову мудрости своей положила, без твоих наказов, я не знаю, где бы была сейчас…       — Ну что ты, Даша… С возрастом все приходит: и ум, и разум, и мудрость… Только ты не сразу тогда поняла, что твоё детство закончилось, как ты одна осталась. Ничего, стерпела, смогла. — Она её по плечу похлопала.       — Почему писать перестала, мам Кир? — Даша ее под руку взяла. — Говорю Косте: сьезди, посмотри, что там у них. У него то одно, то другое, и, наконец, добрались… Я волновалась о тебе.       — Да не вижу я ничего уж, и письма твои мне читать некому. — Она её за руку взяла. — Не серчай, Дашутка, я берегу их. Я думала, забыла ты меня, а ты помнишь и мамкой зовёшь. Спасибо тебе… Сама мамка, знаешь, как это…       — Трижды уже. — Она улыбнулась смущённо. — Ещё двух девочек родила: Варе тринадцать, потом Василиса, и Вика.       — Ну даете!.. Все на «в»! — Она спохватилась. — Три девки, Дашка, небось сына хотели?!       — В точку, мам Кир… — И Даша смутилась. — Так хотели, что перестарались…       Кира засмеялась громко, от души — Дашка краснеет как девушка-подросток — уважает Киру, стесняется, но не утаивает ничего…       — Что-то мне подсказало, что надо мной вы так весело смеётесь? — Костя ответил на объятие бабки Киры. — Куда ты убежала, мам Кир, дед твой собрался следом — тебя догнать…       — Поздно уже за мной гоняться, возраст не тот у него, а все туда же. — Она всех рассмешила. — Вон женой твоей любуюсь, хороша… Тьфу-тьфу!       Он глянул на Дарью и кивнул:       — Не поспоришь с тобой, мам Кир, — со вздохом ответил Костя. — Устал от неё ухажеров гонять.       — Не верь, мам Кир. — Даша и выглядела и держалась достойно. — Костя просто цену мне набивает, будто я нечто особенное. Я как большинство женщин на свете: просто жена и мама.       Костя искосо посмотрел на Дарью. Он знал точно, что в её словах нет лукавства, но не мог согласиться с тем, что она просто женщина. Она красивая женщина.       — Всё это не мешает другим цепляться к тебе.       — Костя. — Дашин взгляд и тон не двусмысленно дали понять, что дальнейшее развитие данной темы ни к чему: да, она, может быть, нравится кому-то, но она его жена…       Они посмотрели друг на друга прямым долгим взглядом, и Кира заметила: эти двое равны и считаются друг с другом…       — А девчонки ваши где?..       Даша опустила взгляд, уступая Косте в гляделках, и он знал, что снова проиграл её женской мудрости:       — Девчонки?.. — Костя словно вспомнил о том, что у него есть дети. — Мам Кир, у меня три девчонки, представляешь?! Люблю их, обожаю, но сына хочу…       Кира с задором потрепала его за руку, ухватила за ворот пальто, к себе притянула и заговорщически что-то сказала ему на ухо…       Дед Илья со спины подошёл к Даше, она обернулась, и он обнял её, прошамкал едва понятно, что не узнал её и она богатой будет.       — Уже богата, па… — Она улыбалась, пожимая сухие, скрюченные пальцы старика, а он кивал, едва слыша её.       — Дашка, не забыла ещё как рыбу чистить? — Кира обратила на себя её внимание.       — А ты не думай, мам Кир, что я белоручка, раз городская, — заявила та с вызовом в голосе и задором в глазах. — Или ты забыла, какой я была?!       Кира взяла её под руку и обе они пошли к дому:       — Забудешь тут — оторви и выброси, Дарья!.. Ну расскажи про девчонок ваших. — Она заговорила тише: — Я Косте скажу, что надо, чтобы мальчика заделать.       — Мам Кир! Куда нам — четвёртый? — засмущалась та. — Я сама сына хотела, не все же Косте любимчиком у детей быть… Сама знаешь: первая любовь девочки — папа, а у нас их три. Только папа, да папа. Мама строгая, мама злая, а папа у них все равно любимый, даже когда ругается… Даже ревную иногда. Знаю, что глупо это, но ревную.       — Глупости говоришь! Психологию свою себе оставь, а я тебе расскажу, Даш, способ есть, как мальчика сделать. Самые простые правила соблюсти надо и всё.       — Мам Кир, а если девочка опять? Ну куда нам четвёртую?!       — Нет, — опешила та со знанием дела. — Сына родишь, поглядишь… Не горюй, Даша, даст бог. — Она оглядела её, отстранившись. — Фигура у тебя хоть появилась. Хороша, стройна, тьфу-тьфу, а то тощая была, как селёдка… Расскажи о девочках-то, расскажи. Поглядеть бы на них, привезите как-нибудь…       Дед с Костей остались на причале, и Костя сказал:       — Прав ты был, отец, и хорошо, что я к тебе прислушался…       — Мужик только физически сильный, — проскрипел глухо голос Ильи, — женская сила духа — горы свернёт…       — Вчера пою Коле колыбельную, — с напускной строгостью начала свой рассказ Даша и уставилась на Костю, тот внимательно разглядывал ее, но не прислушивался — красивая, ничего не скажешь…       Было лето, и черный BMW стоял в пробке с другими машинами, чьи хозяева нервировали друг друга беспрерывным звуком клаксонов и сигналок, словно это могло принести хоть какую-то пользу и сдвинуть мертвую пробку хотя бы на метр…       — Костя, — с требовательной нежностью позвала Даша, и он ее услышал.       — Дашка, — сказал он с неизменной мягкостью в голосе, с которой каждый раз произносил ее имя. Она улыбнулась, растаяла и подалась к нему — всегда решительная в намерении что-либо получить. — Даш…       Дарья взяла Костю за лицо и, прильнув к его щеке, влажно поцеловала. Она вскользь коснулась его губ и над ухом прошептала:       — Костя, я нашему сыночку вчера колыбельную пела… — Она отстранилась и отняла свои ладони, оставив ощущение прикосновения на его коже. — А он мне говорит: мама, ты неправильно поешь, папа по-другому поёт. Спой как папа!       Она опять меня провела, — подумал Константин, но нисколько не переживал по этому поводу — даже радовался. Теперь он слушал Дарью со всей внимательностью и, предчувствуя развязку ее рассказа, уже не мог скрывать виноватую улыбку.       — А я спрашиваю: как папа поёт, расскажи, я буду как папа…       Костя фыркнул и заулыбался.       — Смешно тебе, Кость? — Даша старательно хмурила брови. — Откуда в колыбельной про волчка взялись потешки про гусей? Гуси, гуси. Га-га-га. Есть хотите? Да-да-да?       Они встретились взглядами и оба покатились со смеха:       — Само вышло, Дашка, я перепутал слова. Пару раз так спел — Коля так и запомнил… — Он пожал плечами. — Научи его правильно.       — Нет, Кость, ты научишь его правильно. Я пою ему твою версию, Кость, потому что твоё слово — последнее, не моё. Ты — глава семьи.       Он посмотрел на неё с нежностью во взгляде, и растаял…       Двадцать лет прошло, как они в одном направлении по жизни двигаются, и иксуха тот же самый, с охренительным пробегом, но как новый, диагностика на пятёрку.       Пятьдесят Косте, Дашке тридцать семь, морщинок добавилось и у неё, особенно у глаз и уголков рта — смеялась часто. Плакала за эти двадцать лет только, когда дед Илья и мама Кира ушли друг за другом в мир иной, а потом опять жила и смеялась…       Детей много у Даши: своих четверо и ещё дети — ученики и воспитанники, которые любят её и уважают. Психологом стала, после того, как педагогический закончила. Учителем работала десять лет, нелегко ей было, но сумела — в спину руки надёжные подталкивали, плечо для опоры было и желание в жизни чего-то добиться.       Костя, права была мама Кира, не чурался работы никакой, люди поначалу стороной обходили — сидел же — боялись, опасались все, а он с душой всегда, ко всем и ко всему, за что брался. Голоса не повысил, головы не склонил, терпеливо сносил все, не жаловался — упрямый он. Разглядели люди, зауважали, ценить стали. Приняли в общество, доверились…       Обычная жизнь началась у Даши и Кости, простая, как у большинства людей. Даже не верилось…       Бумер стоял у обрыва, безупречно чистый, и ни имел ни единой царапины на кузове за двадцать с лишним лет эксплуатации…       — Константин Андреич?.. — Дарья лежала на заднем и ее голова покоилась у Кости на бедре, а он курил и следил как солнце клонится к горизонту, бликуя на боковом стекле. — Помнишь первую ночь?       — Нашу, что ли? — Он заулыбался, опустив взгляд на неё. — Помню, конечно, и утро помню, и тебя в моей олимпийке…       — Всегда, когда лежу на этом сиденье, всегда думаю о той ночи… Словно опять её проживаю, Кость. Не верится, что полжизни пролетело так быстро. Я думала, что годы с возрастом ощутимей, а нет — ничего подобного. Мне кажется, что я та самая Дашка Шубина, которой повезло влюбиться взаимно первый раз в жизни в Костю Огородникова…       — Кот, какой он, твой рай, — весело сказал Константин, передразнивая юную Дашку, и взмахнул запястьем — дым от сигареты нарисовал витиеватый узор. — Я ответил, что не знаю, но тогда я слукавил. Я понимал, что твое представление о рае изменилось. Я знал наверняка, но упрямо отрицал, что твоим раем был я…       Дарья приподнялась и положила подбородок на плечо Кости. Он обернулся к ней, и соприкоснулся с ней лбами.       — Кот, опиши мне свой рай?       — Дашка, мой рай это ты. — Он забрался пальцами в её темно-русые волосы, завитые на кончиках и повозился в них. — Твои чувства и действия. Твои глаза, губы и руки. Даже не наши дети, которых я люблю и за которых благодарен тебе, а ты. Дашка, ты мой рай. Одна ты. И, знаешь, я рад, что уйду раньше тебя…       — Кость, ты дурак, что ли?!       — А ты думаешь, я вечно жить буду? — Он посмотрел в сторону. — Я и так пацанов пережил вон на сколько лет. Ни дня не было, чтобы я не вспоминал тот день, когда Леху застрелили, а Рама на руках у меня умирал… И бумер этот 53-ий — Димон меня встречает на вокзале, а я не знаю, как вести себя с ним… Мы тогда в 99-м за него впряглись и в дерьме оказались — на пробитых колесах 38-го в какую-то глушь заперлись, чтобы его залатать…       Даша впервые слышала историю целиком, Костя не говорил никогда о том периоде своей жизни, но носил его в себе и, видно, что больно было до сих пор.       Костя затянулся, позно спохватившись, что лишнего сказал, но Даша заметила как дрожит у него рука…       — Все кончается, Дашка, рано или поздно, и я закончусь… — Он улыбнулся ей, наивно рассчитывая, что его временной слабости она не заметила. Даша заметила, но вида не подала — Костя у меня сильный…       — Нет, Кость… — Она  вгляделась в его лицо. — Ты мне обещал, и слово свое сдержишь, понял? Твоё слово закон и распространяется не только на детей, но и на меня. Помнишь?       — Помню. — Он как-то смутился даже. — Куда соберусь — тебя с собой забрать.       — Имей в виду это, Кость, ты обещал мне, и слово не нарушишь… А пока жить будем, сколько положено, нам мальчика нашего на ноги поставить надо… Отвечаем мы за него.       — Хотел продать икса, Даш, но уже боюсь… Думаю: продам его, и чо-то измениться в жизни в худшую сторону… Веришь? Глупо?       — Не глупо… — Она обняла его с нежностью. — Я тоже боюсь, Кость… Мама Кира говорила, что плохая это машина… — Гроб на колесах — Я не вникала, а теперь, и мне не хочется с ним расставаться… Он как член семьи уже.       — Как ты говоришь, Даш… Так я и решаю. — И Костя засмеялся.       — Голова без шеи никуда, Кот, так мама Кира говорила…       — Права была.       Даша и Костя часто выбирались из дома куда-нибудь вдвоём, а теперь, когда двух старших дочерей выдали замуж, а сын получил паспорт по достижению четырнадцать лет, их вылазки стали частым делом. Это было в начале апреля спустя ровно тридцать лет их жизненного пути.       Костя и Даша, как и предыдущие годы до этого дня, ехали куда-то вперёд. Бумер выжимал не больше восьмидесяти километров в час, дорога была скользкая, утро раннее туманно, и дорожники откровенно халтурили.       Обычно все было, как и всегда: Костя за рулём, а рядом Даша, балуется с радио. Иксуха, все ещё на ходу, новая зимняя резина, на фоне других машин, внедорожник выделяется чистотой. Он стал классикой в своём сегменте, даже деньги за него предлагали, но Костя отказался…       На встречной полосе у Дафа отказали тормоза, водила вряд ли мог остановить его своими силами, и большегруз несся, разогнавшись с горки, на полном ходу. Костя попытался уйти от прямого столкновения.       Три секунды…        Костя резко скрутил руль, 53-ий рванул бы, но его подрезал 38-й... Костя даже опешил, ошалело смаргивая мираж… Иксуха забуксовал в выбоине, наполненной мокрым снегом и льдом, дёрнулся и встал.       Две секунды:       — Это все, Дашка…       — Костя! — истошно.       И внедорожник принял весь удар цистерной тяжеловоза со стороны водителя. Раздался страшный скрежет и рвущийся звук, Костя даже пискнуть не успел, как сдавило его в тисках холодного металла… Бумеру скомкало и сорвало крышу — осколки лобового и люка кусками засыпали ещё живую Дашку. Часть икса с её стороны просела, дверь сложилась как карточный домик, зацепив её правую сторону и в кашу превратив правую ногу. Бумер вертануло юлой, а потом сзади дало с такой силой, что икса подбросило и зажевало, он перевернулся через бок — через Дашкину сторону и снова встал на колеса на самом краю дороги, не огороженной отбойниками. Цистерна поползла вниз, подобно селю, покореженный бумер силой тяжести медленно покатился по скользкому покрытию в кювет и застрял в рыхлом снегу, избежав вероятности катится следом за цистерной…       Даша, пристегнутая ремнем с трудом открыла глаза, но не увидела ничего все было залито кровью и перепачкано грязью, слышался шум сигналок множества машин и что-то грохотнуло недалеко; пахло жжеными покрышками и бензином…       — Кость?.. — Она знала, что его нет больше, но не хотела верить в это. Она заплакала от невыносимой тоски и нестерпимо боли: болела нога, которой по факту не было… — Обманщик, Костя. Обещал, что не оставишь, раньше ушёл… А я, Костя?!       Она закашлялась и застонала. Слабое дыхание облачками пара вырывалось из побелевших губ, голубые глаза темнели, заглядывая в пустоту небытия, казалось, жизнь понеслась перед глазами…       В сером весеннем небе через разрывы в облаках на землю пролился солнечный свет, Даша удивилась увиденному — как?! Но она действительно видела свет над мрачной трассой, и внезапно боль отпустила её, отпустила уже навсегда…       В сумерках покореженный бумер вытащили крюками на трассу. Он загромыхал, по-стариковски возмущаясь, и потерял на ходу регистрационный номер. Дпсник выдохнул и небрежно швырнул железку в то, что осталось от шикарного кожаного салона.       — Это E53?.. — удивился эвакуаторщик.       — Ага, был им когда-то… — выдохнул молоденький дпсник и закурил. — Раритет, считай, Кирюх, с панорамой был… Не подлежит восстановлению, груда металла.       — А водитель?..       — Сиди ты… Цистерна, говорят над бумером пролетела как нож над консервной банкой, куда там, жив… Мужчина мгновенно умер. Женщина была ещё в машине, её спасти можно было, но умерла… Жуть, короче, Кирюх, если бы бумер этот удар не принял на себя, цистерна смела бы следующие за ним машины, смертей больше было бы. А водила бумера фору в секунды дал, Кирюх, что секунда порой значит, а тут несколько секунд, и остальные среагировали. Не дай бог, Кирюх, страшно как…       — Не дай бог! Какое горе кому-то, брат… — Механика с мерзким скрежетом в течении долгих пяти минут тащила бумер на платформу. — Семья небось осталась?       — Как у всех, Кирюх, куда ж без семьи…       Эвакуатор медленно тронулся в сторону города, мигая габаритками, и останки иксухи неторопливо отправились вперёд задом наперед.       На изуродованном подобии бампера со счищенной краской, вылавливая свет мчащихся мимо авто, безупречно бликовала эмблема BMW. Уцелевшая слева фара долго-долго смотрела во влажные сумерки апрельского вечера, а потом пошёл снег.