.
15 января 2022 г. в 11:57
Калитка тихо поскрипывала, покачиваясь на ветру. Мира остановилась напротив, задумчиво глядя на потемневшие от времени дощечки, на крючок, влажный от вечернего тумана. Потом подняла голову и поглядела на дом.
На веранде кто-то сидел, закутавшись в забытый на лавке потертый плед. Широкополая зеленая шляпа скрывала его лицо, оставляя на виду только подбородок и поднятые руки. Незнакомец сидел и тихо наигрывал на губной гармошке. Значит, не показалась Мире зыбкая, туманная мелодия, так легко вплетшаяся в этот вечер, что моргни — и нет ее. Привиделась, прислышалась, забудешь в момент, как предпоследний утренний сон.
Оставив калитку покачиваться, Мира поднялась на веранду, села на свободный краешек лавки, поставив свой рюкзачок на пол. Рядом с потрепанным походным рюкзаком, с которому были приторочены кофейник и свернутая желтая палатка, ее рюкзачок смотрелся несерьезно.
— Привет.
— Привет, — кивнул незнакомец, на секундочку оторвавшись от губной гармошки.
— А ты кто?
— Снусмумрик.
Имя ничего не объясняло и в то же время отвечало на все вопросы. От него пахло костром и долгой дорогой, от этого имени, а вокруг вились звуки губной гармошки. Мира помнила: нужно опасаться незнакомцев. Мама всегда говорила так за завтраком, папа соглашался, не опуская газеты. Но разве можно опасаться того, кто играет мелодию вечера и тумана? Ту самую, что Мира иногда слышала, идя из школы, останавливаясь у калитки и глядя дальше по улице, туда, где дорога бежала к мосту — и через реку, прочь от города.
Снусмумрик играл и играл, пока не начало темнеть. Туман теперь колыхался у самой калитки, тянулся к маминым клумбам возле забора, но пока не решался прикоснуться к закрывшимся на ночь венчикам цветов.
— У меня есть бутерброды, — сказала Мира.
— В термосе осталось немного кофе, — откликнулся Снусмумрик.
Это были самые вкусные бутерброды на памяти Миры, и не важно, что хлеб уже подсох, а сыр подтаял за день. Пить кофе прямо из термоса, смотреть, как туман все же робко протискивается в калитку, почесывая бока о шершавые дощечки, было восхитительно.
А потом Снусмумрик снова заиграл, и у этой песенки были слова. Самые правильные и подходящие слова, вот только Мира их не успела запомнить. Дернулась за тетрадкой, беспомощно посмотрела на получившуюся россыпь букв на помявшемся листе.
— Прости, у меня слишком глупая голова, — вздохнула Мира. — Я не успела записать песенку.
Снусмумрик ни капли не расстроился.
— Зато у тебя отличная голова, чтобы носить на ней старую шляпу, — сказал он. И добавил: — Не переживай. Я сыграю тебе еще песенку, о тумане и старом доме, в котором горит огонек.
Он подвинулся, давая устроиться поудобней, как положено для такой песенки. Мира лежала, подложив ладонь под щеку, и слушала. Стоило закрыть глаза, и этот дом, о котором говорил Снусмурик, возник перед ней, будто живой — и в проеме приоткрытой задней двери действительно мягко мерцал огонек, приглашая погреться всех, кому было неуютно в тумане.
Мира не пошла. Ей было вполне хорошо в его теплых, чуть влажных изгибах.
Когда она открыла глаза, совсем стемнело. Туман схлынул, утек к реке, калитка стояла закрытая, и за ней слышались папины шаги. Мира села, сонно потерев щеку, поймала падающий с плеч плед.
О Снусмумрике напоминал только пакет с аккуратно сметанными крошками от бутербродов и привкус кофе на языке.
— Ты чего на веранде уснула? — спросил папа. — Не замерзла?
— Нет, вроде, — задумчиво откликнулась Мира. — Пап... а старая дедушкина шляпа все еще лежит на чердаке?