Проходимцы (тем и бесценны)

Ведь, собственно, проходимцы тем и бесценны. Он снится мне между часом и десятью ©

Пять месяцев назад мы познакомились с Блейном Андерсоном. Если бы тогда я знал, чем обернется это знакомство, то наверняка схватил бы Себастиана за шкирку, засунул в машину и гнал до границы штата, не останавливаясь на красный. *** В жизни каждому из нас выпадают знаковые встречи, люди, способные перевернуть твой привычный уютный – и порой скучный – мир вверх тормашками. Так и случилось после моего знакомства с Себастианом. Нам было по тринадцать, мы тогда оба перешли в одну и ту же школу; два новичка посреди учебного года – тот еще аттракцион. Я пытался делать вид, что мне на всех плевать, будто обидные тычки и брошенные в спину идиотские прозвища не производят на меня никакого впечатления. Моим главным желанием было показать, что Курт Хаммел выше всего этого дерьма, коим наполнены коридоры муниципальной школы где-то на задворках штата Огайо. Господи, ну и дыра, до сих пор вспоминать тошно. В общем, я строил из себя Ледяную Королеву и через день отстирывал одежду то от слаша, то от содержимого мусорных баков, куда меня заботливо кидали старшеклассники. Себастиан же в первый день вошел в двери МакКинли как к себе домой. Честно говоря, я впервые встретил человека с такими способностями к мимикрии. Он вписывался моментально в любую компанию, хотя наглости ему было не занимать. Просто, наверное, он всегда отлично чувствовал людей – эдакий безупречный радар. А может быть, весь фокус в том, что Себастиан даже подсознательно не допускал мысли, что он может быть лузером, новичком, геем или любым другим неудачником, на спину которого прицепят один из этих ярлыков и начнут кидать камни. Нет, Себастиан Смайт с детства знал себе цену и не позволял никому заплатить меньше. Я так никогда не мог. Мои амбиции опасно соседствовали с уверенностью, что я – другой, а других не любят. Напишите у себя на лбу красным маркером “аутсайдер” и посмотрите, что получится. Тем не менее, мы подружились довольно быстро. Смайт как-то подошел ко мне, когда я пытался отмыться от слаша в мужском туалете, и предложил помощь. Кажется, он сказал что-то типа: “Ваше высочество нуждается в помощи верного рыцаря?”, а я ответил вроде как: “Катись отсюда”. Вот так порой и рождается дружба. *** Пользы от Смайта оказалось много, но вреда еще больше – особенно в старшей школе. Воспоминания о выпускном классе до сих пор заставляют меня просыпаться по ночам в холодном поту. Как я уже говорил, Себастиан умел расположить к себе людей, но он вовсе не был ангелом во плоти, напротив, бесов в нем – штабелями до самого дна, а воды всего на пару дюймов. Если он чувствовал в человеке слабину, то манипулировал им до тех пор, пока “жертва” не сбегала на другой континент. А еще Себастиан обожал неприятности, ни одна дверь с надписью “Опасно”, “Вход воспрещен” или “Запретная зона” не могла обойтись без его пристального внимания восторженного естествоиспытателя. По ночам в нем просыпался сущий ад, мы таскались по самым злачным местам той дыры, в которой тогда жили, ища неприятности на свои задницы. Объективно – Себастиан искал неприятности на наши задницы, а мне просто приходилось разделять с ним сопутствующий ущерб, потому что этот засранец считался моим лучшим другом. В выпускной год мы попадали в полицию чаще, чем появлялись в школе. Отец Себастиана имел хорошие связи с властями, поэтому каждый раз мы легко отделывались – не считая выволочек, которые устраивал мой отец. Надо заметить, что Себастиану влетало от него больше. Вполне заслуженно. Забавно, но мой папа словно обзавелся двумя непутевыми сыновьями вместо одного. Мистера Смайта почти никогда не было дома, он только звонил нужным людям, если его сын попадал в неприятности, а вся воспитательная работа легла на плечи Берта Хаммела. Я так и не смог понять, почему отец не попытался запретить нам дружить. До встречи с Себастианом я был вполне тепличным растением, и не надо быть двух пядей во лбу, чтобы понимать, из-за кого я вечно вляпывался то в одно, то в другое. Наверное, папа как-то сразу понял, что Смайт не просто приятель, а тот, кто переворачивает твою жизнь вверх тормашками и потом идет по этой жизни с тобой рука об руку – до конца. *** Как-то раз он потащил меня в “Скандалы”. Ни одно поддельное айди в мире не могло бы скрыть наш возраст, но Смайт наведывался туда лет с пятнадцати, так что его там знали как родного. “Скандалы” – то еще местечко. До сих пор не знаю, какие эмоции испытывать – то ли отвращение, то ли восхищение. Вдоль одной стены там стояли вполне обычные диванчики, прожженные сигаретными окурками и запачканные даже знать не хочу чем. На них, как правило, тусовались почти все – диваны были хоть и в плачевном состоянии, зато удобные. Вдоль другой стены – не знаю, чем руководствовался владелец клуба, – стояли молитвенные скамейки. Если вы ходите в церковь по воскресеньям, то можете примерно представить, почему они почти всегда пустовали – сидеть на них почти невозможно. Но Себастиану нравилось. Ну еще бы. В общем, мы в очередной раз сидели на этих молитвенных скамейках и перемежали бутылочный “Будвайзер” неразбавленным “Джеком”. Кажется, в тот вечер Себастиан решил отметить день взятия Бастилии. Маленький говнюк с безупречным французским произношением даже слушать не захотел о том, что на календаре февраль, а Бастилию взяли в июле. У него в голове время всегда текло по каким-то своим законам. А еще он питал почти необъяснимую нежность к французам и был готов пить за них круглый год. Не знаю, какие детские травмы нанесли ему три года, проведенные в Париже, но когда на него находило, он готов был рассказывать о Монмартре и Сен-Дени до хрипоты. Я же искренне ненавидел все французское. Где-то между вторым “Будвайзером” и опустошенным на треть “Джеком” к нам подошел парень: лет за двадцать пять, высокий и светловолосый. Судя по заплетающейся походке, бармен явно перестарался с обслуживанием этого клиента. Вечер резко перестал быть томным – от парня за два метра разило алкоголем и неприятностями. Себастиан просиял. – Эй, Джонни, – радостно оскалился Смайт. – Давно не виделись, милый. Я скучал. Новоявленный Джонни был настроен не так благодушно. Он кое-как сгреб Себастиана за воротник, грозясь на него же и упасть, и начал втирать ему явно что-то не столь любезное. Я начал коситься в сторону бармена – если ситуация вдруг выйдет из-под контроля, а тот уже как раз смотрел в нашу сторону, прикидывая, стоит ли вмешиваться сейчас, или можно подождать – полицию здесь не любили. Я бы еще долго играл в гляделки с барменом, но внезапно до меня вполне отчетливо донеслось слово “кокс” со стороны Джонни. Поймите меня правильно: Себастиан покупал пиво по поддельному айди, таскал виски из запасов отца и трахался с симпатичными парнями в туалете тех же “Скандалов”, но до сегодняшнего вечера ни разу не был замечен с наркотой. Или я об этом не знал, зато знал какой-то бухой – или обдолбанный? – незнакомый Джонни. Мне все отчетливее не нравилась ситуация. Наконец Себастиану кое-как удалось стряхнуть с себя парня, он встал, поддерживая его за талию, и сказал, что сейчас вернется, им с Джонни надо поговорить на свежем воздухе. Конечно, я не собирался оставлять его один на один на пустынной парковке с неизвестным агрессивно настроенным типом. Но что-то в этот вечер окончательно пошло не так – когда я попытался выйти вслед за ними, дорогу мне преградил Бен, местный вышибала. И сказал он мне странную вещь: – Они разберутся, Курт. Иди лучше выпей и потанцуй. Ситуация окончательно и бесповоротно стала отвратительной. Себастиан так и не вернулся в клуб той ночью, только скинул смс: “не жди, увидимся завтра в школе”. В школе, впрочем, он не появился, а мне стало ясно, что любовь Себастиана к неприятностям вышла на новый уровень и все стало на порядок серьезнее. Стоит отдать ему должное – в дерьмо с наркотой он не стал меня втягивать. Только предложил пару раз, но я отказался. Он иногда пропадал на несколько дней, встречался с какими-то мутными парнями не из местных, но вроде бы в целом держал ситуацию под контролем. Я попросил только об одном: держать меня в курсе, если что-то пойдет не так. И Смайт, как хороший друг, держал слово, всегда предупреждая, если собирался опять пропасть на пару дней. Когда его не занимали темные делишки, он привычно творил херню под мои вялые неодобрительные возражения. Кажется, в марте нас трижды за месяц загребли за непристойное поведение. Папа был очень недоволен и опасно близок к тому, чтобы выпороть нас, как маленьких. Даже мистера Смайта наконец проняло, он потратил целых десять минут на разговор с сыном – невиданное количество внимания с его стороны. До сих пор не знаю, как при таком ритме жизни мы умудрились сдать выпускные экзамены на отлично, а потом еще и вступительные в Колумбийский Университет. Сейчас я думаю, что лучше бы мы продолбали все на свете и остались на второй год. Может быть, тогда стерва-судьба не свела бы нас с Блейном. Люди вроде Себастиана переворачивают твою жизнь с ног на голову, но Блейн Андерсон оказался совсем другим – встреча с подобными людьми может полностью разрушить твою жизнь. А ты ничего не можешь с этим сделать – море порой выходит из берегов, сметая шквальной волной все и всех на своем пути; стихии безразлично, сколько городов она снесет и сколько людей в итоге погибнет. Море лишено разума. Приливами и отливами управляют лунные циклы. Когда в небе происходит сбой, соленые воды обрушиваются всей своей мощью на берег. Пять месяцев назад я и Себастиан познакомились с Блейном Андерсоном. В тот день мы еще не знали, что его небосклон пуст, а сам он давно вышел из всех возможных берегов. *** Все начинается с воспоминаний, как то обычно и бывает. Первое: сотворение облака. Мы приехали в Нью-Йорк, в Колумбийский Университет. Себастиан, шут гороховый, как только получил ключи от нашей комнаты в общежитии, схватил коробку с каким-то своим барахлом и потащил меня прочь с территории кампуса. На вопросы он не отвечал, но по его лицу можно было понять, что сейчас мы будем веселиться, а не распаковывать вещи. Понятия не имею, каким образом он так хорошо ориентировался в Яблоке в первый же день. Подобные его таланты поражают меня до сих пор. Так или иначе, но мы оказались где-то на окраине Бруклина, под мостом. Этот псих притащил меня под чертов мост, где нестерпимо воняло всякой дрянью, а рядом гремела железная дорога. Разбросанные осколки стекла, шприцы и многослойные граффити на обшарпанном бетоне совершенно не внушали оптимизма, зато Смайту было весело. Я подумал, какие же масштабы приобретет его тяга к неприятностям в таком городе, как Нью-Йорк. Грозовые тучи уже буквально собирались над нашими головами. Буря не заставила себя долго ждать. Но сначала я хотел рассказать, как мы с Себастианом сотворили облако. Серьезно, самое настоящее облако в предгрозовом сером небе. Себастиан поставил коробку, которую притащил с собой, на землю, присел на корточки и начал вытаскивать оттуда различное барахло: стопки каких-то листов, фотографии, непонятные тряпки – кажется, детская одежда – и прочий мусор. – Что это? – недоуменно поинтересовался я, выцепляя из этой кучи детский красно-синий галстук. Смайт обыскивал карманы в поисках зажигалки. – Кесарю – кесарево, мой недогадливый друг, а прошлому – прошлое. Сегодня мы вырвались в большой мир, так что прочие условности пусть идут нахрен. Давай устроим маленький очищающий костер. Он наконец нашел зажигалку. – Все это, Курт, – он обвел рукой кучу вещей под ногами, – то, чем отец хотел меня видеть. В детстве он постоянно ставил какие-то ультиматумы: “Себастиан, ты должен учиться, ты должен стараться, ты должен усердно работать, ты должен-должен-должен”. Твердил как заведенный. Только ничего я ему не должен. Я – это я. Поэтому в какой-то момент я просто послал его нахрен, перевелся в простую муниципальную школу, подальше от этих выхолощенных мудаков с золотой ложкой в заднице, и решил, что моя чертова жизнь принадлежит исключительно мне. А теперь пора поставить точку. Он полил кучу тряпья из возникшей как по волшебству бутылки джина и чиркнул зажигалкой. Потом мы пили и смотрели, как маленькое белое облако, когда-то бывшее прошлым Себастиана Смайта, растворяется в предгрозовом нью-йоркском небе. За нашими спинами грохотали проезжающие товарняки. В наш первый день в Нью-Йорке, в первый день взрослой жизни, Себастиан поил меня “Бифитером”, передавая обжигающие глотки изо рта в рот, а потом мы танцевали на пепелище; под ногами хрустело стекло, мы раскидывали серую дымящуюся золу, задыхаясь от жгучего, разъедающего глаза дыма, и смеялись как сумасшедшие, тыча пальцами вверх, где медленно уплывало к горизонту созданное нами облако. Запах гари въелся нам в волосы и в руки; Себастиан вдобавок раскрасил себе лицо сажей на манер коммандос. Вернувшись в кампус, мы не стали принимать душ, а только наскоро умылись, и пошли на вечеринку в честь первого дня в Университете. Вечером разразилась гроза. Я, кажется, ловил первые капли дождя языком, когда сзади, заглушаемый очередным раскатом грома, раздался мягкий голос: – Твои волосы пахнут дымом, будто ты долго горел. Я резко обернулся. Что-то в нем было неправильное: почти застенчивая улыбка, наклон головы или слишком ангельский взгляд, плохо сочетающийся с черной подводкой вокруг странного цвета глаз. Все мои инстинкты завопили “беги!”, но, наверное, я слишком долго общался со Смайтом, поэтому не побежал. Я сделал все с точностью до наоборот: первый раз в жизни влюбился. Или провалился – как Алиса в кроличью нору. Минут через пять к нам подошел Себастиан. – Познакомься с Блейном, – сказал я лучшему другу. Внутреннему радару Себастиана хватило одной секунды, чтобы понять, какой подарок попал ему в руки. – Нам пиздец, Хаммел, – прошептал он одними губами, когда Блейн отвернулся в поисках пива. При этом улыбнулся так, будто только что вознесся в рай. Остаток ночи смазался в одно яркое пятно, не оставив ни одного четкого фрагмента. *** На следующий после знакомства с Блейном день я едва дождался вечера. Себастиан смылся куда-то еще с утра, на звонки не отвечал, так что я был предоставлен сам себе. Андерсон жил в том же здании, двумя этажами выше. Я нервничал, нервничал гораздо сильнее, чем можно было ожидать. Нервничал много сильнее, чем перед выпускными или вступительными экзаменами, и едва ли меньше, чем когда нас впервые замели в полицейский участок. Можно бы, конечно, вспомнить и гораздо более сложную ситуацию – первый секс, например. Мне только исполнилось шестнадцать, был вечер пятницы, я остался ночевать у Себастиана. Не знаю, чем я тогда думал, но за неделю до этого он между делом предложил, а я отчего-то согласился. Может быть, не верил, что встречу человека, которому смогу доверять так же, как ему. А для секса, как я тогда считал, нужно доверие. Так или иначе, никакой романтики между нами никогда не было, но секс все равно получился настолько идеальным, насколько вообще возможно для первого раза. Моего, разумеется. Смайт к тому времени давно не был невинным агнцем. Но и тогда я не столько нервничал, поначалу скатываясь то на парализующий мандраж, то вылетая на адреналиновых виражах. Почувствуйте, как говорится, разницу. Я поднялся на нужный этаж и, прежде чем постучать, проторчал под дверью минут десять, собираясь с мыслями. Самым сложным оказалось придумать, как себя вести. Навыки коммуникации никогда меня не подводили, да и флирт обычно давался легко, но Блейн был другим, мое отношение к нему было другим, так что я тупо растерялся. Ни разу не ощущал себя настолько беспомощным. Но потом вспомнил Себастиана, который всегда предпочитал бросаться в омут с головой без лишних раздумий, и все-таки постучал. Через минуту дверь открылась. В дурацких дамских романах принято писать: “И увидев ее, он ослеп от неземной красоты ее глаз”. Нет, ничего подобного. Я просто ослеп на секунду – без поправок на неземную красоту. У Блейна была яркая запоминающаяся внешность, но меня скорее выбил из колеи вид Себастиана, расслабленно курящего в потолок, лежа на разворошенной кровати. Блейн облокотился плечом об косяк, сложил руки на груди и уже привычным способом чуть склонил голову вбок, чем отчетливо напомнил маленького любопытного щенка. – Привет, Курт. – Да, привет, Курт, – отсалютовал с кровати сигаретой Смайт. – Мы как раз о тебе говорили. – Не сомневаюсь. Мне вдруг резко захотелось развернуться и уйти обратно в свою комнату. А еще лучше – вернуться в Лайму, запереться в отчем доме и не вылезать из под одеяла неделю, вдоволь орошая подушку слезами. Сроду за мной такого не водилось. Здравствуй, взрослая жизнь. – Проходи, – опомнился Блейн, освобождая проход. Я вошел. Тяжелый запах, витавший в комнате – табак и мускус, – вызвал приступ мигрени. Себастиан похлопал по кровати: – Садитесь, ваше высочество. Впервые за время нашего знакомства это идиотское прозвище по-настоящему меня разозлило, но я промолчал. Подошел к окну и слегка приоткрыл фрамугу. Дышать стало легче. Блейн возился за столиком; он стоял ко мне спиной, я не мог видеть, что он там делает, но было достаточно звуков – он шумно втянул носом воздух и резко выпрямился. Я вопросительно посмотрел на Себастиана, тот только ухмыльнулся и пожал плечами, мол “я тут ни при чем”. Ага, а я – мать Тереза. Мне почему-то не хотелось верить, что Блейн был порочен сам по себе, проще было свалить вину на Смайта. – Отлично вчера повеселились в кампусе, как думаешь? – Угу, – буркнул я. – Ты сегодня немногословен, – улыбнулся Блейн. – Ночью красноречие из тебя било ключом. – Да, Курт, – подхватил Себастиан. – Обычно тебе палец в рот не клади. Похмелье мучает? В голосе лучшего друга слышалась такая забота и сочувствие, которых там по-определению не могло быть. – Нет. Я в норме. Просто подумал, что помешал вам своим визитом. Себастиан наконец-то выпутался из одеяла и начал натягивать штаны на свою тощую задницу. Я отвернулся и взглянул на Блейна – тот неотрывно смотрел на меня с каким-то странным любопытством. – Ну что ты, – нарушил неуютное молчание Блейн. – Мы как раз тебя ждали. Себастиан сказал, что ты так или иначе придешь... сюда. Мне отчетливо послышалось непроизнесенное “ко мне”. И я окончательно разозлился на Смайта, который с утра свалил к Блейну, не сказав мне ни слова, а потом еще и не отвечал на звонки. Что, мать вашу, за игры разума он тут устроил?! В этот вечер я мог пойти куда угодно. Я метнул в Себастиана гневный взгляд, а он лишь покачал головой: “нет, не мог, дорогуша”. Больше всего на свете ненавижу, когда этот засранец прав. А прав он почти всегда. – Как бы то ни было, Блейну вечеринка показалась скучной. Он предлагает повеселиться как следует. Плохое предчувствие всегда проявляется в виде дюжины холодных игл, впивающихся тебе в затылок. Я снова посмотрел на Блейна. Он стоял, прикрыв глаза, словно прислушивался к какой-то мелодии внутри себя. На его губах блуждала улыбка. Мне отчаянно хотелось ее сцеловать. – И каков план? – в голосе было спокойствие, которого на самом деле я не ощущал. Затылок все еще ныл от холода. – О, тебе понравится, Курт! – сказал Себастиан, откидываясь на локти. У меня упало сердце. Я знал этот тон. Мне следовало ответить: “Ладно, забудьте”, но я этого не сделал. – Расскажи ему, Блейн. – Есть одно местечко в Квинсе... – Не совсем легальное, – вставил Себастиан, чуть ли не подпрыгивая от нетерпения. – Само собой, – поддакнул Блейн. – Бывшие склады или завод, не знаю точно. Там обычно проходят подпольные рейвы, но по средам... – А сегодня – какая удача! – среда, – снова встрял Себастиан. – По средам там проводят “эстафеты”. И Блейн снова пристально посмотрел на меня. – Я не в курсе, что это такое. Объясните. – Вольер длиной метров двести, окруженный решеткой. Ты становишься на старт, а потом из отдельной секции на тебя спускают пса. Злобные боевые твари. Твоя задача – быстро добежать до другого конца вольера до того, как песик вцепится в твой зад. Добегаешь, взлетаешь вверх по решетке и вуаля, эстафета пройдена. Не волнуйся, они дают бегунам фору, собака спускается чуть позже. Мне показалось, что я ослышался. – Вы рехнулись, придурки? Кто в здравом уме пойдет на такое? А если собака догонит? – Ее быстро от тебя отцепят, хотя без травм не уйдешь, это да. У Себастиана снова был такой вид, будто заблаговременно наступило Рождество. Андерсон сиял ангельским блаженным взором. Ладно, эти двое обдолбались, но я совершенно точно не собирался вляпываться в настолько ненормальные авантюры. – Даже не думайте, что я соглашусь. И, Себастиан, я не буду штопать твой костлявый зад, если один из этих псов решит разодрать тебя в клочья. – Курт, ты никогда не дослушиваешь до конца. Это предложение, от которого невозможно отказаться. – Да хоть за лимон баксов! Я не буду это делать. – Пффф, деньги – это скучно, – проворчал Смайт. Ну еще бы, с таким-то трастовым фондом, конечно, ему скучно. – Во-первых, друг мой, адреналин. Чистейший наркотик, вырабатываемый организмом. Стопроцентный безопасный кайф. – Ты же знаешь, что мне не нравится все это дерьмо. – Во-вторых, кто же идет на такие риски просто так. У нас будет приз победителю. – И какой же? – Ну даже не знаю. А что ты хочешь? – Да, Курт, что бы ты хотел получить в обмен на такой риск? Я не заметил, когда Блейн подошел ко мне слишком близко. Сейчас он стоял сзади меня и его дыхание обжигало шею. Вопреки этому затылок окончательно покрылся коркой льда. – Ты ведь уже согласился, не так ли, Курт? – ухмыльнулся Себастиан, пристально глядя мне в глаза. – Так чего же ты хочешь? – повторил Блейн. И положил руку мне на бедро. В тот момент я пожалел, что не являюсь Русалочкой – отдал бы голос в обмен на возможность никогда не произносить одно единственное слово. Но оно уже жгло голосовые связки, выбивало зубы изнутри, рвалось наружу: – Тебя. Себастиан хлопнул в ладоши и начал разливать по стаканам “Джека”. – Alea jacta est, – сказал Блейн. И коротко поцеловал меня в губы. *** Помещение было огромным; бывший склад, как и сказал Блейн, снаружи казался абсолютно заброшенным, но изнутри стало ясно, что вряд ли он пустует хотя бы раз в неделю. Освещение было довольно сумрачным, а шум стоял невообразимый, по своей монотонности напоминавший жужжание сотни пчелиных ульев, да только пахло вовсе не медом. Воздух был густой и спертый, духота стояла невообразимая, я даже опешил, никак не мог взять в толк, как подобное согласуется с размерами зала. Блейн и Себастиан сразу двинулись вправо, где было организовано какое-то подобие бара, а я стал протискиваться сквозь толпу, окружившую какую-то конструкцию. Не сложно был догадаться, что там. Вольер был разбит на несколько узких секций-дорожек, судя по всему, чтобы участвовать могли сразу несколько бегунов. Я прикинул, что во время забега за тобой несется брызжущая слюной злобная тварь, и расстояние “дорожки” показалось бесконечным. Какие бесы овладели мной в тот момент, когда я согласился на это самоубийство? Ответ был известен. В груди что-то противно заныло. Кто-то похлопал меня по плечу. Невысокий, коренастый латинос, забитый татуировками чуть более, чем полностью, спросил: – Участвуешь или делаешь ставки, парень? – Я... – Он участвует, Густаво, – Блейн приобнял меня за плечи. – И еще вот этот. Себастиан отвесил шутовской поклон. – Андерсон, – будто констатируя факт, усмехнулся Густаво. – Где тебя черти носили? Майки уверял, что ты наконец-то отдал Богу душу. – Вряд ли моя душа в цене. На какой-то миг мне почудилось, что вместо лица Блейна я вижу посмертную маску. Зрелище показалось мне настолько чудовищным, что я невольно шарахнулся в сторону, скидывая его руку со своего плеча. Блейн, кажется, даже не заметил, продолжил болтать с Густаво; они обсуждали ставки. – Четыре забега, так будет честно. – Пусть будет для ровного счета пять. – Не умею я торговаться, – осклабился Густаво, протягивая Блейну руку. – Ладно, пять так пять. Я посмотрел на Себастиана, тот, казалось, вообще не прислушивался к разговору. Внезапно, заглушая царящий вокруг гомон, до нас донесся громкий лай. Несколько парней вели полдюжины бойцовых псов; те рвались вперед, натянув поводки до предела, и заходились в яростном лае. Вид у собак был так же бесконечно далек от дружелюбия, как и я – от здравого смысла. Слева от меня сдавленно чертыхнулся Смайт. К сожалению, его раздосадованный вид удовлетворения не принес. – Готовы немного побегать, парни? – весело спросил Блейн, отхлебнув пива из бутылки. – А на кого ставишь ты сам? – поинтересовался Себастиан. Андерсон на секунду прикрыл глаза. – Первое место в любом случае присуждается мне. Кто-то остается в выигрыше всегда. – Подмигнув, он снова зашагал в сторону бара. – Увидимся на финише. – Ну каков сиятельный пиздец, – восхищенно протянул Себастиан, глядя ему вслед. Мне вдруг захотелось приложить его лицом об железную решетку. А потом себя. Через пять минут объявили старт. *** Попросите меня рассказать о том вечере – и вы не услышите ничего. Во мне выключилось все человеческое, остались голые инстинкты. Адреналин забивал страх, страх выжигал адреналин; пять забегов, пять узких дорожек двести метров длиной, пять псов. Я выиграл. Себастиану тоже удалось избежать собак, но я пробежал быстрее. Я выиграл – и это единственное, что стоит знать о том вечере. Что стоит помнить о том вечере. – Поцелуй победителю, – сказал Блейн, закидывая руки мне на плечи. – Приз победителя. Его зрачки были расширены от кокаина, мои – от адреналина. И все-таки я его хотел. Даже таким, даже после того, через что он заставил нас пройти. А если перестать врать себе, то именно по вышеперечисленным причинам я хотел его еще сильнее. Наконец-то я стал понимать Себастиана и его тягу к темной стороне луны. Попросите меня рассказать о той ночи; о ночи, проведенной с Блейном Андерсоном, – и не услышите ничего. В дамских романах обычно пишут: “Он держал ее в руках, целовал ее губы, проникал в ее тело; это была лучшая ночь в его жизни”. Ничего подобного. Это была худшая ночь в моей жизни. Забегая вперед – одна из многих, что еще случатся. И я бы не отказался ни от одной из них. И если совсем честно – убил бы за каждую. Блейн, обычно такой спокойный и расслабленный, в постели оказался совсем другим. С него будто слетала сонливость: за ним невозможно было успеть, он срывался и обрушивался шквальной волной, старался забраться тебе под кожу; от того, каким невозможным он был, напрочь отшибало мозги. Словно трахаешься с чистым электричеством. Я забывал собственное имя, забывал где нахожусь и как тут оказался, забывал о причинах, по которым необходимо хотя бы иногда делать вдохи и выдохи; время закончилось, сузилось до размеров игольного ушка, существовал только Блейн и чуть солоноватый вкус его кожи. Он лежал подо мной, распятый и отдающийся с каким-то почти бешенством, а мне все равно было мало; я вбивался в него и знал, всем своим существом знал, что Блейн Андерсон мне не принадлежит. Он был бесконечно далеко. Я трахал не его, а пустоту, которую он воплощал. Если бы мне сказали, что можно заниматься сексом с человеком, которому швырнул под ноги собственное сердце, и при этом испытывать такую звериную тоскливую боль от невозможности обладать им по-настоящему, я бы не поверил. Той ночью я целовал его губы и просил: “посмотри на меня, пожалуйста, посмотри на меня”, но он не смотрел. Он не хотел знать, не хотел смотреть, кто его трахает, – где-то там, на внутренней стороне его век, был отпечатан образ; образ человека, до которого Блейн Андерсон не мог дотянуться. Как море не может дотянуться до луны, но топит в своих водах ее отражение. Я позволял топить себя. *** Весь следующий месяц я ходил словно обдолбанный, хотя все еще отказывался приближаться к наркоте. Палка о двух концах – Блейн стал моим наркотиком, который разрушал меня; уничтожал все то, чем я являлся – или думал, что являюсь. На Себастиана вообще было страшно смотреть. Лучший друг окончательно слетел с тормозов: казалось, чем безумнее было очередное предложение Блейна, тем охотнее Смайт на него соглашался. Я как-то спросил у него, какого хера он творит. Не сказать, что ответ меня устроил: – Хочу быть рядом с ним, если он решит окончательно сломаться. Его нужно страховать, Курт. – Ты ебанулся, – честно ответил я. – Он угробит тебя раньше. Себастиан нехорошо ухмыльнулся: – Нас, мой милый друг. Не меня – нас. Казалось, полное и осознанное понимание дерьмового, с какой стороны ни посмотри, финала его ничуть не пугало. А может быть, равнодушие к собственной судьбе – всего лишь плата за возможность гореть рядом с Блейном. Я был не настолько солидарен со Смайтом, но, по сути, вел себя точно так же. Дайте мне возможность отмотать жизнь на месяц назад, чтобы получить возможность избежать встречи с Блейном, и я всенепременно сделал бы все, чтобы снова его найти. И вот примерно тогда меня и посетила эта сюрреалистичная мысль: нужно найти Блейна. Того, настоящего Блейна, который прячется где-то глубоко внутри прекрасной изломанной куклы, которая выносила нам с Себастианом мозг. Мне захотелось докопаться до первопричины, вытащить его боль на солнечный свет и развеять по ветру. До большего идиотизма я в жизни не додумывался. Вскоре выяснилось, что поговорка про необходимость соблюдать осторожность в собственных желаниях чертовски верна. Три недели спустя, в больнице, мне представился шанс познакомиться с Купером Андерсоном. Видит Бог, есть вещи на этой грешной, о существовании которых я совершенно точно никогда и ничего не хотел знать. “Хей, детка, Бог покинул здание”, – как сказал бы Себастиан Смайт. Впрочем, именно так он впоследствии и скажет. И даже не раз. *** Наверное, лучше вернуться к началу. Не то чтобы последовательность могла что-то изменить, но приятнее думать, что если расставить хаос по полочкам, он перестанет быть хаосом. Слышали когда-нибудь анекдот про улитку, которую изнасиловала кодла слизней? Когда полицейский спросил, сможет ли она опознать обидчиков, улитка сказала: “Не знаю, все это случилось так быстро...”. Вот так же и с нами. Со временем творилось что-то невообразимое: мы таскались втроем, как нам казалось, неделями, а на деле проходило не больше суток. А бывало все с точностью до наоборот. Порой все, что происходило, занимало вроде бы правильное количество времени – в то время, но позднее... Куда оно все подевалось? Оглядывался назад и думал: неужели мы действительно все это делали? А в других случаях недоумевал: это что, и все? Блейн как-то сказал: “Мы никогда не бываем счастливы. Мы даже не знаем, что значит это слово”. Дразнил нас, потому что после подобных заявлений мы с Себастианом наперебой кидались доказывать Блейну, что он не прав; что наша жизнь здесь и сейчас – ангельские песни и танцы гурий в садах Эдема. И тогда снова начинались странности, ирреальность. Блейн вскидывал руки вверх и говорил что-нибудь вроде: “Я хочу золотую любовь”. Подобное заявление вполне могло закончится тем, что мы оказывались в нашей комнате в общежитии, где я сидел в кресле, с вентилятором в одной руке и с мешком золотых блесток в другой, и направлял потоки искусственного ветра и искусственного золота в сторону кровати, на которой Себастиан трахал Блейна. Что-то уже тогда начало смещаться в моей голове: подобные ситуации довольно быстро перестали казаться мне чем-то неправильным или странным. Я даже не ревновал, наблюдая за ними. Просто пил джин маленькими глотками и ждал. И как бы кощунственно ни звучало в данных условиях, но я действительно любил Блейна Андерсона. Знаю, что и Себастиан любил. Все дело было в самом Блейне: он не позволял нам любить его нормально, правильно. Ему надо было извратить само понятие любви, подменить ее на что-то непристойное, грязное, свести все к гротеску и цирку. Еще я думал, что сам Блейн не умеет любить – в этом все дело. Небольшой брак в хромосомах, пара мертвых нейронов в лобной или теменной. Лучше бы он действительно не умел. *** Попытки рассказать или хотя бы выстроить в собственной голове четкую схему в хронологически верном порядке проваливаются одна за одной. Может, забыть – было бы благом, но запомнить кажется мне важнее. Правильнее. *** Приближалась середина семестра со всеми этими контрольными, зачетами, пересдачами и курсовыми. К тому же, над городом витал дух Рождества, но вместо ожидаемого праздничного кутежа наша троица впала в какой-то полусонный анабиоз. Мы исправно посещали лекции, засиживались в библиотеке почти до самого закрытия, а походы по барам нам заменили кофейни, где мы занимали самый дальний столик у стены, раскладывали свои конспекты, лишь изредка и по делу переговариваясь, и в уютном молчании наверстывали пропущенные знания, пока в голове не становилось блаженно пусто от перегруза и передоза кофеина. В те пару недель мы были нормальными. Трое студентов-приятелей, озабоченных грядущими зачетами, а не болезненными перверсиями на фоне прогрессирующего безумия. Иногда я спрашиваю себя: это точно происходило? Не придумал ли я себе те тихие заснеженные дни, раскрашенные цветными огнями гирлянд, пропитанные запахом имбиря и шелестом страниц учебников? Мы не таскали выпивку из супермаркетов, не трахались в общественных местах – мы вообще не трахались, если уж на то пошло, – не ввязывались в сомнительные авантюры с проникновением на охраняемые объекты и, кажется, даже дорогу переходили исключительно на зеленый. Не сложно догадаться, что долго так продолжаться не могло. Мы с Себастианом освободились раньше и ждали Блейна в кофейне на территории кампуса. Настроение у меня было расслабленным – последний зачет позади, – но Смайт уже начал лениво прикидывать, куда можно было бы податься вечером, чтобы отметить это событие. Безалкогольный пунш его порядком раздражал, он грыз соломинку и кидал на дверь нетерпеливые взгляды. – Мы засиделись, Хаммел. Закостенели. Нужно устроить что-то действительно фееричное, отметить конец этого чертового года так, чтобы вспоминать о нем весь следующий. Ну, или пытаться вспомнить, что будет вернее в нашем случае. Во мне все еще теплилась глупая надежда, что нам удастся удержать то зыбкое равновесие, которого удалось достичь в последние дни. Эта передышка была мне необходима, и я не собирался так просто ее отпускать, кидаться снова в то болото, которое тянуло на дно всех троих. – Брось, Себастиан. Сегодня канун Рождества, все клубы забиты до отказа, мы не пробьемся. Давайте сходим в кино, потом можно заглянуть на вечеринку в кампус, если тебе так хочется выпить. Лучший друг скривился, как от зубной боли, – он не жаловал студенческие вечеринки, они казались ему скучными, словно там не бесновались пьяные ровесники, а собирались на чаепитие чопорные родственники. – Кино? Серьезно? Мы убили две последних недели на дурацкие книжки, а ты предлагаешь сходить в кино и выпить пива с соседями-идиотами? Нет, мы должны найти настоящую тусовку. Дождемся Блейна, он наверняка знает, куда податься трем скучающим парням в этом городе. Андерсон наверняка знал, и если настроение Смайта передастся и ему, то я могу окончательно распрощаться с надеждой на тихую жизнь. Но Блейн опаздывал. – Позвони ему, – проворчал Себастиан. – Пойду возьму еще пунша. Тебе взять? Я кивнул и полез в сумку за телефоном. “Абонент вне зоны доступа”. К тому времени, как Себастиан вернулся с напитками, я бросил бесплодные попытки дозвониться до Блейна. – Что за черт... Он же не мог нас кинуть? Себастиан Смайт очень редко выглядел по-настоящему растерянным. За все время знакомства это был, кажется, всего второй раз, когда я видел у него это выражение лица. Оно делало его беззащитным и выдавало реальный возраст. – Не мог. Пойдем поищем. Я действительно верил, что Блейн не мог нас кинуть – за последние три месяца мы стали похожи на сиамских близнецов, и не было ни намека на то, что мы ему вдруг резко надоели. Половину вечера мы убили, обшаривая кампус и близлежащие любимые Блейном места, но он как сквозь землю провалился. Настроение Себастиана стремительно ползло к нулю, тогда как мое уже давно перевалило за отрицательную отметку. – Что за бред?! – ругался Смайт. – Какого хрена, ведь все было хорошо. “Даже слишком хорошо”, – мысленно соглашался я. На улице давно стемнело, поднялась противная метель, состоящая больше из дождя, чем из снега, мы окончательно замерзли и упали духом. – К черту Андерсона, к черту это ебучее Рождество, к черту вообще все! – Себастиан пнул носком ботинка смятую жестяную банку из-под пива. Как оказалось, в банке еще были остатки пива, которые тут же расплескались Смайту на джинсы, попав и на меня. – Да ебись оно все конем! Он схватил злополучную банку и швырнул ее об стену. – Пойдем, придурок. Пойдем, – я потянул его за рукав. – Купим чего-нибудь выпить, зайдем к себе, переоденемся и заглянем на вечеринку в кампусе. Вечер уже не спасти, но вдруг ночь окажется лучше. Себастиан посмотрел на меня так, словно у меня выросла вторая голова. В общем-то, да, я нес полную ахинею, мы оба это знали – без Блейна ночь не окажется лучше, но Блейн куда-то провалился, не удосужившись нас предупредить. Как же все это бесило: и сама ситуация в целом, и невозможность контролировать свои чувства, и чертов Андерсон, и Себастиан, от которого волнами исходило раздражение. А еще ныл, покрывался ледяной коркой затылок, но я малодушно предпочел списать это на декабрьский ветер. На территории кампуса было оживленно, но настоящую причину оживления мы поняли, только когда подошли к своему корпусу: толпа начала расходиться, пропуская “скорую”. К ледяным иглам в затылке прибавилась тошнота. Я остановил какого-то парня, чтобы спросить, что произошло. – Одна девчонка-первокурсница попыталась покончить с собой, – ответил тот. Облегчение было настолько сильным, что мне пришлось согнуться и упереться ладонями в колени. Кружилась голова. Я с трудом заставил себя выпрямиться и посмотрел на Себастиана – тот трясущимися руками пытался прикурить сигарету. Ветер тушил спички одну за одной. Он чертыхнулся, сломал сигарету пополам и отшвырнул ее в грязный сугроб. – Я все равно думаю, что Андерсон куда-то вляпался, – сказал Смайт, когда мы зашли в свою комнату. – Пойду поднимусь к нему, может, сосед в курсе, куда он подевался. – Майки наверняка уже нажрался в говно и валяется где-нибудь под столом на той идиотской вечеринке. – И все-таки я проверю. Я долго стучал, сам не зная зачем. Понятно, что внутри никого не могло быть, но я не хотел упускать последний шанс, иначе это означало, что я – мы – потеряли Блейна окончательно. Глупое ощущение, абсолютно бессмысленное, но тогда мне так казалось: во чтобы то ни стало надо найти его сегодня, иначе потом будет поздно. Это как проскочить единственный поворот на трассе. Минут через пять дверь открылась. Не знаю, что произошло, какие химические реакции вступили в силу; надпочечники заработали на полную мощность, выброс огромной дозы адреналина в кровь – и я ударил. Первый раз в жизни я кого-то ударил, и этим кем-то оказался Блейн. Сонный взъерошенный Блейн, с красным отпечатком подушки на щеке, в домашних штанах и растянутой футболке с идиотским принтом “Nobody knows – I'm lesbian”. Меня трясло от ярости и злого облегчения. Он не спросил, почему я его ударил, просто принял это. Мы с минуту смотрели друг друг на друга. Он снова чуть склонил голову вбок, не обращая внимание на кровь, текущую из разбитого носа, а я пытался сдержаться, чтобы не врезать еще раз. В конце концов, я просто молча развернулся и пошел к лестнице, забив на лифт. Себастиан валялся на кровати и, кажется, резался в “Энгри бердс” на телефоне. – Он у себя, – сказал я. Себастиан осторожно отложил телефон, словно тот вдруг превратился в ядовитую змею, и молча уставился на меня. Объяснять ничего не хотелось. После всплеска адреналина предсказуемо начался откат. – Пойду в душ. Когда я выходил из комнаты, он все так же сидел на кровати и сверлил меня нечитаемым взглядом. Остатки злости, как тупая зубная боль, все еще плескались где-то на поверхности. Я тогда подумал: пусть делает, что хочет. Пусть они оба делают, что хотят, а мне нужно не меньше двадцати минут под горячей водой, свежая одежда и музыка погромче. Желательно, в компании нормальных студентов, не замороченных ничем серьезнее грядущего похмелья. Новогодняя вечеринка в кампусе, да, это именно то, что нужно. Когда я вернулся из душа, наша комната была пуста. *** Самое паршивое чувство, которое способен испытать человек? Семь букв по вертикали, первая “Н”, последняя “А”. Угадали. Даже сейчас я все еще надеюсь. Иррационально, вопреки логике и здравому смыслу я продолжаю надеяться на счастливый финал. Себастиан вечно высмеивает мою любовь к бродвейским мюзиклам с их бессмысленными хэппи-эндами и, наверное, он прав. Этот невыносимый, язвительный, заносчивый сукин сын и лучший друг всегда и во всем прав. Как, например, в тот раз, когда он сказал: – Андерсон – это бесчисленные промежутки. Краткие, застывшие, бессвязные мгновения; время, проведенное в других мирах. *** Первым, что я увидел тем рождественским утром, был стакан с шипучим аспирином, поставленный чьей-то заботливой рукой на тумбочку рядом с кроватью. Потом заметил, как облако сизого дыма перетекало через комнату к приоткрытому окну. В комнате было холодно да еще и накурено. Я потянулся к стакану, кое-как прохрипев: – Себастиан, ты же знаешь, что в нашей комнате нельзя курить, мы триста раз об этом говорили… – Прости, Курт. И с Рождеством. Я резко развернулся, заработав острый приступ головной боли, и увидел Блейна, который сидел на полу, подперев спиной входную дверь. Он затушил сигарету в стакане, стоящем там же на полу. – Как прошла вечеринка? – Где Себастиан? Блейн неопределенно пожал плечами. – Ушел раздобыть что-нибудь к завтраку, скоро вернется. Так как прошла вечеринка? Мы пришли ближе к двум часам, но так и не смогли тебя найти. Я с трудом сел, допил аспирин и снова посмотрел на Блейна. Что-то было не так. – Познакомился вчера с одним парнем, мы решили поискать более тихое место. – И как парень? Хорош? – Андерсон излучал искреннее любопытство. – Мы просто немного потанцевали и поболтали, ничего такого. – Ясно. Иди в душ, сейчас должен вернуться Себастиан с кофе и завтраком. – Что происходит, Блейн? – я все меньше понимал происходящее. – Ничего. Рождество, кофе с чизкейком на завтрак, прогулка в Центральном парке. Как тебе план? Может, все действительно было таким невинным, как и выглядело, а я просто стал законченным параноиком. – Хороший план. Блейн улыбнулся, легко вскочил с пола, коротко поцеловал меня в губы и завалился на мою кровать. Ладно, сегодня же чертово Рождество, самое время для маленького чуда. Я наконец-то расслабился и пошел смывать с себя остатки вчерашней ночи. Блейн вел себя, как образцовый пай-мальчик, что не показалось мне таким уж странным. В конце концов, он часто и с удовольствием цеплял на себя этот образ. Вернувшийся с горячим кофе и пирожными Себастиан начал отсыпать язвительные комментарии по поводу моего таинственного знакомца с вечеринки. Никто из нас троих не упоминал вчерашний странный день, из-за которого все чуть было не полетело под откос. С одной стороны, я был благодарен, с другой – мне отчаянно хотелось знать, что произошло и получил ли Себастиан какие-нибудь объяснения. Позже я собирался это выяснить, но Блейн меня опередил. В Центральном парке было многолюдно. Повсюду носились дети, собаки, гуляли влюбленные парочки и стайки ряженых распевали рождественские песни. Мы с Блейном бегали друг за другом между деревьев, поскальзывались, падали на снег и долго целовались сквозь приступы смеха, пока заскучавший без внимания Себастиан не начинал кидаться в нас снежками. Блейн смеялся еще громче, вскакивал и бежал целовать Себастиана. Я зачем-то их сфотографировал таких – раскрасневшихся на холоде, со снегом в волосах и шальными глазами. Блейн цеплялся за лацканы пальто Смайта и привставал на цыпочки, чтобы украсть очередной поцелуй. Это было охуительно трогательно. Так трогательно, что у меня щипало в носу и ныло в груди. В конце концов, я не выдержал и тоже разогнал их снежками. Мы купили в уличном лотке по стаканчику горячего глинтвейна и больше грели об них руки, чем пили. Мое сердце снова было подозрительно похоже на радужный мыльный пузырь, как и в последние две недели, пока мы готовились к зачетам. Мыльные пузыри, как известно, недолговечны. Андерсон допил свой глинтвейн и выкинул стаканчик в урну. В тот момент мне опять захотелось его сфотографировать, запомнить его таким простым и настоящим – руки в карманах, голова втянута в плечи, мокрые и взъерошенные от снега и беготни волосы, румянец от выпитого вина. И умоляющий взгляд нашкодившего щенка. – Насчет вчерашнего… Извините, что не пришел. Семейные проблемы. – Что-то серьезное? – Нет-нет, все в порядке. Просто я рассчитывал, что на праздники в город приедет брат, но он сказал, что не сможет. Работа, все дела. Мы давно не виделись, – Блейн почесал нос и смешно фыркнул, – мы вообще редко видимся, ну я и расстроился слегка... Так что прошу прощения за то, что вот так без предупреждения кинул вас вчера. – Забей. Мы уже забыли, да, Курт? – Себастиан похлопал меня по плечу. Я на автомате кивнул, присматриваясь к Блейну. Та странная неправильность, которая ощущалась в нем еще с утра, когда я только открыл глаза и увидел его на полу своей комнаты, опять вернулась. Мне казалось, что я смотрю сквозь разбитые окна, но стоя на свету, в темноте ничего невозможно разглядеть. – Ладно, пойдемте что-нибудь перекусим. Аппетит у меня резко пропал. Я смотрел на неестественно прямую спину Блейна и пытался понять, что ждет нас за ближайшим поворотом или завтра, или в следующем году. Что может случиться за пять прекрасных праздничных дней? Да что угодно. Например, передозировка запрещенными препаратами за двадцать минут до того, как часы отсчитают двенадцать ударов, возвестив о начале нового года. Все-таки Блейн был превосходным манипулятором, о чем все почему-то постоянно забывали. В семь тридцать утра первого января Купер Андерсон вошел в приемное отделение больницы в Мидтауне и поинтересовался у дежурной медсестры, в какой палате находится его младший брат. *** Мы вышли из больницы и пошли вниз по улице в ближайшую кофейню – больничный кофе на вкус оказался редкостной дрянью. Я все никак не мог уложить у себя в голове, что брат нашего Блейна – тот самый Купер Андерсон, ради которого я раз в неделю прилипал к экрану телевизора, и даже ядерный взрыв за окном не мог бы меня отвлечь. При других условиях это неожиданное знакомство сложилось бы совсем иначе, но тем ранним утром мы шагали по тротуару и молчали – каждый о своем. Каждый – о нем. Нас разделял и объединял Блейн. Я думал о том, что если год начался с такого ада, то мало-мальские планы на будущее строить бесполезно. Внутри было тепло, уютно и пахло свежемолотым кофе. Ранним новогодним утром посетителей не наблюдалось, только сонно клевал носом бариста за стойкой. Мы сразу сделали заказ и сели за один из столиков. Старший Андерсон выглядел как человек, которому судья только что впаял пожизненный срок без права на апелляцию. – Значит, вы друзья Блейна, – наконец-то нарушил молчание Купер. – И кто из вас его парень? Мы с Себастианом переглянулись. Интересно, если бы мы кинули монетку, Купер бы сильно удивился? – Нет, мы просто дружим. – Ну да. Ясно. Судя по выражению лица он ни на йоту нам не поверил. То ли мы настолько откровенно плохо умели врать, то ли он слишком хорошо знал своего брата. Кофе казался безвкусным. Себастиан покрутил головой, увидел, что сидит прямо под табличкой “Курение запрещено” и тут же полез за сигаретами. Купер стрельнул у него одну. – Можно? – Себастиан протянул пачку, Купер взял сигарету, бездумно покрутил между пальцев и добавил, прикуривая: – Я вообще-то не курю. Бариста покосился на нарушителей, но ничего не сказал. Разговор не клеился. Неловкая, гнетущая тишина висела над столиком, смешиваясь с клубами дыма. В тот момент мне хотелось оказаться как можно дальше отсюда, вернуться в ту дыру, из которой мы приехали; малодушно спрятаться в безопасной серой обыденности маленького городка, ничем не похожего на Нью-Йорк и его ебнутых на всю голову обитателей. Пока я мысленно вспоминал расписание рейсов до Огайо, Купер докурил, за неимением пепельницы тщательно затушил окурок о блюдце и медленно произнес: – Будет лучше, если вы не будете видеться с Блейном какое-то время. Не приходите в больницу. Не звоните, не пишите смс. Я все улажу. Себастиан смерил его тяжелым взглядом. – Почему он это сделал? Старший Андерсон неопределенно пожал плечами. – Несчастный случай? Наверное, просто потерял контроль, – для известного актера он слишком хреново лгал. – Надеюсь, мы поняли друг друга. Он расплатился за кофе и, не прощаясь, вышел. Колокольчик над дверью противно звякнул. – Ты что-нибудь понял, Курт? Ни черта я не понял. *** Блейна выписали через пять дней, хотя он порывался свалить уже на второй. Конечно, мы не послушали Купера – торчали в больнице почти все это время, развлекая Блейна разговорами, и строили дурацкие планы на остаток каникул. Я старался не обращать внимания на бесполезность этих разговоров – Андерсон нас не слушал, только смотрел на дверь и вежливо кивал невпопад. Огромный слон посреди палаты как будто бы никого не смущал. И только когда появлялся брат, Блейн застывал, цеплял на лицо улыбку, которая больше смахивала на судорогу и, кажется, даже переставал дышать. Для пятерых в палате становилось слишком тесно, поэтому мы с Себастианом молча уходили. Слон уходить отказывался. Не знаю, о чем братья разговаривали и разговаривали ли вообще. Меня выжигал какой-то ужас вкупе с пониманием неправильности происходящего, но докопаться до причин не получалось. Да я и не пытался. Все, чего мне хотелось – чтобы Купер уехал, Блейн снова стал самим собой и наша жизнь вернулась в привычное русло. Какой бы временами хреновой она ни была, но все-таки это была наша жизнь, наш Блейн (даже мысленно не могу сказать “мой”, это было бы малодушной ложью), Купер же каким-то немыслимым образом крал его у нас. В день выписки Блейна Смайт куда-то свалил, пообещав, что подъедет позже. – Достал больничный запах, – озвучил он причину “неявки”. Я приехал чуть раньше, Купер был в палате, так что пришлось остаться за дверью. Они меня не заметили. – Не уезжай. Останься еще на несколько дней. – Би, ты же знаешь, что я не могу. У меня работа, я и так сорвал съемки, чтобы приехать сюда. – Ты можешь, просто не хочешь. Повисла пауза. Я понимал, что лучше уйти и не подслушивать, но ноги приросли к полу. – Блейни, мы уже говорили об этом. – Я люблю тебя. – Блейн… – Я люблю тебя. – Ты не можешь устраивать попытки суицида каждый раз, когда… – Я люблю тебя. – Хватит, Блейн! Прекрати, ну что же ты делаешь… В палате что-то упало, послышался всхлип, потом – тишина. Меня тошнило, я боялся, что сейчас сблевану прямо на свежевымытый больничный пол. Я их не видел, но и того, что слышал, хватило, чтобы понять банальную отвратительную правду: вот он – настоящий Блейн, которого я так жаждал найти; тот Блейн, который откидывает все свои маски, становясь неуместно честным и оттого слишком уязвимым. Слабым. Жалким. Умеющим любить. Пусть не того человека, которого можно, но вряд ли хоть у кого-то из нас есть выбор в таких вещах. – Пожалуйста, Куп, пожалуйста. Снова всхлип. – Не уезжай. Или забери меня с собой. Я подыхаю без тебя, просто подыхаю, Куп. С меня будто кожу живьем сдирают, когда тебя нет рядом, а тебя никогда нет. Мне так больно, Куп, мне пиздец как больно. – Ты знаешь, что так лучше, Блейни. Чем реже мы видимся, тем… Смех. – Ты идиот, но я все равно люблю тебя. Хочу тебя. Снова смех. Звук пощечины. Тишина. Влажный звук поцелуя. Я просто не мог больше там оставаться. Не мог все это слушать. В приемном отделении я столкнулся с Себастианом, буквально сбив его с ног. Он недоуменно покосился на меня, открыл было рот, чтобы выдать какую-нибудь остроту, но осекся. – На тебе лица нет, Курт, что произошло… Что-то с Блейном? Он тоже побледнел. Что-то с Блейном, дружище, определенно что-то с Блейном. Меня все еще тошнило от одного только имени. Что-то охуительно не так с нашим милым Блейном. – Пойдем куда-нибудь отсюда, – я схватил его за руку и потащил к выходу. – Давай завалимся в какой-нибудь бар, повеселимся. Или в клуб. Можно снять кого-нибудь, можно просто напиться. Господи, я даже готов попробовать ту дрянь, которую ты постоянно нюхаешь. Все, что угодно, Себастиан, только, ради бога, пойдем отсюда. Я хочу отключиться. Эту тираду я договаривал, уже запихивая Смайта в такси. К его чести стоит сказать, что он не задавал вопросов, пока мы ехали. Знал, что я сам все выложу, надо только добраться до бара и влить в меня пару рюмок. Это была не истерика, но что-то очень близкое. Я напился вдрызг, впервые в жизни целенаправленно накачался под завязку, потом долго блевал в туалете и снова пил, пока Себастиану не надоело на это смотреть; он насильно запихнул меня в машину и отвез домой. Я всю дорогу тер покрасневшие глаза и повторял: “Пиздец, ну какой же пиздец. Господи, господи, господи. Пиздец”. Себастиан обнимал меня, но не пытался успокоить как-то еще. Я так и не сказал ему, в чем дело. Просто не смог. Произнести вслух означало поверить и признать. Я не хотел. Мы кое-как ввалились в общагу, меня шатало и мутило, комната кружилась, пол менялся с потолком местами, моя жизнь тоже вставала с ног на голову. Я кое-как добрался до туалета и снова блевал. На этот раз желчью и любовью к Блейну. *** Я скрывался от Блейна целую неделю. Игнорировал звонки, переходил на другую сторону улицы, если видел его; не отвечал на вопросы Себастиана, когда того вконец достало мое поведение. Он ненавидел чего-то не понимать или не знать. Как-то утром в субботу он растолкал меня и сообщил: – Мы уедем с Блейном из города на выходные. Присоединиться не предлагаю. Надеюсь, к понедельнику ты либо поставишь мозг на место, либо объяснишь, какого хрена происходит. – Счастливо потрахаться. – Невыносимая сучка. – Проваливай уже, – я отвернулся к стене и накрыл голову подушкой, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Что плохого в наркотиках? Даже после передоза, когда ты чуть не отдал богу душу, ты не можешь слезть. Тебя ломает в разы хуже. Меня ломало без Блейна. Мне было плохо при мысли о нем, но бороться с прожорливой пустотой, оставленной его отсутствием в моей жизни, было и вовсе невыносимо. Через десять минут после того, как за Смайтом закрылась дверь, я вскочил с кровати с одной единственной мыслью: догнать и получить дозу Андерсона. Но, конечно, было поздно. Надо было чем-то занять себя в эти два дня, но сейчас я в упор не помню, чем тогда занимался. Два дня абсолютного безвременья. Время, проведенное в ожидании, – это вырванные страницы. *** К моменту их возвращения я принял решение. Чужие секреты должны оставаться чужими секретами, так что Себастиан мог спать спокойно. Кто-то из нас должен. Что касается Блейна… если не можешь изменить ситуацию, приспособься к ней. А что мне еще оставалось? Все снова стало, как прежде: Андерсон был улыбчивый, ласковый и немного сумасшедший. Он снова закрылся, спрятал свой надлом и жил, как бабочка-однодневка. Про брата он не говорил, делал вид, что его не существует. Это одновременно и приносило облегчение, и действовало на нервы. В моей голове то и дело включалась на повторе зажеванная пленка с записью того разговора в больнице. Блейн улыбался, раздаривая себя, пускал по ветру свою жизнь, а мы бежали рядом с ним, стараясь не отставать. Я видел, что он захлебывается, счет шел уже на дни или недели. *** В начале февраля я сильно простудился, так что отсиживался в комнате, обложившись салфетками и лекарствами. Себастиан послушно таскался на занятия и даже приносил мне конспекты лекций. Все-таки в нем удивительно сочетались полное распиздяйство со светлой головой. Я как раз валялся на диване и смотрел запись вчерашнего эпизода того сериала с Купером, когда в дверь постучали и тут же открыли своим ключом. Не поворачивая головы, я знал, что это Блейн. Я всегда знал, когда он находился поблизости. Он молча подошел, потрепал меня по волосам и сел рядом, потом повозился немного, устраиваясь поудобнее, и в конце концов забрался с ногами на диван и положил голову на мое плечо. Я поцеловал его в висок и так же молча снял видео с паузы. Купер на экране телевизора лучезарно улыбнулся и ловким жестом нацепил на голову шляпу. В костюме-тройке, сшитом по фигуре, он выглядел как молодой бог. От Блейна исходил жар, он буквально горел, обжигая меня своим телом. Казалось, он не смотрит на экран, но он смотрел из-под опущенных ресниц, смотрел и никак не мог насытиться. Тоску, разлившуюся по комнате беспокойным морем, можно было потрогать руками. – Скучаешь? – зачем-то спросил я. Он не отвечал слишком долго, я уже успел подумать, что вопрос просто не был услышан. Вряд ли для Блейна в тот момент существовала эта комната или я, или голоса веселой компании за окном – он был бесконечно далеко; там, где старший брат мог бы спасти его одним словом или касанием. – Скучаю ли я? – Блейн снова замолчал и потерся щекой о мое плечо. – Да, наверное, скучаю. – Как это случилось, Блейн? Почему это случилось? Он наконец оторвал взгляд от экрана и покосился на меня. – Что случилось, Курт? – Ты. Купер. Все это, – слова застревали в воспаленном горле, но я больше не мог молчать. Мне надо было поговорить об этом. И если не с Себастианом, то с самим Блейном. Он немного отстранился и сел прямо. Пошарил по дивану в поисках пульта, перегнулся через меня, нашел искомое и поставил фильм на паузу. – Всегда слишком наблюдательный, да, Курт? – он улыбнулся этой своей мягкой, будто слегка смущенной улыбкой. Ангел во плоти. – На самом деле, мы не случились. Я и Купер. Мы. Не. Случились. Последнюю фразу он проговорил, словно забивал гвозди в крышку собственного гроба. Мне захотелось взять пульт и отмотать жизнь на несколько минут назад, до того, как я начал этот ненужный, неуместный, неправильный разговор. Тишина вязла на зубах, забивала уши. Кажется, у меня начала подниматься температура или это Блейн рядом был все еще слишком горячим. – Поэтому ты тогда не хотел меня видеть? Порой я бывал честным просто до омерзения. – Я не хочу тебя любить, Блейн. Он улыбнулся и на минуту закрыл глаза, прислушиваясь к чему-то внутри себя. Никогда не видел его настолько разбитым. – А никто не хочет, Курт, – он еще немного помолчал и хмыкнул. – Это даже забавно в какой-то степени. Но ничего, ничего. Это нормально. – Отвратительные у тебя нормы, Блейн. – Ну уж какие есть... Так что? – он начал стягивать с себя футболку. – Любить ты меня не хочешь, а как насчет трахнуть? Он больше кусался, чем целовался, и все норовил выскользнуть из рук. Отчего-то мне постоянно вспоминался наш первый раз, когда от Блейна шибало электричеством, а я забывал собственное имя. Только теперь я точно знал, кого он видит на внутренней стороне век и чье непроизнесенное имя умирает между стонами. – Посмотри на меня, – требовал я вслух. Он, конечно, не смотрел. Как и всегда. – Я не хочу тебя любить, Блейн. – Быстрее, черт тебя возьми, быстрее! Вылет на встречную полосу на скоростном шоссе – вот на что это было похоже. Я только надеялся, что получится сдохнуть быстро и безболезненно. Но с Андерсоном глупо было на это надеяться. Ему было больно, и он щедро делился этой болью. Мне оставалось только принимать все до последней капли и просить еще. *** Тогда-то, в феврале, все окончательно полетело в тартарары. Не знаю, стал ли тому виной наш разговор с Блейном, или это просто должно было случиться в любом случае. Он сорвался: пропадал неизвестно где, несколько раз я видел его в компании людей, к которым никто бы не подошел в здравом уме. Почти совсем перестал появляться на занятиях, а если и появлялся, то был либо обдолбан, либо пьян. Однажды он позвонил Себастиану в четвертом часу утра, не знаю, о чем они разговаривали, но спустя две минуты после звонка Смайт уже стоял в дверях, пытаясь одновременно втиснуться в штаны и зашнуровать ботинки. Они появились на территории кампуса только к обеду: оба грязные и помятые, у Себастиана была разбита губа, а Блейн заметно прихрамывал. Мне никто ничего не объяснил, а я не стал лезть с расспросами. Блейн ушел к себе, мы вернулись в свою комнату; я прикладывал к лицу Смайта пакет со льдом и стойко игнорировал тот факт, что он опять курит в комнате. *** Отношения между нами резко изменились; больше не было весело, никто не смеялся и не улыбался друг другу при встрече. Иногда я улавливал обрывки странных диалогов: – Что ты хочешь, чтобы я сделал, Блейн? Чего ты хочешь на самом деле? – Не знаю. Может быть, еще немного боли? – Как долго ты выдержишь? – Вот и узнаем. Понятия не имею, имели ли эти разговоры какое-то отношение к сексу, или все было намного хуже. Мы больше почти не проводили время втроем, теперь всегда только по двое. Я так хотел спасти Блейна, вытащить его, показать, что в мире существует настоящая любовь, нормальная, чистая, без грязи. Хотел доказать и ему, и себе заодно, что дурацкие дамские романы имеют какое-то отношение к реальности: истинная любовь может исцелять. Блейн только качал головой: – Ты ошибаешься, Курт. Любовь разрушает. Она всего лишь бездушная стихия, ничего больше. *** Как-то мы сидели с Себастианом в кофейне, Блейн опять куда-то пропал, а нам решительно нечем было заняться. Не знаю, наверное, к тому времени мы окончательно забыли про себя, сосредоточившись только на нем, и когда он пропадал из поля зрения, мы недоуменно оглядывались на реальный мир и решительно не могли вспомнить, чем мы могли вдвоем заниматься раньше, до знакомства с Андерсоном. Смайт по-прежнему был моим лучшим другом и отлично улавливал витавшие в воздухе настроения. – Как ты себе представляешь свою дальнейшую жизнь, Курт? Скажем, лет через пять? Элементарный по своей сути вопрос, на который почти никто и никогда не может ответить без запинки. – Абсолютно не представляю. Еще не думал. – Ладно, а как ты представляешь жизнь Блейна лет через пять? Меня замутило: даже используя фантазию на полную катушку, я не мог представить Блейна в добром здравии даже через месяц, какие уж тут пять лет. – Ему нужна помощь, Себастиан. Он целенаправленно гробит себя. А ты помогаешь, потакая его капризам. – Все, что ему нужно – это билет в один конец до Лос-Анджелеса. Я резко вскинул голову и посмотрел на друга – не мог же он знать… Себастиан допил свой кофе и потянулся к моей чашке. – Ну в самом деле, Курт, сколько лет мы знакомы? Насколько высоко ты ценишь мою способность разбираться в людях и причинах их поступков? – И давно ты знаешь? – Скажем так, та твоя истерика после больницы не стала для меня сюрпризом. – И ты считаешь это нормальным? – я с силой провел ладонью по лицу. – Он и родной брат… – Да брось, Курт. Не будь такой консервативной лицемерной задницей. Во-первых, между ними ничего не было и нет, Купер никогда не сдаст свои бастионы, никогда не ответит взаимностью, он слишком дорожит Блейном. Во-вторых, иногда дерьмо просто случается. Если бы ты изначально знал, что на самом деле представляет из себя наш Блейни, разве смог бы запретить себе чувствовать то, что чувствуешь? Я опустил взгляд и отрицательно покачал головой. – Ну вот я и говорю: дерьмо случается. Бог покинул здание, детка. Смирись. Он отхлебнул мой кофе, поморщился и полез в карман за фляжкой с коньяком, которую постоянно таскал с собой. – Но что-то мы можем сделать? Мы должны что-то сделать, Себастиан. Мне крышу рвет от всего этого, мне страшно за Блейна, за тебя, за себя. Я не знаю, чем все это закончится, и мне пиздец как страшно. Что, если он опять отмочит свой новогодний фокус, а нас не будет рядом? Смайт посмотрел на чашку, потом на флягу и выбрал второе. Отхлебнул, поморщился. – Нельзя спасти того, кто не хочет быть спасенным, Курт. – Ты его любишь? – спросил я в лоб. – А разве его можно не любить? – он просто и честно ответил вопросом на вопрос. – Но иногда одной любви недостаточно. Если совсем честно – ее всегда недостаточно. Как же я ненавидел, что он всегда прав. Я отобрал у него флягу и допил все, что там оставалось. *** К началу марта стало понятно, что все зашло слишком далеко. Блейн не был похож на себя, он стал бледной тенью того парня, с которым мы познакомились в сентябре. Я не знаю, как он справлялся с этим больным, отравляющим чувством до появления меня и Себастиана; наше присутствие определенно не сделало его жизнь легче. Может, Блейн и паразитировал на чужих чувствах, но делал это достаточно открыто, чтобы ни у кого не осталось каких-либо иллюзий. Каждый сделал свой выбор. *** Я понимал, что делаю глупость, но бывают случаи, когда глупость – это самое разумное. Телефон лежал на столике, Блейн забыл его вечером, когда уходил. Еще он забыл попрощаться. В те дни он вообще мало что помнил. Иногда поднимал на меня мутный взгляд и спрашивал скорее у самого себя: – Куп? – фокусировался и тут же разочарованно отворачивался: – Нет, конечно, не Куп. Откуда бы ему… Да нахуй все. В общем, телефон притягивал к себе внимание, терять мне было нечего – в том числе и собственные принципы. Если честно, я почти забыл значение этого слова, проведя столько времени рядом с Блейном и Себастианом. Исходящие смс. Неотправленные черновики. Исходящие вызовы. Он не хранил историю переписок с другими людьми, стирал сразу же после прочтения; телефон был еще одним алтарем в честь его бога. Смс, имейлы, голосовые сообщения, фотографии. Я никогда не хотел копаться в его одержимости, мне было достаточно того, что я просто о ней знал. И все-таки я полез в чертов телефон, чтобы меня в конечном итоге накрыло с головой. Мне казалось, что я знал, но оказалось, что даже смутно не догадывался о масштабах. Уродливое, исковерканное, насквозь больное чувство – Блейн целиком состоял из него. Он писал Куперу о любви; это должны были быть слова любви, но в конечном итоге все сводилось к одержимости. К отчаянию. То, что я чувствовал к Блейну, всегда казалось мне недопустимо сильным чувством. Я думал, что пророс в него корнями, но на фоне его одержимости братом моя любовь казалась бессмысленным, детским, наивным капризом, унизительным в своей глупой романтичности. Блейн Андерсон знал цену настоящей обреченности, я же и близко не подошел к той грани. Иногда все, что тебе остается – сжечь мосты, отрезать по живому, любым способом избавиться от самого важного. Я набирал номер Купера Андерсона, заранее предвкушая, как сильно мне придется в этом раскаяться. “Жребий брошен”, – любил повторять Блейн. Я бросил свой. *** Самолет приземлился точно по расписанию. Я пробирался сквозь толпу встречающих, чтобы встретиться лицом к лицу с единственным человеком, который мог хоть как-то изменить ситуацию, но не хотел этого делать. Купер увидел меня первым. Мы добрались до стоянки такси и поехали в центр. В машине никто из нас не проронил ни слова. Кажется, мы даже и не поздоровались толком. Он не стал заходить в номер, только отдал портье небольшую дорожную сумку вместе с чаевыми и повел меня в бар отеля. Мы заняли столик в самом темном углу. Он заказал себе неразбавленный виски со льдом, я попросил кофе по-ирландски. Купер выглядел хуже, чем в нашу прошлую встречу. Несмотря на то, что их разделяла почти вся страна, Блейн изводил брата не меньше, чем себя самого. Я видел их переписку. Знал, что чувствует Купер. Когда Себастиан сказал, что Купер никогда не ответит Блейну взаимностью, потому что слишком дорожит им, он был прав и неправ одновременно. Да, он не сдавался, потому что действительно любил младшего брата. И в то же время он хотел – вот в чем состояла проблема. Блейн знал, что имеет право требовать, именно поэтому и требовал. Это чертовски все усложняло. Я не хотел задумываться о морально-этической стороне вопроса, даже мысленно не произносил слово “инцест”, просто я хотел спасти Блейна. – Забери его, Купер, пусть он поживет с тобой в ЭлЭй, так больше не может продолжаться. За те пару месяцев, что ты его не видел, он совсем съехал. Он может сделать какую-нибудь глупость в любой момент. Что-нибудь непоправимое. Себастиан сейчас присматривает за ним, но это не гарантия. Купер жестом подозвал официантку и заказал вторую порцию. – Курт, честно говоря, не понимаю, почему согласился приехать... Я не знаю тебя, а ты вряд ли по-настоящему знаешь Блейна и то, о чем ты просишь, просто невозможно. Ему не место рядом со мной, поверь. – Я знаю достаточно, чтобы понимать: он в шаге от того, чтобы переступить грань. И если ты действительно любишь своего брата, то сделаешь шаг ему навстречу. В тот момент Купер был поразительно похож на Блейна: посмертные маски вместо лица у обоих. Я же не чувствовал ничего, просто хотел, чтобы все закончилось. Моя любовь к Блейну не исчезла за один миг, просто перестала быть чем-то существенным. Мы часа два разговаривали с Купером, не называя вещи своими именами, упражнялись в иносказательности и осторожных метафорах. В конце концов я сказал ему то единственное, что он хотел услышать все эти годы: – Знаешь, почему ты в действительности согласился приехать, Купер? Ты приехал за отпущением грехов. Тебе нужно, чтобы кто-то посторонний озвучил то, что ты не хочешь принять от Блейна. Чтобы кто-то исповедал тебя, сказал, что все в порядке, что ты не такой уж проклятый извращенец, каким себя считаешь. Блейн в этом плане честнее – он просто принял себя. Если тебе нужно прощение, отпущение… Бог покинул здание, Купер. Мы все вольны делать то, что считаем нужным. Сделай, что должно. Больше мне было нечего ему сказать. *** Все начинается с воспоминаний. Все заканчивается воспоминаниями. Давайте будем честными: все, что мы накапливаем в течении жизни, единственный важный багаж – это воспоминания. Только они и имеют значение. Люди, которых ты встречаешь на своем пути, могут остаться рядом, могут пойти дальше своей дорогой. Некоторые из них оставляют едва заметные следы, некоторые оставляют шрамы, тут уж как повезет. У меня есть два по-настоящему важных воспоминания. Про первое я уже рассказывал, но есть и второе. Второе облако. Себастиан их любит, пироман чертов. *** Купер все-таки забрал Блейна в тот день. Они уехали минут через двадцать, старший Андерсон даже вещи не позволил ему собрать. Не знаю, может, боялся в последний момент передумать. Так или иначе, Блейн получил свой билет. Надеюсь, что действительно в один конец. Мы так и не попрощались. *** Нью-Йорк. Бруклин. Знакомый мост. У Себастиана в руках картонная коробка с каким-то барахлом. У меня – бутылка дешевого джина. – Больно, Хаммел? – спрашивает Смайт, доставая из недр коробки воспоминания о последних пяти месяцах нашей жизни. Доказательства существования Блейна Андерсона. Я безразлично пинаю какой-то мусор под ногами. Какой смысл озвучивать очевидное? В дурацких дамских романах принято писать: “Ее сердце буквально истекало кровью”. Дешевый ширпотреб. – Легче станет очень не скоро, – продолжает лучший друг, обшаривая карманы в поисках спичек. Потом отнимает у меня “Бифитер”, поливает джином ворох вещей перед нами, делает глоток и снова передает бутылку мне. – Идиотская была футболка. Я смотрю под ноги: языки пламени слизывают принт “I sell crack for the CIA”. Андерсон любил эту футболку. Огонь пожирает несколько фотографий, на которых мы втроем на Рождество. Тупо хочется разреветься. – Ну так плачь, – говорит Себастиан с подозрительной дрожью в голосе. Нет, он никогда не плачет, только голос звенит натянутой струной, когда совсем невыносимо. И я плачу. Ветер раздувает костер, дым уносится серым облаком в небо, зола пачкает новые ботинки. Я плачу за нас двоих. И говорю: – Блейн был не прав. Любовь не всегда разрушает. Моя любовь спасла его. – Кто такой Блейн? Себастиан подмигивает мне и идет в сторону железной дороги. Пять месяцев назад мы познакомились с Блейном Андерсоном. Сегодня мы сожгли воспоминания о нем, костер почти догорел, но в моей голове он все еще тлеет. Пожалуй, сейчас я догоню Себастиана, засуну его в машину и буду гнать до самой границы штата, не останавливаясь на красный. Нам нужно найти то, что один проходимец – Себастиан уже не помнит его имени – у нас украл. Нужно найти себя.