— polnalyubvi — чужой среди своих
За почти две с лишним тысячи лет несения своего долга и кармы, Сяо пережил много приступов, но таких, каким его накрыло в Мондштадте — никогда. Ничто не предвещало. Сяо, скучая, наблюдал за суетой жителей, разбираясь в хитросплетениях взаимоотношений. Тот катарсис, что заставил его совершить без подготовки прыжок от Ваншу и почти до Мондштадта, в его сознании обрел обличье шторма. Шторм пришел, облизал его истерзанный разум морской водой, полной песка и гальки, слизал тысячелетний пласт убеждений, и отхлынул прочь, оставляя сознание Сяо обнаженно-беззащитным для внешней угрозы. Вместе с убеждениями ослабли и вера в свой долг, и кропотливо выстраиваемая защита перед тьмой грехов, только и ждавших его слабости. Но об этой бреши он не думал. Не ощущал ее до тех пор, пока во время наблюдений с одной из крыш города, взгляд сам собой не поймал знакомые движения: Итер спешил за продуктами. Был уже вечер, светлые волосы приобрели тот пшенично-золотой оттенок с искорками рыжего, каким никогда не могли похвастать смертные в обычное время. Сяо любовался, когда взгляд поймал еще один источник знакомых жестов. Что ж, он должен был быть готов увидеть Лорда Анемо воплоти в сердце его же королевства. Однако, когда парочка пересеклась и слилась в совершенно бесстыдном приветственном поцелуе, от которого синхронно отвернулись все зеваки, мир яксы пошел трещинами. Вспыхнувшая в груди боль почти убедила его в том, что его кожа разошлась трещинами, и он вот-вот развалится на куски, словно разбитый каменный страж. Стало невозможно дышать. Голос Архонта снов иногда снился Сяо в кошмарах. Сейчас он снова ввинтился в уши, и Сяо с трудом запомнил, как переместился прочь от города, чтобы не отравить все живое вырвавшейся из него скверной. Он кричал, визжал, раздирая собственную кожу, чтобы освободиться, но путы хозяина оказывались под ней. Когти, каких он давно не позволял себе иметь, соскальзывали с алых жил, оплетающих все его тело, чтобы растянуть, разорвать на части. Хозяин всегда делал так перед поркой, и следы его поучений навсегда врезались в разум Сяо невидимыми никому шрамами. Он боролся почти до самой ночи, прежде чем смог выиграть этот бой. Он был отравлен, глубоко и сильно ранен, но временно он был хозяином своему разуму. Да, он был истощен, но такой знакомый голос вел его сквозь тьму, и он шел, как и всегда, мысленно недоумевая, где же флейта. Лорд Барбатос был мастером многих инструментов, и флейта была гораздо лучшим маяком для странников, чем лира или голос. Сяо любил его музыку — она была маяком, лучом света в непроглядной темноте. Анемо Архонт приходил и был рядом со своим благословленным дитя, хотя спорный вопрос, кто из них был рожден прежде — практически бессмертный адепт или скитавшийся с ветрами элементаль? Он замер, ощутив препятствие, с трудом опознал окно. Ветра сплетались, сладкозвучный стон заставил встрепенуться. За преградой из прозрачного стекла Итер изящно выгибался на постели, и Сяо как привороженный смотрел и смотрел, как двое, которых он знал воинами, ласкаются до умопомрачения. Взгляд отметил неправильность — что-то в обличье Барбатоса царапнуло взгляд, неуловимо, но разительно. А потом ему стало не до этого — чужие ветра сплетались, жадно лаская друг друга, как и их хозяева, и Сяо, вынужденный подсматривать, заплакал от одиночества. Его ветер, отравленный тьмой, никому не был нужен. Он сам, избравший добровольное изгнание, ожидаемо не имел никого, с кем мог бы позволить себе подобное. В нем тесно переплелись одиночество, зависть, кровоточащий крик почему у меня нет подобного; робкая надежда и совершенно беспомощная в своей открытости мечта. Желание быть нужным, желание защиты, желание любви — так много всего, в чем он оказывал себе, запрещая недолговечные привязанности. Тьма хлестнула, обостряя такие новые чувства — прежде Сяо недрогнувшей рукой душил все, до чего мог дотянуться, в своей хладнокровности соревнуясь с собственным богом. Но даже Лорд Гео был гораздо эмоциональнее. За один очень долгий бессонный отрывок жизни Сяо встретился лицом к лицу со слишком многим, с чем покончил века назад. Новые чувства рвали ему сердце и разум. Сяо совершенно не представлял, как с ними справляться. Проникнуть в открытое окно показалось важным. Следы анемо были всюду, он жадно ловил крупицы чистоты, мечтая о том, чтобы окунуться в этот свет с головой. И тем неожиданнее было обнаружить перед собой недовольного Барбатоса — Сяо с запоздалым раскаянием осознал, что вмешался в такой же брачный период, как и у Моракса, только вот стихии парочки из Ли Юэ не звали его за собой ласковым звоном резонанса. Барбатос был зол, тьма внутри различила удушенную, зажатую в стальной хватке ревность. А потом в рот ткнулось печенье, уши выловили кодовое имя — Итер — и Сяо провалился, вкушая амброзию, наполненную светом, какого не испускал ни один фонарь или элементальный след. Тьма в его венах с шипением подчинялась этой чистоте, убираясь прочь, в глубины, из которых она выползла, и Сяо клялся себе, плача от облегчения: он найдет способ победить ее. Он справится, однажды он сумеет. Комната пахла сладостью высоких ветряных потоков, личными запахами чужих тел — и печеньем. Сладким и легким, оставляющим на языке жирноватый сливочный вкус, но почему-то Сяо впервые нравилась какая-то иная еда даже больше, чем бесспорный фаворит веков — миндальный тофу.✧✧✧
Он просыпается от звуков флейты. Словно уловив перемену, звук обрывается тихой печальной трелью — словно птица вздохнула. Сладко и сильно пахнет лавандой, розмарином, гвоздикой — душные благовония курятся в воздухе белесым дымом. Сяо сглатывает — во рту сухо, тело — разбитая слабость после падения с высоты. Ноет голова, жар стиснул лоб обручем. Ему плохо так, как не было от самых сильных ран, ведь карма — кусачая собака, на которую надели намордник, но она не перестала рычать от этого, исходя бешеной слюной. Открыть глаза удается с боем — комната погружена в полумрак задернутыми шторами, несколько фонарей бросают причудливые тени на стены, по потолку пляшет рыжий лучик заката. Флейта вновь звучит, слышится звук отжимаемой воды, а потом на глаза и лоб опускается влажная повязка. Первая капля сбегает с ткани по шее и Сяо дрожит от ее неожиданного холодка. Влажный след тянется и тянется куда-то к первому позвонку и оседает, остается там, пропитывая подушку. — Сяо, ты очнулся, — с облегчением звучит знакомый баритон, обладателя которого просто не могло быть рядом, когда все случилось. Перепуганный якса подскакивает с бешено бьющимся сердцем и встречается взглядом со своим богом; янтарные глаза смотрят с облегчением, под глазами — тени усталости и беспокойства, и Сяо становится совестно и неловко. — Лорд Моракс, — хрипит он, сгорая от стыда и пряча глаза. — Я… — Сяо, — его обрывают — мягко и непреклонно. Мужчина подается вперед, легко толкает в грудь, но Сяо неожиданно обнаруживает себя летящим в горы подушек, и ловит блеск золота с другой стороны — Итер, с миской в руках, обеспокоенно тянется, чтобы поправить на место спавший компресс, глядя на лорда Гео укоризненно поджав губы. Сяо бы привычно вскинуться на непочтительность, но против Итера он не может — тот выглядит еще более измученным и уставшим, чем бывший архонт. В конце концов, он просто смертный, — с грусть напоминает себе Сяо, и сдается, позволяя повязке лечь на лоб. Что-то есть неправильное в том, как она лежит, но руки не отрываются от постели, чтобы он мог проверить — неожиданная вспышка активности оставила его совсем без сил. Итер уже вовсю наливает воду из графина в высокий стакан, а якса наконец-то ощущает, насколько сильна и мучительна терзающая его жажда — он буквально готов облизывать мокрые пальцы юноши, когда тот вздрагивает и часть капель бежит по его руке к острому локтю. Чжун Ли — Сяо с опозданием ощущает вину, что снова забыл имя этого сосуда своего бога — поправляет ему подушки, чтобы Итер мог беспрепятственно дать ему напиться. Вода кажется самой вкусной, какую он только пил в своей жизни, и, наверное, Итер заметил, с какой благодарностью в глубине глаз Сяо встретил его решение налить ему еще один стакан. — Что со мной случилось? — Сяо откидывает голову на подушки, обессиленный, с тяжестью в животе от выпитого. От усталости глаза закрываются, но он хочет знать, что натворил, прежде чем заснет снова. — Твой сосуд не смог выдержать давление кармы, — Сяо с трудом поворачивает голову, и наконец-то замечает, что Чжун Ли одет непривычно — его форма похоронного бюро сменилась на более традиционную одежду Ли Юэ с золотыми застежками у горла, но, словно в насмешку, она по-прежнему была в тонах от сливочного до коричневого оникса. За спиной Сяо заметил однотонный в противовес вышитому шелку темный дорожный плащ, какого Сяо никогда на Чжун Ли не видел. Наверное, подарок Предвестника — при всей своей избирательности, только подарки Чайлда традиционно были вещами, которые Чжун Ли по каким-то причинам не мог позволить себе сам, и только ради радости пары Моракс действительно сменил бы наряд. — Я нашел тебя утром без сознания. Венти сказал, что ты пришел ночью и он смог уговорить тебя поесть и отдохнуть, но не стал размещать в другой спальне. А когда мы попытались добудиться, ты так и не проснулся. Твое тело сначала просто боролось с кармой, а потом покрылось ранами, и они были… неправильными, словно тебя ранило изнутри, — Итер бледен, он то и дело хмурится и потирает щеку, но на вред кармы это не похоже, скорее уж, на лицо — глубокая тревога, терзающая нутро. Непонятные, быстрые эмоции мелькают на его лице, словно тени. Сяо, который смутно помнил, что именно невольно подсмотрел, прежде чем был допущен в дом, был рад, что слаб — иначе бы непременно покраснел и наверняка дал понять, что видел их с Венти ночью. Про барбатосово «разместить в другой спальне» и говорить нечего — Сяо точно запомнил, как лорд Анемо дал понять: яксе у них не место, но ситуация была чрезвычайной, и поскольку Итер сам не знает, насколько силен, даже просто будучи рядом, адепту позволят остаться. А Сяо просто купался в чистой энергии и не смог бы пройти и метра прочь от нее. Возможно, только эта энергия и позволила ему продержаться достаточно долго, выжить, справиться с отравой в собственных венах. — Венти использовал ветра, чтобы в кратчайшие сроки добраться до Ли Юэ и найти меня. Но обратный путь затянулся — для обряда очищения требовалось найти слишком много всего и срочно. Мы даже использовали связи с Фатуи, чтобы успеть в Мондштадт и доставить все материалы. Но к этому времени проблема стала решаться сама, — Чжун Ли улыбается и осторожно касается компресса на лбу Сяо. — Твой сосуд стал меняться, Сяо, и твоя энергия тоже. Карма практически перестала быть ядом для тебя, потому что теперь ты буквально очищаешь ее в момент попадания, а не накапливаешь, прежде чем начать очищение. Когда я прибыл, мне потребовалось лишь влить в тебя достаточно энергии, чтобы ускорить процесс. Признаться, результат превзошел все мои ожидания. Ты словно зона светлой энергии — вокруг тебя даже воздух слаще, — Чжун Ли провел ладонью над кожей Сяо, словно ощупывая нечто неощутимое и невидимое глазу. Что-то очень приятное. — Но у твоих изменений оказались и неожиданные места, — Чжун Ли поднимает взгляд и смотрит на что-то над головой Сяо, сначала в одно место, потом в другое. — Признаться, я думал о том, что ты можешь быть не совсем адептом, потому что тебе не доступно второе обличие. Но правда оказалась совсем неожиданной. У Сяо снова пересыхает во рту. — Покажите мне, — хрипит он. Моракс, поколебавшись, протягивает ему зеркало, лежавшее на тумбочке возле кровати — звездное серебро и резная кость, — очень тонкая работа, ощущается вкус лорда Гео при выборе подарка. На Сяо из отражения смотри незнакомец — отросшие волосы щекочут шею, челка заколота назад, скулы, заматеревшие черты, но самое сильное отличие — изящные тонкие рога, чем-то напоминающие вероятность того, что его маска дала метастазы в новый, теперь уже истинный облик. Незнакомец шокировано смотрит на него в ответ, хватает воздух побелевшими губами, а потом Сяо обращает внимание на свои длинные острые когти, на раздавшиеся в бицепсах руки и зеркало бессильно опускается на кровать. — Почему я… Такой? — Сяо поднимает свои руки повыше, к лицу. Острые когти, тонкие сильные пальцы. Он ощущал силу этого тела, хотя слабость никуда не делась, но не было сомнения, что подпитка энергией бога подтолкнула его не только выздоравливать, но и меняться. — Я не знаю, — Моракс качает головой. — Возможно это следы твоего второго родителя, может быть, это отражение твоей сущности защитника яксы, убийцы демонов — я еще помню, что изначально тебе должно было быть предначертано иное обличье. В любом случае, следующее обличье может сильно качнуться как к большему человекоподобию, так и прочь от него. Возможно, ты сам захотел, чтобы твоя сила и опасность были более очевидны для окружающих. На самом деле, это не имеет значения, — лорд Гео улыбается. — Я просто рад, что твоя первая смена сосуда окончилась удачно. И Сяо оставляет эту тему. Воспоминания крутятся в голове, и то, что должно было вызвать радость, сильнее роняет его в глубокую тоску. На языке у него отчего-то горчит. Венти приносит им чай. Он сосредоточенный, каким нечасто бывает, тихий и печальный, и какой-то не такой, как всегда. В чае плавают цветки-сахарки, но цвет — определенно что-то из запасов Владыки камня. Моракс берет одну из несуразных чашек, которыми полны полочки кухни, и делает глоток с царственным видом, имитируя церемонию даже здесь. Вот только Итеру и Венти наплевать: не чувствуя предлагаемой атмосферы, они просто делают глоток и отставляют. Сяо, поколебавшись, выбирает что-то между: чашку держит двумя руками, но пьет ничуть не возвышенно. На самом деле, он ощущает себя лишним. — Прости меня, — вдруг говорит Венти. Он нервно крутит свою кружку, не поднимая глаз от ее содержимого. — Если бы я знал, что все будет так долго, страшно и серьезно, я бы действовал быстрее. Я думал, это один из тех моментов, когда все, что тебе требуется, это покой и немного мира. — Ты бы убил меня, — спокойно напоминает непреложную истину охотник на демонов. — Убил бы. И был бы прав, потому что я убил бы Итера тьмой внутри меня, не сдержав прилив, и после этого сам не захотел бы жить. Но из того вечера я помню только то, какой чистотой были заполнены ваши ветра, и как это спасало меня от бесконечной тьмы. Венти виновато опускает голову еще ниже, и Сяо замечает, как недоволен этим разговором Итер. Он ощущает, что они недоговаривают — слишком побитой собакой реагирует бывший архонт, и слишком много равнодушия к себе у Сяо. Адепту плевать. Не мелочно, не злобно, пусть и шевелится в груди что-то непонятное — просто он выгорел. Что-то в нем умерло, когда Барбатос так равнодушно приговорил его к смерти ради спокойствия Итера. Интересно, сколько месяцев, лет, десятилетий даже, ушедший на покой архонт будет всматриваться в свое отражение, пытаясь найти там признаки становления таким же отродьем тьмы, как чудовища бездны? Сколько будет пытаться понять, что именно его подтолкнуло сказать те слова, будто сжать нить жизни Сяо в своей руке — и хладнокровно оборвать ее, как только появится повод так и сделать? Впрочем, это совсем не касается больше яксы. Сяо ощущает себя лишним в этом доме, и переводит взгляд на отрешенно наслаждающегося чаем Моракса. — Я хотел бы покинуть Мондштадт, как только мне станет лучше, но поскольку вы здесь — сколько продлится визит? Не возьмете ли вы меня в попутчики? Моракс приподнимает брови — ему отлично известно, как обычно перемещается Сяо, но после он понимающе прикрывает глаза: возможности нового обличья яксе неведомы, былые техники могут оказаться бесполезны, только переучиваться с нуля. А если что-то пойдет не так — лорду-дракону и сейчас хватит силы, чтобы ему противостоять. Ничего личного; просто тысячи лет опыта и сокрушающей мощи против незнания юношей собственных возможностей и пределов силы. Было бы замечательно, если бы не некоторые обстоятельства… — Срок нашего пребывания в городе мне неведом; Чайлд был так любезен, что, вроде как, взял меня с собой в рабочую поездку, а не наоборот, — мужчина улыбается, когда Сяо кривится. Они с Тартальей на дух друг друга не переносят, и есть из-за чего. Вот только если «лорду Предвестнику» Сяо никогда не доверял, ощущая отвращение на интуитивном уровне к искаженной начинке, то с Барбатосом другая история. Для Сяо было облегчением знать, что его обезвредят, но уж точно не руками бога, которого он мог не понимать, отрицая всякую привязанность, апеллируя к избранному им пути яксы, укротителя демонов. Однако и не испытывать к Венти что-то трудно поддающееся определению, Сяо не мог тоже — по всеобщему признанию архонтов, в Барбатосе всегда было нечто особенно располагающее. Благоговение, нежность, принятие, симпатия — так много всего, что Сяо не торопился открыто демонстрировать прилюдно, но читающееся в мелочах — будто бы к другим владыкам регионов он проявлял хоть десятую часть того внимания, которое проявлял к бродяжке-барду с языком без костей. Сяо опускает взгляд в свою кружку. В отражении он — просто тень, но узнавание не приходит. Метаморфозы, за которые хвалит его господин, не радуют тоже, пусть тот и твердит, что Сяо стал сильнее, и этот процесс для любого адепта — общепринятая норма. На самом деле, якса растерян — весь мир переворачивается с ног на голову, ему тошно и одновременно пусто, и безразлично, и больно, и хочется плакать, и причинять боль, задавая вопросы напрямую. Он не решается. Спустя пару часов пустопорожних разговоров и ничего не значащих реплик, которыми бывшие архонты обмениваются между собой, Итер уходит готовить ужин. Чжун Ли уходит посмотреть следом, и Венти вынужден остаться с Сяо — им дается время и место поговорить без свидетелей, прояснить без лишних ушей детали событий и высказать друг другу наболевшее. Былого доверия между ними нет. На самом деле, Сяо к этому времени ощущает горечь и враждебность, и готов выть — из любимца Барбатоса он превращается в его врага? Выходит, все кончено? И кто так решил? Этот мятежный бог-пьяница, или же это вина самого яксы? О, он знает, что он не силен в поддержании доверительных отношений, но ведь не до угроз в лицо? Как бы Сяо ни любил Итера, одновременно он не может и не ощущать толику зависти, обычно ему не свойственную — то, как крепко все они прикипели к золотоволосому путешественнику, похоже на колдовство. И все же Сяо может неохотно признаться самому себе — он бы тоже без колебаний убивал ради спокойствия Итера. Против воли, это объединяет их с лордом Анемо, как не смогли сотни лет жизни бок о бок на одной территории. Забавно, любимцем скольких богов сам Сяо считался прежде, но в конечном итоге, места ему нет нигде. Он роняет голову на грудь, скрывая сорвавшиеся слезы, с облегчением вспоминая: для него найдется местечко в Заоблачном пределе. Там всегда есть местечко. Возможно, он раздобудет себе чайник, даже сделает его сам, или скроется от мира в опустевшей обители до тех пор, пока ему не станет лучше. Немного одиночества ему не навредит, верно? Сяо врет сам себе; ему больно быть отвергнутым, и в мгновение, когда он нуждался в любви больше всего — почему ему нанесли удар? За что ему сделали больно, за что угрожали смертью? — Прости меня, — Венти сидит в кресле возле кровати, прижав колени к груди. Сяо наконец-то понимает, что не так — неизменный облик барда потек, добирая возраст. Наверняка уступка ради жизни с Итером — проблематично скрывать, что не стареешь, живя перед глазами других людей. К тому же, моральный аспект не переставал существовать — звонкий голосок Венти был довольно высоким. Сяо смущало бы, если бы в его пару безостановочно тыкали пальцем — интересно, как Итер планировал справляться с пересудами людей, не согласись Барбатос чуточку сменить облик? Кажется, бард тоже задумался. Что хорошо было для пения, все больше мешало личной жизни, и потому, взамен миловидности пришла капелька жесткости, взамен колготам и шортам — штаны и сапожки. Хотя Итер был не против чужой миниатюрности, Сяо видел это своими глазами. Путешественник вообще был лоялен к тысячелетним сущностям сверх всякой меры. Никаких требований и осуждения. Он принимал, как есть, и Сяо видел, как часто это било по нему. От того так хотелось защитить, побороть хотя бы монстров, потому что от людей он защитить не мог. Не мог себе позволить поднять руку на столь жалких существ. — Я не обижен, — в конце концов говорит Сяо, и понимает, что это истина. Венти поднимает на него внимательный взгляд, пока Сяо, наконец, не находит подходящее слово: — Я уничтожен, милорд. Глаза Венти стремительно наполняются слезами, и он роняет голову на колени, пытаясь с ними совладать. Сяо закрывает свои, чтобы не ловить сквозящее в позе отчаяние и боль, но ничего не может поделать с тем, что слышит мокрое шмыганье. ✧✧✧ В приоткрытые окна кухоньки проникают звуки жизни в поселении. Озорной ветер играет с листвой высоких деревьев, не останавливаясь ни на мгновение, и изредка зеленые пластинки вносит в комнату, бережно укладывая то тут, то там, и если территория Ли Юэ имела регионы, словно бесконечное напоминание об осени, то Мондштадт был знойным летом, пряным и душистым, разнотравным; ранним июнем, цветущим и обещающим отдых. Умиротворенность мыслей сгоняет вон громкое постукивание ложки о край грубо сработанной, но надежной миски с глубоким донцем и потрескавшейся глазурью рисунка. Итер замешивает тесто для пирога так, словно оно является его личным врагом. Чжун Ли, наконец-то получивший чай, соответствующий всем его высоким требованиям, наслаждается им от всей души, но не может избавиться от привкуса собственного бессилия и неуместности вмешательства. Заесть его пока нечем — угощения только готовятся. На столе стоит блюдо с мелко нарезанным мясом, смешанным с приправами и овощами, которые надо будет обжарить, и уже сейчас мужчина глубоко вдыхает; крылья его носа трепещут, когда он ловит восхитительный аромат перчика. Венти повезло влюбиться в кого-то настолько идеального — склонность Чайлда спонтанно добавлять что-то из морепродуктов заставляла бывшего бога непритворно содрогаться, когда возлюбленный отправлялся на кухню, намеренный поразить партнера очередным кулинарным шедевром собственного приготовления. — По поводу Сяо и Венти, — говорит вдруг Итер, не отвлекаясь от замешивания. Тесто уже не просто идеальное, оно что-то большее, но слова для описания превосходящей степени совершенства у Моракса нет. — Они же о чем-то умалчивают, да? Мужчина подавляет вздох, предпочитая отпить чай вместо этого. Получается многозначительно. Итер хмурится и в очередной раз месит тесто, прежде чем бросить ком в миску и накрыть полотенцем, давая время подняться, переходя к плите. Овощи, мясо и специи — все это он готовится жарить на сливочном масле, и Чжун Ли надеется, что не слишком сильно истекает слюной, сидя прямо напротив него. Запах в процессе жарки обещает быть совсем уж умопомрачительным. — Я склонен думать, что это личное между ними. Полагаю, Венти недооценил состояние Сяо. Сам факт, что он позволил Сяо остаться рядом с вами, мой друг, когда у Сяо приступ, говорит о том, что скверной от Сяо уже не разило, — Чжун Ли сдается, поставив чайную пару на стол. Предметы не из одного набора, но с хаосом приходится смириться — в доме буквально нет ни одной вещи с подходящей, первоначальной парой. В каком-то смысле, думая, что Венти никогда не заимеет дом в традиционном смысле этого слова, не обозначающий свою территорию или некую зону на землях Мондштадта, вроде древа Венессы, он не мог не признать, что, увидев детище Итера и Венти, теперь не смог бы представить иного. Хаос, но имеющий над собой жесткий контроль со стороны, свобода, но не переходящая разумных пределов. Ровно то, чем видится блудня-бард со стороны, и наконец-то, есть тот, кто его уравновешивает. Мужчина привычным жестом складывает руки — одна на груди, вторая у подбородка — и готовится рассуждать вслух, поднимая для дела свою память и талант рассказчика. Итер, не мешая ему собраться с мыслями, подбрасывает дров в плитку и бормочет заклинание — его склонность к пиро не так уж и сильна, но заклинание получается уверенно. Огонь вспыхивает, в щели просачивается немного дыма. Мужчина по инерции глубоко вдыхает приятный аромат занявшегося сухого дерева, и из-под ресниц продолжает осматриваться. Гореть огню помогает и встроенный концентратор элементальной энергии — вязь древних символов на плитке вокруг подъемной конфорки из металла, сделанной на заказ. Моракс почти корчит гримасу — Барбатос мог и лучше обустроить быт, мертвые языки имели свойство накапливать свою силу настолько, что без носителей с ними становилось проблематично совладать, и письмена активировались просто потому, что ученым удавалось верно их прочитать. Впрочем, в картину контролируемого хаоса все это вписывалось отлично — кому, как не Итеру, разбираться в итоге с возможными рисками? Моракс мысленно поклялся, что пришлет несколько свитков с письменами, и напишет письмо от руки, посвящая путешественника в нудный, но жизненно необходимый мир самодельного подарка-плитки. В лучших случаях образцами этой утерянной и позабытой письменности были исторические тексты и здравицы, но гораздо чаще — обещания проклятий. Чжун Ли сохранил несколько копий того, с чем ему поручали разобраться. Все-таки Цисин так настойчиво предлагали его в качестве консультанта по древностям вовсе не из-за того, что у них не было своих компетентных людей. Им просто нужны были специалисты и со стороны — для безопасности лично их исследований и составления полной картины, пусть иногда это и влетало и звонкую мору. Чжун Ли был вольным работником и знал, чем именно отрабатывать свой хлеб и как важно до него дожить — удивительное количество знатоков древностей не доживало до получения награды, повстречав на узкой дорожке изучения смертельно своенравный артефакт. Другими словами, вне его личности Моракса, Цисин совсем не было жалко его, и как бы талантлив он ни был, если бы ошибка была допущена — что ж, они бы скорбели о нем минуты полторы, которых бы хватило, чтобы дойти до описания, какое именно несчастье он пробудил от смерти забвения. После этого, он справедливо предполагал, что ему бы желали совсем не мира и покоя, и отнюдь не спешили осыпать заработанной им морой его скромную могилу. — В былое время случалось, что яксы за минуты убивали целые поселения, не совладав с тьмой кармы. Сяо следовало быть осторожнее, он действительно подверг всех опасности. Я думаю, Венти указал ему на это. И думаю, он акцентировал внимание именно на вашей безопасности, ведь Сяо поклялся оберегать вас. Это было бы преступлением против контракта, если бы он же вас и убил, хоть и косвенно. Но это так, не более, чем мысли вслух, — поняв, что молчание слишком уж затянулось, Чжун Ли высказывает мысль, все это время лежавшую буквально на поверхности. Отчасти, думается ему, до чего-то подобного Итер мог дойти и сам. — Ясно, — Итер безразлично гоняет кусок масла по нагретому металлу, и трудно сказать, какой вывод он сделал из рассуждений собеседника. Мужчина подавляет рвущийся тяжкий вздох, и возвращает внимание к чаю, пока тот не остыл совсем. Впервые за века, мужчине, как ему кажется, неуютно — в даче определений подобным ощущениям он совсем не силен. У него стойкое ощущение, что он со всей силы влип в какую-то очень личную историю, и меньше всего ему хочется, чтобы из-за его довольно вольных рассуждений кто-то пострадал, пусть даже это отношения Венти. Барбатос являлся большим засранцем во все времена, слишком утомительным в своей ветренности, чтобы любому основательному существу было с ним комфортно, но Итер за что-то любил его. Любил, ценил и принимал, и меньше всего Мораксу хотелось, чтобы все это ударило по нему. Путешественник не заслужил мучиться из-за чужих оплошностей и грехов. В данной ситуации, меньше всего Чжун Ли хотелось быть тем, кто прольет свет на прошлое, которое, как известно, только и ищет повод пустить историю по проторенной колее.