В ней живое любопытство и покой

Голубой ветерок с Волги ласково обдувает утёс, но не в его силёнках победить полуденный зной. Зной… Юго хватает за хвост ускользающую мысль как кот юркую мышь. — Надо постираться, покуда жара, — бросает он то ли себе, то ли Дине и стягивает ветхую, посеревшую от жизненных передряг рубаху. Ловит сочувственный, будто и не девичий, а младенческий взгляд — чистый, незамутнённый даже крупицей порока. Можно ли жить в этом мире с такими глазами и душой?.. Или это лишь его, Юго, блажь, желаемое, принятое за действительное? В одном он уверен точно: Дина — хорошая. Воспоминание резвой рыбёшкой выскакивает из глубин памяти. «— Надо постираться. — Юго, что это у тебя? — Дина, позабыв о приличиях, выпучила глаза и тыкнула пальцем в его спину. — Чевой там увидела? Корова что ль села? — Какая корова? — она удивлённо моргнула. Юго осклабился, довольный удачей простоватой шутки. — Божья, вестимо. Рогатая раздавит вусмерть. — Юго, опять ты смеёшься! — А что ж мне, плакать? — Я ведь серьёзно спрашиваю. Я про раны твои. — А, это, — он повёл плечами, хранившими память о жгучей боли. — Следы хозяевого битья. — А это? — она пальцем тыкнула в чёрные символы на безволосой мальчишеской груди — EIR3M8. — Буквы какие-то аглицкие, — она задумчиво наморщила лоб. — Алина бы прочитала, она умеет, и Мышка, наверное, тоже, нахваталась у Гоги-Миноги. — Эт клеймо. Хозяин, сволочь, набил как рабам давним. Чтоб, значит, век я помнил, кто мой благодетель. Мне один человек добрый про энтих рабов сказывал. Я как они не даваться старался. Четверо меня держали, а всё равно заклеймил, гад. Ещё какую-то гиль о проклятиях нёс. Мол, смерть моя в энтих закорючках. Я маленький был, испугался, а теперь ни в проклятья, ни в чертей не верю. Всем дьяволам назло вольной птицей буду! Дина смотрела на него с тихим восхищением, и от этого тепло разливалось в груди». Дина на вид маленькая, тонкая и прозрачная, и светлая-светлая: волосы льняные, глаза светло-серые, слезящиеся от солнца, снежная, чудом не тронутая загаром кожа. Целый день на воздухе и хоть бы что! Сошла бы за барыню, кабы не выцветшее голубое платье с оторванным рукавом и босые ноги, чёрные от дорожной грязи. Руки только кажутся тростинками. В них таятся и сила, и ловкость. Её глаза всегда широко раскрыты. В них покой соседствует с живым любопытством. Для Юго её взгляд — успокоительная микстура. Помогает даже после самых разрушительных штормов. А вот его взгляд, если верить ей на слово, даёт противоположное. «— Лё… Юго, чего ты так смотришь на меня? — Как? — Тяжело, как будто камень кладёшь. — Во малахольная! Чай, не палкой бью, и даж словами не кидаюсь. Как же ж ты терпела, покуда мальчишки тебя Макакой обзывали? — Так они глупые и несчастные, а ты нет. — Щасливый, значит? — фыркнул Юго. — А вить правду баешь. Без хозяина самый щасливый. Не серчай! Я не нарочно так гляжу. Богом клянусь, ничего худого не думал. — Почему не разрешаешь Лёнькой себя называть? Придумал имя какое-то чуднОе, аглицкое, — она нахмурила тонкие светлые брови. — Чай, тебе тоже не нравится, когда Надёжей зовут. — Не Надёжей, а Надеждой. — Нашла различье! Всё едино. — Надеждой меня папа называл, — она уткнулась подбородком в колени. Палка в её руке скользила по песку, смоченному речной волной. — Хотя почему называл? Называет! Но я чувствую, что не доросла до этого имени. Катя и Алина говорят, что я недостаточно послушная, и что папа будет недоволен, когда узнает, что я шатаюсь незнамо где. Поэтому мне лучше быть просто Диной. Юго не уловил всей сути, но расспросы чинить не стал. Будучи неучёным недорослем, нутром почуял, что негоже то. К семье Дины, особливо к матери, питал он огроменное уважение. Он наблюдал за ними незримо, не входя в знакомство, так что не могли они личиной овечьей волчью шкуру прикрыть. Доверял он чутью своему, чёрным горюшком взрощенному, горьким опытом наученному. Хорошие люди Арсеньевы, с какой стороны не погляди. — А почему ты выбрал имя Юго? — В честь разбойника одного. Из книжки, вестимо, — добавил он, поймав восторженно-испуганный взгляд. — Хочу быть вольной птицей, как он и Стенька Разин. А ещё прозванье Юго с югом у меня ассоциируется. Мечтаю до югов добраться, до краёв тёплых, где нету снега во весь год, — пальцы на ногах лизнула прохладная волна. Каковой-то зимой будет! Нет, лучше о сем не думать раньше сроку, а то так недолго камень на шею и в реку с головой. — А почему волосы у тебя немного седые? — Шибко приметные, да? — он нахмурился, покосившись на своё отражение в речке. В волосах цвета вороного крыла предательски блестели седые пряди. Досада вылилась на Дину. — Заладила, почему да почему! Всю жисть мою хочешь знать? — Хочу. Она у тебя интересная. — Тяжкая она у меня, оттого и волоса побелели. Никому такую жисть не пожелаю». Юго полощет рубашку в желтоватой волжской воде. Серое облако грязи выходит из ткани как из диковинной рыбы, с которой сталкивался храбрый разбойник Юго в одном из своих книжных путешествий. Ласковое прикосновение вырывает из солнечного сна на грани яви. Юго выпрямляется и поворачивает голову. Дина со странным, нежно-грустным выражением лица гладит его по спине, но прежде, чем он успевает что-то спросить, она наклоняется и… Её губы касаются его шрамов. Он не сразу вспоминает, как это называется. Медленно спадает покров с забытого слова «поцелуй». Слёзы обжигают глаза. В прозрачном мареве разворачиваются картины прошлого: живая мать, их маленькая родная избушка, материнские поцелуи и молитвы, крупные слёзы, которые она роняла в болтушку из муки — единственную еду в голодный год. Дина похожа на неё. Такая же кроткая, со светлыми волосами и душой, но более стойкая. Юго закусывает губу до металлического привкуса. Он же поклялся не плакать. Тем более при ком-то. Даже если этот кто-то в теперешнее лето (хочется верить, что одно из многих, ему отпущенных) самый близкий. — Прекрати. Ласковое тепло отступает, и от этого немного горько. — Прости, я… опять сначала сделала, а потом подумала. Он молча полощет рубашку, покуда солнце высушивает солёные дорожки на щеках. — Ты сердишься? — Отнюдь нет. — Айда купаться! Твоя рубашка уже перестиралась. Я знаю, что говорю. Я часто помогаю стирать Лине. Она прыгает в воду. Намокший подол раскрывается лепестками незабудки. В Юго летят брызги. — Погоди, дай хоть рубашку выжать! Дина очень смелая. Не побоялась встать между ним и хозяином, прыгнуть кошкой и вцепиться в тёмную косматую бороду, получить удар плетью. Сестра по шрамам всё равно что сестра по крови. Над Волгой звенит счастливый смех.