Promise?

Мы с ним были словно боги на заре мира, и наша радость была до того яркой, что мы ничего не видели, кроме нас самих. «Песнь Ахилла», Мадлен Миллер.

Шум морского прибоя заглушал всё вокруг. Далёкий, окрашенный в циановый цвет горизонт едва слепил глаза. Смотреть с высоты обрыва на бушующие и разбивающиеся о камни отчаянные волны дарило удивительное чувство спокойствия. Прохладный ветер трепал мой изношенный хитон, гулял в обросших до плеч волосах. Я сидел, согнув колени и обвив их кольцом своих рук. Сандалии на ногах защищали от острых камешков, которые могли порезать нежную кожу, если сделать неправильный шаг в скалах Скироса. Ахилл сандалий не носил, как и всегда, я же был осторожен. Из нас двоих малодушным был именно я. Я почувствовал, как он сел рядом, и даже не вздрогнул, продолжил смотреть на сине-зелёную даль. Его запах. Сладкое, донесенное до моего обоняния ветром дуновение миндаля и других масел, которыми он умащивает ноги, запах зелени, которая впитывается в него, пока он шагает по душистым травам, море, которое было здесь везде. Оно впиталось в него. Теперь в запахе нашего тела было нечто пряное, терпкое, взрослое. Он пахнул жарким, знойным летом, которое вот-вот закончится. — О чём задумался? — спросил он. Я чувствую его взгляд на себе, и уши горят, хотя мне всегда спокойно рядом с ним. — О том, что будет дальше. Разговаривать не хотелось. Меня тяготило неведение, которое было уготовано для нас. Мы бы не смогли убежать от воли богов, не смогли бы делать всё так, как хотелось бы нам. Он выбрал вечную славу, которая следовала бы за ним сквозь века. И я был готов следовать за ним даже на край света, лишь бы быть в его тени. Он готов был сделать то же самое для меня. «Если тебе придется поехать, знай, я поеду с тобой», как-то пообещал он мне. Здесь, на самой высокой точке острова Скирос, видно было всё. И храм богини Артемиды, и дворец царя Ликомеда на утёсе ниже, и низкорослые деревца, дома островитян, узкая гавань, ревниво не пускающая к себе корабли. Сейчас было тихо. Я повернул голову к нему. Он снял с себя личину Пирры, царской воспитанницы. Рядом со мной сидел Ахилл. Лицо его было гладкое, мысли были нечитаемыми. Он лишь смотрел в ответ. В зелёной, райской гуще его глаз было спокойно. Я почувствовал, как это спокойствие разливается и во мне. — Пойдём на пляж, — тихо сказал я. Я не хотел, чтобы кто-то увидел его таким. Он лишь кивнул в ответ. Тень улыбки прошлась рябью по всему его лицу, тронула сначала глаза, потом — мягкие, пухлые губы. Солнце, изредка выглядывающее сквозь туманные облака, целовало его волосы, золотило, будто создавая сверкающий ореол над головой. Он заметил мой взгляд. Это было принятием моего приглашения. Мы спустились к песчаному берегу по пологому спуску, иногда оглядываясь под ноги. Колючие кусты и камни могли порезать нежную кожу его ступней, но он был самым быстрым полубогом и умел ступать быстро, но осторожно. Нетерпение топило моё нутро словно терпкое масло. Ахилл расправил свои волосы и завязал платком их вновь. Полы платья он опять расправил, пока мы не спускались на берег, где не было ни души. Там он уже снял с себя абсолютно всё и начал раздевать меня тоже. Я вспомнил времена, когда мы оба были учениками Хирона и разгуливали на берегу голышом, пока одежда сохла. Сильные пальцы развязали хитон, потом он опустился и встал на колени и развязал сандалии. Ткани он оставил на ветках дерева и потянул меня в море. Я чувствовал, как по телам обоих разливается огонь желания, пока под ногами хрустели ракушки, а потом наши ступни утонули в мягком, грязном, разбавленном водой песке. Солёная вода выталкивала нас на поверхность, она доходила нам лишь до пупка. Мягкие губы потянулись к моим, иссохшим, и смочили их слюной. Тепло его тела согревало меня, пока прохладная вода смыкалась вокруг наших талий. Его рот, сладкий, горячий, как самое вкусное вино, которое не разбавляли водой, кружил мне голову. Я обвил руки вокруг его плеч и прижался к нему, чувствуя его нетерпение, которое подгоняло и меня. Дрожь прошлась по всему телу, и Ахилл потянул меня под воду, пока она не сомкнулась над нами. Он не переставал целовать меня под водой, там и мы замерли, вцепившись друг в друга, не смыкая глаз. Мне вдруг вспомнилось, как мы резвились в воде, когда-то давно. Всё это теперь казалось прошлой, совсем иной, давно оставшейся позади, жизнью. Он тогда также потянул меня вниз, но между нами была огромная стена недоговорённости. Слова щекотали кончик языка, мы лишь говорили друг с другом глазами. Я мог прикасаться к нему так только стыдливым, полным восхищения взглядом, украдкой глядя на него. Теперь этот человек всецело был моим, а я, в свою очередь, принадлежал ему. Вибрация, вызванная нашим обоюдным стоном, вызывала круги на воде. Мы вынырнули, разомкнув наши губы, и тяжело дышали, пока наши полыхающие лёгкие пытались вдохнуть как можно больше целительного воздуха. Глаза наши сияли от счастья. Я словно и позабыл, что Ахилла ищут, что его здесь спрятала Фетида. Я забыл, что я когда-то дал клятву, из-за которой должен защищать прекрасную Елену, что являюсь сам клятвопреступником. Все мои мысли улетучились. В этот миг я был самым счастливым человеком на земле, потому что он был рядом со мной. Ахилл улыбнулся и переплёл наши пальцы, потемневшие золотистые нити его волос сверкали под редкими лучами солнца, которое целовало нашу кожу, вода стекала по его налитому мышцами, юному телу, зелёные радужки не могли противостоять чёрному зрачку, от них лишь оставалось тонкое окаймление. Глаза сверкали из-за лихорадочного блеска. — Ты очень красивый, — запуская пальцы правой руки в мои намокшие от воды кудри, проговорил он. Улыбка всё никак не сходила с его лица. Его умиротворение передавалось и мне. Багрянец смущения тронул мои скулы, губы мои смялись под его губами, словно спелые фрукты, пока мы оба улыбались в этот ещё один пряный поцелуй, пропитанный вкусом моря. Мы выползли на берег и улеглись на песок, пока прохладный ветер остужал наши пышущие жаром тела от долгого пребывания в воде. Море было нагретым, кровь разогналась по венам, пока мы дышали друг другом под толщей воды, и теперь нам было жарко. Я почувствовал нежный поцелуй на шее, где пульсировала венка, и прикрыл глаза. Он всегда делал это нежно. Мы утоляли жажду, делились нежностью друг с другом. Таким он был только со мной. Я был таким только с ним. Вода стекала с его волос, капала на мои ключицы и скользила по моей смуглой коже маленькими, юркими змейками, щекоча. Он целовал мою шею, подбородок, покрытый щетиной, и наконец-то вновь подобрался к распухшим от предыдущего поцелуя губам, и я ответил, вжимая его в себя, чувствуя, как сошедший ранее огонь вновь спирает воздух в лёгких, суша полость рта. Он ласкал меня ртом, и неожиданно потёрся об меня собой, вырывая из меня тихий полурык, полустон удовольствия, и я, выгнувшись, словно этого было недостаточно, прильнул к нему ещё больше. Вода щекотала ступни, облизывала щиколотки, щекотала раззадоренную солью моря и песком берега кожу. Прошлой ночью мы вновь ласкали друг друга, он ублажал меня одними лишь пальцами, дразнил меня изнутри, и, если бы он захотел, он мог бы… Тихий вздох покинул мои лёгкие, когда я чувствовал, как он раздвигает меня, прижимаясь к моему лбу своим, тяжело дыша, словно разделяя эту участь на нас двоих. Его руки, сильные, едва огрубевшие от каждодневных тренировок с копьем, шершавые, гладили меня, жар впивался в каждую часть моего тела. Я задыхался, но я готов был умереть в его руках, если он хотел сделать именно это, однако я знал, что в его руках я могу быть в безопасности. Всегда. — Φίλτατος, — с жаром выдохнул Ахилл в мои губы, и я почувствовал, как дрожь покрывает наши тела, а бессвязный крик эхом отдается от скал, теряясь в шуме громких волн. Теплота на животе лишь вызывает счастливый смех, когда мы встречаемся глазами, в которых искрит удовольствие, он лежит на мне, не шевелясь, пока закатное солнце окрашивает далёкий горизонт в пурпурное золото, смешанные изумрудными вкраплениями, прямо как глаза моего возлюбленного.

ххх

В шатре было жарко, я проснулся от пота, змеёй скользящему по моему позвоночнику. Сон окутал красивое лицо Ахилла, который спал рядом, тёплый и обнажённый. Сейчас он был похож на мальчишку, подле которого я спал когда-то во Фтии. Единственный тонкий проблеск солнца, проникающий сквозь тяжелые пологи, скрывающие шатёр от внешнего мира, скользил по мускулам его тихо вздымающейся груди и живота. За дни войны, проведенные с копьём в руках, облачённым в тяжелые доспехи и рядом с больными, ухаживая за ними в белом шатре врачевателей, мы оба возмужали. Стали ещё сильнее и шире в плечах. Ушла подростковая угловатость, руки окрепли, бёдра отвердели. Зрелость оплетала наше тело подобно ветвям ивы. Если пару лет назад я был строен как кипарис, то теперь к этой стройности добавилась ещё и выносливость. Я не удержался и поцеловал его грудь, с правой стороны, что была мне ближе, отодвигая от себя багряные покрывала, в которых мы оба запутались. Бисер пота пролегал меж его грудей, опускаясь к солнечному сплетению. Пальцы мои потянули вниз покрывало, скрывающее его от меня. Я хотел видеть его целиком. Луч солнца поцеловал его гладкий, крепкий живот, покрытый рыжеватыми нитями волос, которые темнели ниже пояса. Я ревностно опустился вниз и поцеловал его пупок, почувствовал, как он вздрогнул от моего прикосновения, но не проснулся. Нега разливалась по моему телу, пока я касался ласковыми поцелуями его, оставляя свои следы на его мягкой, золотисто-оливковой коже, и тогда я почувствовал цепкие пальцы в моих кудрях, что нежно гладили меня в ответ. Я поднял глаза и смотрел на то, как он просыпается, как узнает меня, как улыбка озаряет его глаза, лицо. Я тысячи раз видел этот миг и готов ещё тысячи раз наблюдать за этим чудом. Как глаза его узнавали меня, как теплота в его глазах обволакивала меня, растворяя все мои тревоги. Я вновь забывал, кем он был. Забывал, какая ему уготована судьба. Забывал, о войне, которая лишь разрушала нас. Но я никогда не забывал, каким он был со мной. Настоящим. Я знал Ахилла, который умел быть солнечным. Добрым. Нежным. Честным. Простодушным. Не жестоким убийцей, слава которого будет держаться тысячелетиями словно неувядаемый цветок, а любимым человеком, который умел быть милосердным. Тихий хрип, вырвавшийся из его горла, когда я прикоснулся к нему губами, ртом, языком, всколыхнул во мне желание вновь. Я ласкал его, чувствуя, как крепла хватка в моих волосах, как он тянулся бедрами к моему рту, не в силах сдержать вырывающее из его груди желание. — Иди ко мне, — прохрипел Ахилл, и я отодвинулся от него и смотрел в его потемневшие, как и мои, глаза. — Патрокл, — позвал он, и я не мог сопротивляться. Не тогда, когда он звал меня по имени. Я вновь потянулся к его губам, наши ноги и руки сплелись, я вновь чувствовал себя, будто в море, несколько лет назад, когда война дышала нам в шею, но была так далека и неосязаема как сейчас. Меня бросало в его руках из стороны в сторону, будто волны подбрасывали моё тело, пока его губы оставляли мокрые поцелуи на впавших скулах, на шее, наконец на губах. Он давил их, подчинял меня себе, и я подчинялся, улёгшись под ним. Меня трясло от его прикосновений, как и его. Это была исхоженная тропа, по которой мы ходили с ним не единожды, но каждый раз, будто вновь открывали для себя нечто неизведанное. Я прикоснулся к нему, и он прикрыл глаза, шепча что-то до дрожи нежное. — Посмотри на меня, — попросил я, и он вновь открыл свои сияющие ярче звёзд глаза. Ахилл сомкнул ладонь поверх моей, обхватил обоих. Тяжёлое дыхание вздымало нашу грудь, губы вновь столкнулись в бою, это был бой, в котором каждый хотел показать силу своего желания, своих чувств. Кровь бурлила во мне, выжигая всё дотла, в такт его движениям, то резким, то нежным. Я спрятал хриплый вопль, вырвавшийся из моей груди, в его пряном рту, зажмурившись, замерев, громко дыша через нос. Он закаменел через мгновение и лишь хрипло выдохнул. Его трясло в моих руках, и он лишь лёг на спину, уложив уже меня на себя, под боком, обняв за пояс. Мокрого, от пота, от нашего тепла. Я уткнулся носом ему в висок, вдохнул аромат его. Сладкий, зрелый, мускусный, как пахнем мы оба. Покрывала промокли. Надобно было их поменять тоже. Нужно было собираться, но я хотел полежать под его боком так ещё, пока ещё раз не надену на его мягкое тело, которое нежится в моих руках, эти металлические доспехи. Спрячу его вострое лицо под шлемом. Пока не поцелую его нежные губы. Вечерами я хожу к морю. С тех пор, как Ахилл поклялся не сражаться, мне стыдно показываться в белом шатре. Стихия бушует, предвещая о надвигающейся осени. Буря лишь предвещает, но не наступает. Видимо, боги сжалились над ахейцами и их кораблями, но это лишь временно. Ахилл не отступает от принятого решения, ожидая извинения от Агамемнона. Славные сыны Эллады гибнут и продолжат погибать, пока Ахилл не вернется на поле боя. — Ты должен вернуться, Ахилл, — прошу тихо я, когда он садится рядом, на заросший травой холм, откуда видно пылающее в закатных лучах море. — Нет, — тихо, но строго проговорил он, не терпя возражений. — Пока Агамемнон не попросит прощения, я не буду сражаться за них. Они гибнут из-за своей же ошибки. Я говорил. Он не смотрел на меня, лишь вперёд. Теперь я смотрю на него. На его острый подбородок, на его прямой нос. Он словно высечен из мрамора самым лучшим мастером, был сейчас так же напряжён. Его хитон багряного цвета, едва доходит до колен, на ногах — сандалии, верёвки которых обвивают его икры. Он встал на ноги и пошёл ближе к берегу, к волнам. Я запоминаю каждую черту его спины, сокрытой тканью. — Я прошу тебя, — прошептал я вновь, встав за ним через некоторое мгновение. Между нами — тонкая грань. Я могу уткнуться ему в лопатки, лбом — в его шею, но я не делаю этого. — Пожалуйста! Они погибнут. — Патрокл. Резкость, с которой он произнёс моё имя, пронзила моё сердце, словно копьё. — Я не стану этого делать. Не проси больше. Он каменеет, когда мои руки обвивают его грудь, а моя щека прижимается к его левому плечу. Он запутался в сетях хитроумных Агамемнона и Одиссея. Их борьба за власть и ложь запутала и его. Они запутали и затравили его, для кого честь была его ребёнком, которого он жадно лелеял и никому в обиду не давал. Я глажу его широкую, вздымающуюся грудь, тянусь ко лбу, нежно касаюсь и его, чувствуя поцелуй его ресниц на ладони. Он прикрывает глаза под прикосновением моей ладони, я жмурюсь вместе с ним. Я бы развязал Ахилла, если б только мог. Если бы только он мне позволил. — Φίλτατος, — с мольбой в ломающемся от тихих, скользящих по щекам слезам, голосе прошу я. — Ради меня! — с надрывом, тихо крича, молю, пока шум бушующих волн оглушает нас, скрывая и наш разговор, и нас самих от чужих ушей и глаз. Он ничего не отвечает, но сжимает мою левую руку, которая покоится на его животе. Он любит меня, но поступиться своей честью тоже не может. *** — Просто поклянись, что не будешь сражаться, Патрокл, — заглядывая мне в глаза, спрашивает он. Шлем едва ли не перекрывает мне взор. — Обещай мне. Обещаешь? — Обещаю.