За секунды до…

Ты знаешь, у него твои глаза. Такие же, только теплее, нежнее, глубже. Такие же, только невиннее. И твои волосы. Потоками светлого меда – по плечам, до пояса. Густыми локонами. Я и забыл, как в них может играть солнечный свет. Он так похож на тебя, мон амур, только светлее, чище. Наивнее… Сама преданность, сама добродетель, сама красота! Тонкие запястья, изящные пальцы. Как дрожали они, судорожно сжимая стебель полу увядшей лилии, которую машинально поднял он с крышки твоего последнего пристанища. Да, да, мой мальчик, ты не ошибся – это я, я все это время оставлял на ней свежие и белые символы монаршего величия, которому оба вы по-своему служите. Точнее, служили. Теперь это не важно. Не важно и то, что ты, мой недостижимый ангел, испытывала ко мне, и что я чувствовал, и до сих пор чувствую к тебе. Мое время остановилось. Вместе с теми часами, что тяжестью холодного металла оттягивают мой карман. Мое время прошло. Оно замерло навеки в тот самый миг, когда я узнал, что ты мертва, что душа твоя покинула этот хрупкий и прекрасный сосуд, покоящийся сейчас на шелке покрывала, холодный и нетленный. Только лилии на крышке гроба, только касаться пальцами монограммы на часах. Только жалеть, что не успел, не спас, не сберег! Я жесток. Жесток к себе, к тебе, к нему. Зачем я помогаю ему? Ради величия страны, которой суждено пасть? Ради короля-пешки? Ради верности предателям? Нет! Просто… просто он – твой брат и этим все сказано. Просто в Его глазах я вижу Тебя, отражение Твоей души, которая каким-то непостижимым образом слилась с его. Ради мщения ли, ради нового мира ли, но пока – здесь и сейчас. Хотя бы и так, хотя бы и на какой-то миг. Успеть, подхватить в тот миг, когда он падает без сил, когда ты покидаешь его. Думать, что успеваю коснуться не Его, а еще Тебя. Искать твое присутствие в его глазах… Знаешь, когда я увидел его там, в Петербурге, в твоем платье, я почти поверил. Почти… Это больно. Больно, Лия. Видеть тебя в нем. Понимать, что это безумие, но надеяться! И не сметь. Знать, что ты будешь с ним только пока он непорочен, пока его душа верна и верит. И потому страдать вдвойне. Ты всегда была так далека. И тогда, и, тем более, сейчас. Как никогда. Теперь нет даже тени надежды. Но я клянусь тебе, Лия, я выполню то, что не сумел выполнить тогда. Я буду с ним до конца. Пока кто-то один из нас троих не покинет этого мира. Моя верность всегда была твоей, хотя ты и не замечала этого. А теперь я больше не могу думать. Нет времени. Длинные ресницы уже подрагивают, отбрасывая трепещущую тень на бледные матовые щеки. Я осторожно убираю взмокшие белокурые пряди цвета бледного золота с точеного лица, и вдруг, повинуясь внезапному порыву, касаюсь порывистым коротким и сухим прикосновением этих полураскрытых бледных, по-детски пухлых губ. Таких нежных, сладких, твоих-не-твоих… Его губ. Господи! Ты отобрал у меня все то, что было мне дорого, что я любил, не смея сказать, признаться. Так жестоко! Но дал мне то, чего я не заслуживаю. Возможность исправить. Защитить. Служить. Возможность доказать свою верность и преданность. Но, прошу тебя, умоляю, не дай ему узнать об этом одном-единственном поцелуе, тайно украденном с его губ за секунды до пробуждения его души! Потому что, Лия, я люблю ТЕБЯ. Потому что, мон амур, я люблю ЕГО. Вас обоих. Тебя в нем, и его с твоей частицей души. Изумрудные глаза широко открываются, и непонимающе смотрят на меня. Словно не узнают. Словно он еще не до конца вернулся. Это всегда для него мучительно. Его шатает и кидает на стены. Он теряет на какой-то миг сознание – ты, объятая гневом и жаждой мести, бываешь жестока к нему, наивному и невинному мальчику, который так любит тебя, свою сестру. Шпионку, революционерку, чудовище, святую и мученицу в одном лице. Ты была сильной, он – не такой. Он слабее, но не ты ли говорила, что слабый сможет выстоять там, где сильный сломается? И он выстоит. И я, клянусь тебе, помогу ему. Не дам сломаться так, как сломалась в свое время ты. Не допущу, чтобы тебя… его… какая разница?! Обоих вас у меня снова отняли. Его душа сильнее тела. В ней есть стержень веры, чести и преданности. И так просто его не сломать. Как бы жестоко с ним не обошлась судьба и какую бы боль не причинила. - Шевалье? – я стараюсь придать своему голосу твердость, осторожно поддерживая хрупкие плечи. – Мсье Д Эон? С Вами все в порядке? - Мсье Дюранд! – тихо выдыхает он. – Князь… Воронцов мертв. Он… не убивал… Лию… Я узнал, что «Книга о Царе»… Ее… Она… - изумрудные глаза широко открываются, словно он видит то, чего не вижу я. И одно имя. Имя-выдох. Имя, которое я уже знаю. – Максимилиан… Робеспьер! Человек, который стал близок тебе. Человек, который тебя погубил. Мой соперник? Или?.. Или, кто? Кто он, Лия? Но ты не дашь мне ответа. Ни тогда, и, тем более, ни сейчас. Но сейчас я смогу защитить его. Я должен. Я киваю, и спрашиваю: - Да, я знаю. Книга у него. Я видел ее. А Вы, Вы тоже видели? Вы знаете этого человека? Белокурая голова безвольно склоняется к моему плечу, словно ища поддержки: - Нет! Я… не знаю его. Лия… я видел! Она… знала? С решимостью, словно опомнившись, резко отстраняется, разрывая это краткое прикосновение: - Да! Мсье Дюранд! Мы должны найти книгу и этого человека! – он поднимается на ноги и идет, слегка пошатываясь, к выходу, даже не обернувшись на мертвое тело жертвы поэтов на полу. Мне остается только догонять его: - Я знаю, куда он отправляется. И мы едем туда же! Короткий кивок головой, грустная улыбка. Его-не-твоя. Но от этого не менее драгоценная. И все, что остается, следовать за ним, хоть на край света. Следовать за тобой. Вечно. Пока дышу, пока живу, пока сжимаю в кармане металлический корпус часов, чувствуя, как монограмма впивается в пальцы. Все, что остается, ждать, молиться, ловить краткие взгляды, искать Твой знакомый силуэт, и ласково проводить пальцем по Его губам, за секунду до возвращения его души…