Пол ванной комнаты кажется обжигающе холодным. Ощущение липкого кафеля на щеке, остающейся на коже глубокой полоске от стыка между плитками абсолютно невыносимо, почти омерзительно, но Марк Хоффман слишком долго пробыл в темноте, а потому больше не находит сил даже приподнять голову. Зачем? Что он увидит перед собой? Бесконечную темноту, черную бездну, грозящуюся сожрать глаза мужчины всякий раз, как он их открывает. Хоффман никогда не боялся темноты. Всегда подбадривал маленькую Анджелину в детстве, уверяя ее, что обыкновенное отсутствие света еще не сулит ничего плохого. Ничего не видя, ты не сможешь знать наверняка, в опасности ты или нет. Неужели ты хочешь жить в страхе только из-за неопределенной вероятности того, что с тобой может случиться что-то плохое?
Последний тест в жизни Хоффмана заставил его передумать. Потому что в этом случае Марк абсолютно точно знает, чем всё закончится. По большому счету, Марк сейчас жив в той же мере, что и разложившийся труп рядом с ним. Близость к нему за это время стала для Марка настолько привычной, что он даже перестал обращать внимание на специфичный запах. Да и сам Хоффман пахнет не лучше. Кровь, пот и смерть.
Конечно, Хоффман еще дышит. Отчетливо слышит, как сухой спертый воздух со свистом попадает в ноздри и вырывается из сорванного от криков и жажды горла. Моргает время от времени. Чувствует разрывающую боль в пустом желудке, уже давно начавшем переваривать сам себя. Но это всего лишь внешние признаки жизни, да и то ненадолго.
Но Хоффман не жалуется, если так подумать. Бессмысленно причитать о том, как несправедлива судьба, когда ты сам эту судьбу и выбрал. Марку стоило предвидеть, чем всё это закончится. Впрочем, зачем же дар предвидения, если где-то в глубине души Хоффман еще в самом начале своего пути ученика Конструктора догадывался, что ждет его в конце этой скользкой дорожки?
Смерть. То, источником чего Марк был всё это время, теперь обратилось к нему самому. Словно хищник в трепетном предвкушении, смерть нарочито неспешно наворачивает круги вокруг Хоффмана, лишая всякой надежды спастись. Это логично. Закономерно. Наверное, даже справедливо, насколько вообще можно говорить о справедливости в этом безумном мире.
Но как же, черт побери, обидно.
Марк не хотел умирать. Вот так глупо, инфантильно, не хотел и всё, как будто от его глубокого внутреннего протеста против собственной гибели что-то зависело. Но, как это часто бывало, нежелание умирать и жажда жить — еще не залог того, что ты успешно выберешься из ловушки. Это должна быть игра, «жить или умереть», «выбор за тобой». По крайней мере, несчастный больной старик хотел, чтобы так оно и было. Но вот его ученики, как выяснилось, этого не поняли. Это касалось доктора Гордона, в том числе, Хоффман познал это на собственной шкуре.
Марк пытался выбраться. Тело в углу комнаты ему свидетель, он пытался. Он пытался, пытался еще раз, забывался и сходил с ума от того, что у него ничего не получалось, пытался снова и неожиданно для себя осознавал, что уже предпринимал аналогичную попытку спастись, просто забыл об этом в порыве отчаяния и ужаса.
Чем же все это закончится? Он так и будет бороться с судьбой, пока судьба не сразит его в самый последний раз? Похоже на то. По крайней мере, было похоже на то, пока Марк не начал слышать чей-то голос.
Сперва Хоффман не обращал на это никакого внимания, списывая на слуховые галлюцинации. Не первый раз за время его заточения. Он слышал Джона. Сестру. Агента Страма. Призраки, насмехающиеся над Марком. Им уже не терпится, когда же Хоффман к ним присоединится.
Но то были знакомые голоса, до боли знакомые. Этот же голос был новым. Хоффман едва ли мог разобрать, о чем шла речь, словно голос говорил на незнакомом Марку языке. Сперва это напугало его даже в том состоянии, когда, казалось бы, бояться больше нечего, потому что Марк познал все границы страха. Но после страха наступило какое-то невинное любопытство и неожиданно упрямое желание понять, что же происходит.
И в этот момент Марк впервые смог разобрать конкретные слова.
Марк…
Голос глубокий и утробный, не мужской и не женский. Словно искаженный, дабы скрыть истинную личность говорящего, уж в этом Хоффман разбирается. И все же Марк склонялся к тому, что ни одна компьютерная программа не могла такое сделать.
Ты хочешь выбраться отсюда, Марк?
Глупый и наивный вопрос. Кто бы его не задавал, он, конечно же, и такк должен знать ответ. Достаточно лишь взглянуть на Марка в тот момент, и сразу станет понятно, за что мужчина был готов продать душу Дьяволу.
Ты хочешь жить?
Говорящий знает ответ, но все равно хочет услышать его. Хочет, чтобы Хоффман это произнес вслух. Чего еще он хочет от Марка? Чтобы он умолял на коленях о спасении? Потому что он будет. Будет ползать на коленях, на четвереньках, будет лаять, как собака, сделает всё, только бы выбраться из этого Ада живым.
Ты хочешь, чтобы они заплатили?
Марк едва ли понимал, о ком именно шла речь, но
ДА ДА ДА, пусть они заплатят сполна. Марк позаботится об этом лично, если это гарантирует ему свободу. Это не первый раз, когда Хоффман сумел выторговать себе жизнь. Он знает, что делает. Прекрасно знает, чем чреваты такие ситуации, такие договоры с Дьяволом. И, совсем как тогда, много лет назад, Марк готов на это пойти.
Я сделаю все, что ты от меня захочешь.
Марк чувствует, как по его лицу и спине неспешно, будто бы изучающе проходит прохладная и практически невесомая волна, напоминающая мощное движение воздуха. Но это не воздух. Марку не нужно видеть, что знать это наверняка.
Выпусти меня.
Марк чувствует, как безжалостная металлическая хватка, за это время уже давно ставшая привычной, а потому незаметной, неожиданно исчезла. Хоффман был свободен. По крайней мере, гораздо свободнее, чем раньше.
Вставай, Марк. Это место не будет твоей могилой.
Легко сказать и гораздо сложнее сделать. Кажется, тело Марка сдалось гораздо раньше его разума и духа, а потому вернуть над ним контроль оказалось неподъемной (буквально) задачей. Но, как и до этого, Марк пытался. Опираясь холодными ладонями о скользкий пол, сборище, должно быть, целого букета болезней, он поднимался, чтобы рухнуть на пол вновь. Кажется, что нижняя часть тела онемела полностью.
Осознание собственной немощности сводило Хоффмана с ума, заставляло тяжело дышать и практически рычать, как оказавшееся в капкане животное, не желающее мириться со своим бедственным положением. Ему предлагают свободу, а он даже не может воспользоваться этим щедрым предложением. Если он не справится, значит, он не заслуживает этой милости. Значит, смерть в глубоком одиночестве — единственное, чего он по-настоящему достоин.
И эта злость на самого себя придала Марку сил. И он смог встать.
Он сумел встать на ноги, хотя все еще едва ли их чувствовал, словно стоял на ненадежных деревянных ходулях. В темноте он невольно пытался найти опору, после первого неуверенного шага он почти потерял равновесие и попятился назад, к счастью, все же найдя ту самую опору в виде стены. Прислонившись к ней спиной, Хоффман позволил себе недолгую передышку.
Медлить было нельзя. Даже спустя все это время Марк точно помнил, где находилась дверь.
Начав свой трудный и долгий путь к ней, Хоффман задумался о том, что, возможно, это всё обман. Он не знает, кто это может делать. Старик нашел еще один способ досадить ему, находясь на глубине шести футов под землей? Ему было мало просто оставить его умирать? Он хотел в определенный момент дать ему ложную надежду, чтобы потом ею же уничтожить Марка окончательно?
Что ж. Кажется, был только один способ узнать.
Хоффман всем телом приложился к двери, пытаясь сдвинуть ее в сторону. И у него это получилось.
Это место не будет твоей могилой, Марк.
Снова этот голос, и на этот раз Хоффман слышит в нем некие строгие, практически отеческие нотки укора. Словно осуждение за то, что Марк не верил в него. Но теперь? Марк готов был верить во что угодно. Верить — делать — испытывать — убивать. Он готов.
Оно будет могилой для всех, кто встанет у тебя на пути.
