Эквилибриум

— Я люблю тебя. — Это пройдёт. (с)

Боль — очень сложное физическое ощущение. Оно всегда балансирует на грани, показывая десятки своих цветов сразу и никогда не появляясь в чистом виде. Эссенция боли, если найти ее в глубинах наших душ и тел и очистить от примесей эмоций и переживаний, тоже будет не одна. Ибо боль бывает разной. Физической. Моральной. Эстетической. Сладкой. Дикой. Желанной. Ненавистной. Все эти оттенки были хорошо знакомы Луке. Но то, что разъедало её изнутри сейчас, нельзя было украсить эпитетами. Будто что-то пожирает, ест заживо, разрывая душу на куски. Да, именно так. Даже хуже, чем голод от недостатка крови. Луке ещё никогда не приходилось испытывать на себе действие антивампирского оружия. И если раньше было интересно просто почувствовать прикосновение пули или ножа из священного металла, как ребенку любопытно заглянуть на тёмный чердак, где шуршат мыши, то теперь она точно знала, что испытать подобное во второй раз не захочется больше никогда. Но ты же сильная женщина, Лука. Соэн обещала ему быть сильной. А ещё обещала всегда идти бок о бок с ним. А теперь она его предала. И из-за чего — из-за того, кого всегда считала пустым местом? Скорее не так, Лука просто о Зеро никогда не думала. Не считала его ни ничтожеством, ни кем-то особенным. Особое значение для неё имел только король. И она потеряла его доверие, просто встав между ним и его врагом. Ты раскаиваешься? Раскаяние ли это? Вряд ли. Она же сделала это не потому, что хотела защитить именно Зеро, а потому, что она хотела защитить Юуки от настоящего Канаме. Помочь её хрупкой любви и зыбкому доверию к Курану жить ещё столько времени, сколько понадобится самому чистокровному, чтобы возродиться в глазах своей названой сестры. Лука слабо приподняла уголки побледневших губ. С каких это пор её интересовали чувства Юуки? Но аристократка не была уверена, что Канаме всецело бы стал принадлежать ей, будь Юуки к нему полностью равнодушной. Всегда что-то в нём уводило его мысли далеко за пределы понимания, и казалось, что он даже о Юуки забывал, что было почти невозможно. Но это было. Бог знает, что творилось в голове у короля. Проклятая жажда поглотит тебя до самого конца. Лука вдохнула прохладный воздух, долетавший из окна и наполненный удушающим ароматом распускавшихся горных цветов откуда-то издалека, и поёжилась. Сейчас так не хватало крови. Густой, тёмно-багровой, солёной, со слабым запахом железа. Хотя Лука знала, что это было самое простое представление о самой банальной крови, и у чистокровных наверняка она отличалась от всех остальных. Крови какого именно чистокровного ей хотелось, было ясно по умолчанию. Пожалуй, только она сейчас и поможет. Ты предала меня. Между нами всё кончено. Он не придёт, чтобы спасти её. Он не из тех, кто прощает. Она заступилась за его врага, и ей оставалось теперь только умереть, но у неё все ещё был выбор: либо утонуть в своих слезах печали, сожалея о собственной неразумности, либо отдать себя в объятия боли, чтобы она наконец добила её, наслаждаясь своей безжалостностью. Всё же выбор даже в такой безнадёжной ситуации — преимущество. Хотелось плакать, как маленькой девочке. Но Лука ведь сильная женщина. Она не станет плакать. И сильная женщина, видимо, превозмогая боль, забылась спасительным сном. Сквозь покров забвения она почувствовала лёгкое, едва ощутимое прикосновение к всё ещё кровоточащей ране на боку. Щемящая боль слабыми волнами стала отступать назад. Лука резко распахнула глаза и, сфокусировав взгляд, разглядела Канаме в сначала тёмном пятне перед собой, а затем в чётко очерченной фигуре молодого человека. — Нет, — слабо прошептала она, хватаясь за лечащую её руку, видимо, не совсем даже понимая, что она делает. — Я не заслужила Вашей помощи. — Довольно самоистязаться, Лука. Мученичеством ты ничего не докажешь. И в конце концов, хватит мне перечить. Не подвергай сомнению правильность моих поступков. Так спокоен, так холоден. И рассудителен. Каких усилий стоило ему сохранять видимую маску самообладания, стоя посреди происходящего хаоса, являясь его взрывоопасным ядром, на которое была направлена вся ненависть окружающего мира? Сколько ещё предательства и непонимания способна выдержать его древняя истерзанная душа? Но Канаме будто и всё равно было. Даже один против всех он дойдёт до конечной цели. Лука глянула на его левую руку, которой Куран опирался на постель, пока ладонь другой унимала боль девушки. Кожа и мышцы уже совсем сгорели в огне охотничьего меча, который Канаме ревностно не выпускал из своих рук, и являли на свет серовато-белого цвета кости. Страшное зрелище. Если бы Лука имела такую власть, она бы излечила его. Но он сам, даже будучи в таком состоянии, пришёл к ней, к предательнице, чтобы помочь ей выжить. Ради чего — жалости ли к несчастной или скребущего фибры души чувства сожаления, что не смог спасти тех, кому доверял хотя бы на толику? — Спасибо, Канаме-сама, — бледными губами проговорила Лука, кладя дрожащую руку ему на плечо. Медленно повернув голову, Куран сначала посмотрел на её пальцы, обтянутые бледной кожей, а потом в её глаза, подёрнутые влажной плёнкой слёз. — За что? За то, что я делаю вещи, которые считаю необходимым сделать? — Я предала Вас, — Лука попыталась приподняться, но властная рука, лежавшая на её животе и обволакивавшая неестественным теплом, не дала ей этого сделать. — После подобного мне не позволено жить. — Лука, — вздохнул Канаме, прикрыв глаза, и наконец отнял свою руку от её уже зажившей раны, — не впадай в крайности. Давай ты не будешь решать, кому жить, а кому умирать. Я уже взял эту нелёгкую миссию на себя. — Но… — Я же сказал прекратить, — строго перебил Куран, сощурив глаза. Лука растерянно заморгала, но повиновалась, положив голову обратно на подушку. И всё же сейчас молчать было нельзя. — Должна ли я объяснить свой поступок? — Нет. Я и так всё понял. Конечно же. Конечно он знает, что дело не в Зеро. И не в том, что Лука внезапно перешла на другую сторону. Не в том, что изменила ему. Она пыталась защитить его с Юуки хрупкий мир, который рушился на глазах у всех. А это было благородно. Это был поступок настоящей Луки, скрывавшейся за золотисто-кружевной вуалью высокомерия. Её нельзя было ненавидеть. Но и оставлять рядом — слишком опасно. Для неё самой. Использовать в корыстных целях тех, кто доказал свою любовь и верность, предав идеалы, было не по-королевски. Если кто-то и был достоин наказания, так это Каин. Возможно, Такума. Юуки, за свои изменнические мысли и сомнения, хотя в случае с ней Канаме сам этого добивался. Но Лука — нет. — Лука, — прошептал Канаме, наклонившись над ней и опираясь обеими ладонями о подушку, на которой покоилась голова аристократки. Кости левой руки неприятно щёлкнули, и Соэн поморщилась от этого глухого звука смерти. — Обещаешь мне оставаться такой же сильной? Тебе нельзя проявлять слабость. Кое-кому понадобится твоя защита. Лука слегка кивнула, не отводя взгляда от бордово-карих глаз. — И держи свои чувства и эмоции в равновесии. Не проявляй больше ту импульсивность, что мне довелось увидеть. — Да, Канаме-сама, — испуганно выдохнула Соэн, осматривая лицо чистокровного и пытаясь найти ответ на сомнение, которое только что взросло в её душе. Куран будто прощался. А это заставляло сердце падать куда-то вниз, туда, где ментальная боль была гораздо резче и пронзительней, чем телесная. — Хорошо, — едва заметно кивнул Канаме и поднёс правую руку к губам. Кончик указательного пальца он облизнул языком и проткнул лёгким ударом клыка. — Тебе понадобится это сейчас. Ядовитая жидкость, разлитая по его венам, стекала небольшими каплями с пальца, как вино из хрустального графина, если его наклонить совсем чуть-чуть. Капли окрасили её шелковистые и дрожащие губы ярко-алым, падая после в её нутро, обжигая и опьяняя. Эссенция боли. Самое лучшее лекарство, которое губит. Прижавшись лбом к её лбу, Канаме сказал: — Забудь обо мне. Иначе будет ещё больнее. Лёгкий, но настойчивый поцелуй не позволил ей возразить. Новый приказ короля следовало выполнить беспрекословно. Как бы тяжело это ни было. Он просто растворился, превратившись в шумную стаю летучих мышей, как он это делал всегда. Исчез, взяв обещание следовать самым трудновыполнимым приказам. Но последнее из них вряд ли получится сделать. Таких мужчин не забывают никогда. Лука не плакала — сильные женщины не льют слёз. Но если б она только знала, что в следующий раз он предстанет перед ней, запертый в ледяном гробу, с пустотой в груди вместо сердца, она бы билась в истерике, сотрясая воздух от своих криков, призывая его душу обратно к себе. Но она не стала этого делать. Потому что не знала, что в живых она его больше не увидит.