Дора Маар

«Хочу тебя нарисовать». Первое предложение, которое сорвалось с губ Хисына, когда они только встретились. Это всё и решило. У Чонсона была острая, даже слишком, линия челюсти. Хисын тщательно прорисовывал ее на всех портретах парня и на всех сюжетах, где Чонсон присутствовал. Сначала — рисовал. Позже — целовал каждый миллиметр, изучал пальцами, губами, языком, вызывая тихие вздохи. Их Хисын запоминал. И часто воспроизводил в голове. Люди любят звук стучащих о стекла капель дождя и запах земли после него. Хисын любил звук стонов Чонсона и его запах, всегда остающийся на смятых простынях. Тот же запах был у шеи парня. Хисын от него сходил с ума. Профиль у Чонсона был самый правильный из всех, что Хисын видел за свою учебу, практику, а затем и карьеру. Профиль бога, ангела, дьявола. Рисовать его было отдельным наслаждением. Чонсон был его музой. И прямой дорогой в ад. Хисыну казалось, что именно встреча с ним — это плата за все совершенные грехи. Он не был ни бунтарем, ни паинькой, но не думал, что судьба заведет его однажды в такие дебри. Чонсон стеснялся своих пальцев. Они у него всегда выгибались под неестественными углами, и он просил Хисына их не рисовать. Зато управлялся он этими пальцами чертовски хорошо. Настолько, что Хисын иногда еле сдерживался, чтобы не закричать во всё горло от острых и таких ярких ощущений внутри. Это всегда было жарко, неистово, но в то же время трепетно и нежно. Хисын готов был петь оды пальцам Чонсона, чтобы избавить парня от этого глупого комплекса. Весь образ Чонсона — его лицо, его тело, его линии, его родинки и шрамы, созвездия поцелуев, что Хисын оставлял на нем — всё это было невообразимым, неземным, но в то же время самым реальным из всего, что было в жизни художника. Множество сюжетов, интерпретаций, новых оттенков. Само существование Хисына превратилось в сплошной ком вдохновения, от которого иногда даже становилось плохо — потому что было настолько хорошо. — Я тебя не заслуживаю. — Я тебя тоже. Но мы же как-то сошлись. Чонсон был добрым, по-своему ласковым, понимающим, очень умным и не по годам взрослым. Но в редкие моменты злости бывал довольно жестким. Хисыну сносило голову. В голове и на холсте появлялась новая глава, а в спальне — новые открытия. И даже сломанная кровать. Хисын часто думал о возможном конце. Но такой вариант событий казался ему самым неправильным в этой вселенной. А самым правильным были его руки на талии Чонсона, его губы — на губах Чонсона, его холсты — в портретах Чонсона. Чонсон. Чонсон. Чонсон. Он упивался своей музой и ловил каждое движение, каждый поворот головы и взъерошенные от ветра волосы. Вдруг у них осталось мало времени, вдруг судьба сыграет с ними злую шутку, вдруг эта дорога все-таки приведет его из рая в ад. — Не важно, как сложатся наши жизни, я сохраню тебя в памяти навеки. — Ты уже сохранил. Погляди на свои работы. Но ни один самый точный портрет все равно не передаст всей его красоты. Хисын отчаянно держится за руку. Чонсон крепко сжимает в ответ.