обещай

иисус сказал ему: возлюби господа бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим. сия есть первая и наибольшая заповедь. вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя. на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки. заповеди-грехи-молитвы. и как грязен, как порочен язык того, кто в бреду молитву лепечет. ищет по разбитым уголкам сознания, ищет намёк на обещанное спасение. эта история долгая, и тянется она в длину человеческой жизни. достаточно длинной, чтобы прочувствовать на кончике языка вкус ядовитой боли, но дьявольски короткая для разрушенных амбиций. она тянется дворами и часовнями провинциальных городов, шепотом молитв у иконостасов, тянется запахом дешевого воска засохшего на меди облупившихся подсвечников. тихо и болезненно, надрывно душат в груди запахи кадильных масел. та часовня ютится послевоенными обломками на окраинах. она дышит нарушенными клятвами и сдавленными рыданиями маленького кладбища на задворках. в ней мало прихожан, ещё меньше постоянных. и больше не пахнет верой, не пахнет спасением. службы тянут запахом скорби и потери, кладбище утопает в холоде забвения. он ходит по воскресеньям (ирония как она есть, не так ли?). всегда один василёк, полупустая пачка сигарет, звенящая мелочь по карманам поношенного пиджака. он садится перед ней, перед ее могилой и говорит. говорит долго и не четко, перепрыгивая с темы на тему. позже снимает пиджак, так сильно не подходящий дырявой майке с названием любимой группы, но продолжает говорить. василёк ложится на беспокойную землю, рядом с зажженной сигаретой. они курят и говорят, долго, пока закат не начнёт резать глаза. а после уходит. утирает слёзы, шарит по карманам и прощается. он знает, что его история могла бы быть длиннее, но растянутую мойрами нить судьбы режет сам. лахесис крадет пряжу, клото прядет злато, атропос натягивает края меж лезвий ножниц. они встречаются на одном месте, всегда. беседка за тринадцатой школой, сигарета на двоих и всегда одинаковый разговор. — я жду тебя внутри, помнишь? — я жду когда ваша религиозная шутка надо мной закончится, помнишь? и не врет ведь, правда ждет. дай бог этой церквушке ещё декаду простоять, но он ждет. а семейка у мальчика правда не в ладах с разумом. олег был ребёнком когда увидел его впервые. религия тогда не сильно была в почете, союз развалился на глазах семилетнего мальчика. кризис, религиозные реформы, голод в семьях. случайные знакомства самые знаковые, верно? олег на крови поклянётся, что это знакомство — предписано на небесах. школа, двор, до утра в подъезде после ссор за захлопнутой дверью. случайные знакомства в этой истории должны были быть незаметными. октябрьское воскресенье поливало город мерзкой моросью дождя, парень переминался с ноги на ногу, поджидая автобус на тихой остановке. он укрывал одинокий цветок под складками пиджака, судорожно оглядываясь по сторонам в поисках нужного транспорта. холод зябкого кладбища забирался глубоко под кожу, замораживал кровь в больных венах. мокрая земля и капли стекающие по оцарапанному надгробию. холодно и одиноко, да так одиноко что тошно от самого себя. — посидеть с тобой? — голос грубый и ветром осенним простуженный, — саша, ты в порядке? я не в порядке, хочет сказать шура. мне холодно и одиноко, хочется выть и драться со своими мыслями. олег садится рядом, молча опускается на расстеленную куртку. проходит усталым взглядом по выцветшим, когда то ярко-синим волосам и осторожно выдыхает. — она бы мной не гордилась, — выдох никотина в кладбищенский воздух, — если вы правы, ну, вы с отцом, и она наблюдает за мной — она явно разочарована. это не жалость к себе, нет. уже давно не она, она осталась далеко в прошлом, она осталась в шприце остатками первой дозы. она осталась кровью на ободке унитаза, она утонула в долгах и бессонных ночах дикой боли. — нам никто не обещал счастливую жизнь, саш, — голова голубыми кудрями опускается на сильное плечо, — и никто не говорил что будет просто. — как ты это делаешь? олег поднимает бровь в немом вопросе, вытаскивает из чужого пиджака потасканную пачку сигарет. огонёк оранжевым свечением окрашивает подрагивающие пальцы. — как ты сохраняешь веру во весь этот бред? ты же знаешь что вас сектантами считают, да? и на реставрацию деньги вы получите дай бог уже к двухтысячным. — если доживем, помнишь? верить не сложно, а вот не разочаровываться сложно, — тяжелая затяжка ложится на нервные окончания лёгких, — бог не просит подчинения или слепой веры, он принимает всех заблудших и нуждающихся. ты не должен быть идеальным чтобы заслуживать спасения. шура поднимает намокшие глаза на парня напротив. — обещай мне дожить до реставрации, саша. просто пообещай. я хочу чтобы ты успел полюбоваться иконами, я хочу чтобы ты застал время когда нас не будут звать сектантами. — обещаю, волков. не дождёшься моей смерти так быстро. ладони смыкаются на земле и дождь, кажется, теплеет.