***
Он случайно пересекается с Геральтом и Лютиком в Горс Велене. Эскель даже не подозревает, что они будут там проездом, пока не услышал, как кто-то выкрикивает его имя на улице. Он должен действовать быстро, чтобы Лютик не наткнулся на его шипастую броню, обнимая его. Все трое идут в ближайшую таверну, чтобы выпить эля и наверстать упущенное. — Отсюда я направляюсь в Цидарис, — взволнованно сообщает ему Лютик после трех кружек. — И ты должен меня сопровождать. Геральт не пойдет. — Что в Цидарисе? — Эскель бросает на Геральта косой взгляд. Его брат выглядит удрученно. — Побережье, — отвечает Лютик. — Я годами уговаривал Геральта пойти со мной, но… — Ведьмаки не берут отпуск, — продолжает за него Геральт. — Ах, значит, когда ты уедешь отсюда навестить пару чародеек в Вызиме, это будет по работе? — выгибает бровь Лютик. — Охота на утопцев в их спальнях? Если бы Геральт все еще был человеком, Эскель знает, что тот бы покраснел. — Почему тогда не пойдешь один, певчая птичка? — Эскель усмехается в свой эль. — Что веселого в отпуске, полном одиночества? — вздыхает Лютик. — В Цидарисе есть как минимум три барона, капитан пиратов и герцог, которые хотят его убить, — говорит Геральт. — В прошлый раз мне пришлось спасти его от виселицы. Дважды. — Второй раз был недоразумением. — Лютик пренебрежительно машет рукой. — Похоже, побережье опасное место для тебя… — Эскель с весельем смотрит на него. — Да, но нет ничего более вдохновляющего, чем море. — Лютик мечтательно смотрит в его глаза. — Песок, солнце, девицы, гуляющие по пляжу с задранными юбками… Геральт фыркает. — Мне нужно новое вдохновение. — Лютик бросает на Геральта грозный взгляд. — Моя муза стала старой и капризной. — Или, быть может, мой бард, — отвечает Геральт, вызывая у Лютика возмущенный возглас. — Я пойду с тобой на побережье, но не то чтобы ты нуждался в большем вдохновении, — усмехается Эскель. — О, замечательно. — Лютик чуть ли не подпрыгивает от восторга. — Мы прекрасно проведем время, Эскель! Эскель встречает взгляд Геральта через стол. Выражение лица его брата абсолютно нейтрально; Эскель уверен, что Геральт знает о его чувствах к барду, даже если он никогда об этом и не спрашивал. Отвернувшись от Геральта, он улыбается Лютику. — Конечно, прекрасно, певчая птичка. Как и всегда.***
Лютик пишет песню Скорпиону в первый же день их пути. — Второй лучший по счету скакун на Земле, — напевает он озадаченному жеребцу, — Никогда не покусывал пальцы он мне… Ох, погоди, это не имеет никакого смысла, да? — Второй лучший по счету скакун? — выгибает бровь Эскель. — Чем он тебя обидел? — Мои извинения, благородный жеребец. — Лютик поглаживает Скорпиона по шее. — Но какими бы сложными ни были наши отношения с Леди Плотвой, она всегда будет на первом месте в моем сердце. — Эта лошадь тебя ненавидит. — О, я прекрасно понимаю, что мои чувства не взаимны, мой друг. Но нет ничего прекраснее безответной любви, тебе не кажется? Эскель смотрит на человека, в которого он влюблен большую часть тех пятнадцати лет, что они знакомы; как солнечный свет заставляет его каштановые волосы переливаться золотым и рыжим, и как его тонкие пальцы танцуют на струнах лютни. — Думаю, ты прав.***
Как только они пересекают границу с Цидарисом — к Эскелю подбегает рыдающая от истерики мать, чью маленькую дочь только что похитило нечто, по описанию очень напоминающее кладбищенскую бабу. К счастью, Эскелю удается добраться до ее хижины до того, как она успевает навредить ребенку. Пока он сражается с бестией, он слышит, как Лютик неподалёку поет маленькой девочке, чтобы та успокоилась. — Тапочки у Кларочки, — напевает он, — Как у красивой бабочки. — У бабочек нет тапочек, глупыш, — хихикает малышка. — У очень редких и очень особенных бабочек есть, моя дорогая. У редких и особенных, как ты. — Спой еще одну! — требует она, и Лютик начинает частушку о плюшевом кролике, которого она сжимает в руках — о бесстрашном и благородном сэре Кусаке. Бестия бросается на Эскеля, и он отрубает ей голову ударом своего меча. Он находит Лютика, качающего на бедре чудом не пострадавшую девчушку, весело пританцовывая и напевая о сэре Кусаке. Лютик бросает на него вопросительный взгляд, и Эскель кивает, пряча за спиной отрубленную голову кладбищенской бабы. Пусть Лютик и отвлек девочку, но не стоит лишний раз напоминать ей о том ужасе, который она только что пережила. Он думает, что Лютик мог бы написать об этом песню, но в ту ночь все песни о ведьмаках, которые Лютик исполняет таверне — про Геральта. И это было вполне объяснимо. Геральт — его лучший друг; Лютик, судя по всему, сейчас очень скучает по нему. Эскель всего лишь сопровождает барда в путешествии к побережью.***
— Посмотри на него! — Лютик широко раскидывает руки, словно пытаясь охватить ими весь океан. В лучах утреннего солнца море выглядит голубым и чистым; бард стоит у самой воды — его штаны закатаны до колен, ботинки и гольфы отброшены в сторону, чтобы волны плескались об его ноги. — Разве он не прекрасен? Эскель не совсем понимает увлечение Лютика океаном, но его восторг заразителен. — Ты и правда так любишь побережье? — Семья моей матери из Керака, — кивает Лютик. — Года, когда она возила меня с сестрами летом в Керак к ее родителям и брату, были самыми счастливыми в моей жизни. Эскель не видел океана до тех пор, пока ему не стукнуло за пятьдесят, когда Ламберт уговорил его выполнить контракт вместе с ним на Скеллиге. Всё, что он помнит о поездке на корабле из Новиграда на Скеллиге — большую часть времени ему было плохо; настолько плохо, что он заплатил целое состояние, чтобы найти мага, который телепортирует его обратно, когда придет время возвращаться. — Знаешь, мы понятия не имеем, что находится по ту сторону океана, — немного мечтательно говорит Лютик. — Жил когда-то король Редании, одержимый неизвестностью. Он отправил десятки кораблей через океан с приказом не возвращаться, пока они не найдут землю. Ни один из них не вернулся. — Ха, представь, чем дальше ты уплываешь, тем больших размеров встречаются морские драконы и кракены. И там, скорее всего, есть еще более отвратительное дерьмо, о котором мы не знаем. — Мне нравится думать, будто они нашли там нечто настолько прекрасное, что не смогли заставить себя вернуться. Эскель бросает на Лютика косой взгляд. Бард звучит так мечтательно, что это настораживает. — Ты же не думаешь о том, чтобы запрыгнуть на корабль и попытать удачу, да? — О боги, нет, Эскель, — смеется Лютик. — У меня столько всего на этом континенте, что я никогда не смог бы оставить позади. По тому, как он улыбнулся ему, легко представить, что Эскель — одна из тех вещей, которые Лютик не смог бы оставить. Даже ведьмаку иногда можно помечтать.***
Лютик был прав, назвав побережье вдохновляющим. Пока они неторопливо пробираются между городами, усеивающими побережье Цидариса, бард, кажется, постоянно что-то сочиняет. Он поет песни о чайках, которые крадут его булочку с сосиской, и о хорошенькой зеленоглазой служанке из таверны, с которой он бесстыдно флиртует, и обо всех мужчинах, которые вышли в море в поисках далеких земель, но так и не вернулись. Эскель берет случайные контракты на утопленника и сирену, но обе охоты не выходят особо впечатляющими, поэтому он не возражает, когда Лютик не пишет о них песни. Он замечает, что Лютик тратит много времени на записи в маленьком блокноте с черным кожаным переплетом, но бард, похоже, не склонен делиться своими композициями с Эскелем, а ведьмак не настаивает. Он вполне доволен песнями, которыми делится Лютик.***
— Так ты действительно не шутил насчет того капитана пиратов, который хочет тебя убить? — требует Эскель, убегая по пляжу с Лютиком, перекинутым через его плечо. Позади них он слышит крики мужчин. — Прошли годы, Эскель! — протестует Лютик со всем достоинством, на какое только способен мужчина, когда его запястья и лодыжки связаны, а его самого несут, словно мешок с мукой. — Я правда думал, что Антон уже все забыл! — Он пытался заставить тебя пройтись по доске над морем! — Ну, да, это примерно тот момент, когда я осознал, что ничерта он не забыл! — Ты трахнул его жену или что? — Нет, я трахнул его, и он хотел, чтобы я остался на его корабле и пел моряцкие песни до конца своей жизни. Я сказал ему, что не предназначен быть бардом пиратского корабля. Ты хоть представляешь, насколько ужасны условия гигиены, когда ты застреваешь в море на месяца? Так позволь мне объяснить… Эскель, у них лучник! Эскель бросает барда на землю и вынимает меч из ножен, с рычанием поворачиваясь навстречу их преследователям. В конце концов, капитана пиратов Антона и его разношерстную команду остается разве что пересчитать по пальцам одной руки. Им явно не понадобится корабельный бард.***
Лютик действительно поет об этом приключении две ночи спустя, но в его песне глупый капитан пиратов обманут своим пленником, который утверждает, что он не может пройти по доске, потому что она недостаточно прочная. Демонстрируя, насколько прочна доска, капитан пиратов погружается в свою подводную могилу. Песня становится популярной, и Лютика просят сыграть ее снова и снова в каждой таверне, в которой они останавливаются. Эскелю очень нравится эта песня, хотя его сердце немного сжимается в груди каждый раз, когда он ее слышит.***
Эскель, в отличие от Геральта и Ламберта, никогда прежде не встречал Лето из Гулеты. Ламберт описывает его, как «мудака, но порядочного ведьмака», а Геральт говорит, что тот «неплох для Змеи». Но Эскель ничего не может поделать с тем, как его рука инстинктивно тянется к мечам, когда он видит массивного ведьмака, идущего к ним с Лютиком. Бард, торгующийся с трактирщиком, чтобы выступить в обмен на ужин, этого даже не замечает, но на лице Змеи медленно расползается улыбка. — Вы, Волчата, такие нервные, правда? — говорит он глубоким голосом. Эскель осматривает другого ведьмака. — Только тогда, когда это нужно. — Я здесь не для того, чтобы создавать проблемы. — Лето прислоняется к стойке рядом с ним. — Твой Белый Волк спас мою шкуру несколько лет назад. Я все еще в долгу перед ним. Взглянув за Эскеля, он говорит: — А ты, должно быть, тот бард, о котором я так много слышал. — Должно быть, это я. — К ужасу Эскеля, Лютик протягивает Лето свою руку для рукопожатия. — Юлиан Альфред Панкрац, также известный как Маэстро Лютик, к вашим услугам. А вы, должно быть?.. — Лето из Гулеты. — Лето берет руку Лютика в свою большую руку и пожимает ее с удивительной осторожностью. Это не мешает Эскелю ощетиниться. — Никогда не встречал Змею прежде. — Взгляд Лютика падает на медальон Лето. Ведьмак усмехается. — С нами веселее, чем с Волками и Грифонами, птенчик. — Вот это заявление, — говорит Лютик, подмигивая Эскелю. — Есть какие-нибудь истории, подтверждающие это? — Угости меня элем и, возможно, узнаешь. У Лето действительно достаточно историй, чтобы заполнить весь вечер. Лютик с явным восхищением ловит каждое его слово, совершенно позабыв о надежде спеть в обмен на ужин для него и Эскеля. Эскель все время сидит между ними — даже после того, как становится ясно, что Лето не желает ни ему, ни Лютику никакого вреда. Ему не нравится проблеск интереса в глазах Змеи, когда он смотрит на барда. Лютик, похоже, не отвечает ему взаимностью, но опять же — он не ложился в постель ни с одним человеком во время их с Эскелем путешествия. Если Лето предложит ему нечто большее, он может согласиться, просто чтобы расслабиться. Эскель не совсем понимает, почему это его так волнует. Лютик может спать с тем, кто ему, черт возьми, нравится; Эскель не имеет на него никаких прав. Тем не менее, когда Лето тянется через стол, чтобы коснуться живота Лютика, демонстрируя, где мантикора полоснула его поперек живота — Эскель не может удержаться от долгого низкого рычания. Слишком тихо, чтобы Лютик мог расслышать его из-за шума таверны, но Лето бросает на него веселый косой взгляд. — Не волнуйся, Волчок, — бормочет Лето, когда Лютик уходит, чтобы принести им еще эля. — Твой бард милый, но он не в моем вкусе. Слишком много болтает. Эскель не удостаивает это ответом. Он испытывает облегчение, когда вскоре, после следующей порции эля, Лютик заявляет — он устал; и хоть ему на самом деле было приятно встретиться с Лето, но бард нуждается в своем прекрасном сне. Ведьмак испытывает еще большее облегчение, когда на следующее утро они просыпаются и, спустившись вниз, обнаруживают, что Лето уже выдвинулся в путь.***
Два дня спустя Лютик выступает со своей песней о Лето, спасшего маленькую деревню от мантикоры. Эскель знает Змей, и знает, что Лето, вероятно, завысил плату для этой деревни и оставил ее жителей голодными, но Лютик преподносит эту историю, как благородный поступок, достойный отдельной песни. Эскель крепче сжимает кружку с элем, слушая пение Лютика. Лютик знал Лето всего три часа и написал о нем целую балладу, вдохновленный, по крайней мере, на еще две или три, как он взволнованно сказал Эскелю ранее. Эскель знает барда уже пятнадцать лет, и не получил даже простейшей байки. И дело не в том, что Лютик должен ему песню, или же должен ответить на его чувства, или вообще что-то в этом роде. Эскель знает, что бард видит в нем просто друга, и это нормально. Он был бы совершенно доволен провести остаток своих дней в качестве друга Лютика, если это будет значить, что он является частью его жизни. Но было бы неплохо, если бы Лютик хотя бы притворился, что считает Эскеля достойным песни. — Что думаешь? — спрашивает Лютик, светясь от воодушевления, когда плюхается на место рядом с Эскелем. — Хорошая песня, — отвечает Эскель натянуто, и он прекрасно знает, что Лютик это заметил — лицо барда слегка вытягивается. — Да, знаю, некоторые рифмы звучат не очень. Их нужно немного подправить, но… Эскель встает с места. — Я иду спать. — О. — Лютик моргает. — Спи спокойно, Эскель. Я скоро поднимусь. Эскель поднимается наверх, не сказав больше ни слова. Когда Лютик проскальзывает в постель рядом с ним и с довольным вздохом сворачивается калачиком у него за спиной — Эскель притворяется спящим.***
На следующее утро Лютик поет Скорпиону, пока ведьмак седлает его. Эскель отворачивается. Когда по дороге Лютик пытается улучшить свою песню о Лето, которую он назвал «Змея и Чудовище» — Эскель делает вид, что и вовсе его не замечает. Он остается в их лагере, пока Лютик играет в таверне той ночью, и притворяется спящим, когда бард возвращается с запахом эля и женских духов.***
Когда три дня спустя они добираются до столицы Цидариса, Эскель полон решимости избавиться от своей угрюмости. Лютик явно заметил его настроение — он ведет себя с ведьмаком тише и осторожнее. Эскель чувствует себя ребенком, которому отказали в сладком, что делает его еще более мрачным. В конце концов, он знает, что для ведьмака очень глупо желать, чтобы о нем написали песню. Двадцать лет назад он бы и мечтать не мог, что кто-нибудь сочтет ведьмаков достойными песен — и вот он здесь, удрученный тем, что он один из немногих известных ему ведьмаков, у которых все еще нет посвященных им песен. — Один мой хороший друг живет в городе, — говорит Лютик Эскелю, как только они минуют городскую стражу. — Возможно, получится встретиться с ним сегодня. — Повеселись, — ворчливо отвечает Эскель. — Ты должен пойти со мной! Вальдо тебе бы понравился. Он достойная компания. Правда, не такой талантливый бард, как я, но у него есть свои сильные стороны. — Это тот, кого ты все время называешь напыщенным мужланом? — О, он таков и есть, никто не идеален. — Ладно, я с тобой, — посмеивается Эскель, и Лютик сияет от этого звука. — Отлично. — Лютик тянется к Эскелю и сжимает его руку. — Тебе понравится, обещаю.***
Вальдо Маркс выглядит как человек, которого Эскель должен ненавидеть: элегантный и вычурный с этими его изысканными шелками, золотыми волосами, завитыми в идеальные локоны, и тщательно уложенными усами. Но он не проявляет никаких признаков страха, когда Лютик представляет его Эскелю, сразу же переходя к разбору одной из последних баллад Лютика, что приводит к обиженной перепалке бардов. Эти двое долго дискутируют о достоинствах баллад за трапезой из жареного гуся и медовухи, требуя от Эскеля лишь редкого кивка в качестве поддержки. — Ты не можешь петь о ведьмаках до конца своей карьеры, Юлек, — через некоторое время говорит Вальдо. — Рано или поздно у тебя просто кончится вдохновение. — Я так не думаю, мой друг, — качает головой Лютик. — Некоторым ведьмакам, которых я встречал, сотни лет. Это многовековая история, из которой я могу черпать вдохновение. А ты бы предпочел, чтобы я провел при дворе остаток своей жизни, сочиняя байки о славе короля, как ты? — Байки о королях хорошо оплачиваются. — Вальдо указывает на гуся и почти пустую бутылку медовухи в качестве доказательств. — Как и байки о ведьмаках, — выпрямляется Лютик. — Они приносят удовлетворение от изменения общественного мнения и осознание того, что моё искусство имеет значение. Они… — И какая песня о тебе? — Вальдо поворачивается к Эскелю. — Василиск, я полагаю? — Нет, эта о моем брате Ламберте. — Эскель избегает взгляда Лютика. — А, тогда Шелка? — Нет, эта про Геральта. — Вампир? — Какая из? Одна про Геральта, другая про Коэна, — пожимает плечами Эскель. — У Лютика нет песен обо мне. Вальдо бросает на Лютика косой взгляд. Эскель видит, что Лютик избегает взгляда их обоих, проводя пальцами по капле пролитой медовухи на столе. — А, понятно, — говорит Вальдо, прежде чем элегантно сменить тему. Эскель изо всех сил пытается не смотреть на Лютика до окончания ужина, хотя и чувствует, как бард бросает на него взгляды до конца ночи.***
Вальдо настаивает на том, чтобы Эскель и Лютик остались ночевать во второй спальне его дома. Кровать там удобная, но узкая. — Я постелю себе на полу, — говорит Эскель, доставая свой спальник. — Не говори глупостей, — смеется Лютик, но выходит натянуто. — Мы делили кровати и меньше. — Просто хочу, чтобы тебе было удобно. — Мне было бы удобнее, если бы ты был рядом со мной, — вздыхает Лютик. — Эскель, ты можешь посмотреть на меня? Эскель неохотно выпрямляется и поворачивается лицом к барду, который стоит в одних рубашке и гольфах, обеспокоено глядя на него. — Я чем-то тебя обидел, мой друг? — Конечно же нет. — Потому что ты ведешь себя странно уже несколько дней. Если ты устал путешествовать со мной, просто скажи, и мы разойдемся. — Если это то, чего ты хочешь, — ощетинивается Эскель. — Это не так, — отвечает Лютик. — Но я также не хочу навязывать свою компанию, если ты этого не хочешь. — Я хочу. — Хорошо, — кивает он. — Тогда скажи мне, в чем дело. И не говори, что ни в чем, потому что все было прекрасно, пока мы не столкнулись с Лето, и после этого ты вдруг перестал со мной разговаривать. Что-то произошло между вами? — Нет. — Тогда что… — Ты написал для него песню. — Слова вылетают быстрее, чем Эскель успевает их остановить. — Я много кому пишу песни. — Лютик хмурится в замешательстве. — Но не мне. — Когда Лютик открывает рот, чтобы ответить, Эскель поднимает руку, останавливая его. — Ты пишешь песни каждому встреченному тобой ведьмаку, включая тех ведьмаков, которых ты никогда не встречал. Ты пишешь песни для трактирщиц, с которыми перекидываешься всего парой слов, и каждой собаке, которую ты гладишь, и даже пиратам, которые пытались тебя убить. Но мы знаем друг друга пятнадцать лет, и ты так и не написал ни одной песни обо мне. — Эскель… — шепчет Лютик. — И это нормально. — Эскель качает головой. — Я знаю, что я не Белый Волк. Я не такой трагичный и благородный, как Коэн. У меня нет историй длиною в сотню лет, как у Весемира. У меня нет несчастной любви, как у Ламберта и Айдена. Я всего лишь ведьмак. Недостойный песен. Лютик не отвечает, словно потеряв дар речи, и Эскель отворачивается, чтобы расстелить свой спальный мешок, скрывая горящие от стыда щеки. Наверняка бард не захочет делить с ним постель после его срыва. Он слышит, как Лютик позади роется в своих сумках, но Эскель не смотрит. Он не может заставить себя увидеть отвращение, или, что еще хуже — жалость, с которой Лютик будет смотреть на него. — Вот. — Ему что-то суют в руки — маленький черный блокнот, в котором, как он видел, Лютик что-то записывал. — Что это? — спрашивает Эскель. — Просто прочти. Пожалуйста. Когда Эскель смотрит на Лютика, он не видит на лице его друга отвращения или жалости. Тот выглядит растерянным. Что-то в груди ведьмака сжимается от выражения лица Лютика, и он кивает, садясь на край кровати с блокнотом в руках. Он перелистывает страницы, пробегаясь глазами по словам. Все они о сильном, нежном возлюбленном с добрым сердцем и красивыми золотыми глазами. — Это песни о любви, — тихо говорит он, и Лютик кивает. — У меня еще несколько таких блокнотов, исписанные ими. Эскель улавливает еще одно упоминание о золотых глазах. — Ты ведь не влюблен в Геральта? Трисс и Йеннифер съедят тебя заживо. Лютик издает сдавленный звук. Когда Эскель поднимает глаза, то видит, что Лютик трясется от беззвучного смеха, закрыв лицо руками. — Лютик? — встревоженно спрашивает Эскель. — О боги. — Лютик трясет головой. — Геральт предупреждал, что это будет непросто. Эскель, я полностью исписал первый блокнот в ту первую зиму, что провел в Каэр Морхене. Эскель ломает голову. Коэн — следующий очевидный вариант, но у него зеленые глаза. Ламберт уже в отношениях, а Лютик никогда не проявлял и намека на ревность. Весемир слишком стар для Лютика, впрочем, как и все ведьмаки. — Эскель. — Лютик сокращает расстояние между ними, обхватив лицо Эскеля руками. — Каждая песня в этом блокноте о тебе. Я написал тебе сотни любовных песен и не спел ни одной из них, потому что они слишком много для меня значат. Я писал о твоих руках, твоих глазах, твоей улыбке, о твоей великолепной заднице, и о том, как ты ценишь своих братьев, как ты добр к детям, как ты без малейших колебаний вырвал меня из лап пиратов. И я напишу тебе еще тысячи песен, дорогой, потому что я люблю тебя. Настала очередь Эскеля терять дар речи. — Ты… — Прости, если я когда-либо заставил тебя усомниться в моем отношении к тебе. — Лютик качает головой. — Честно говоря, я пытался писать песни о твоих героических подвигах. И каждая из них в итоге превращалась в песню о любви, потому что я просто не могу ничего с собой поделать. Эскель откладывает блокнот и встает лицом к лицу с Лютиком. — Пожалуйста, скажи что-нибудь. — Улыбка барда дрожит. — Даже если это значит, что ты не чувствуешь того же. Знаешь, я совершенно доволен тем, что я твой друг. Я ценю нашу дружбу так же, как ценю дружбу с Геральтом. Ты хороший человек, Эскель, и я счастлив, что знаком с тобой. Эскель ничего не говорит. Вместо этого он целует Лютика. Губы барда теплые и мягкие, со вкусом медовухи, которую они пили за ужином. Эскель притягивает Лютика ближе, так, что теперь их тела прижимаются друг к другу. Эскель слышит, как бьется сердце Лютика, чувствует в воздухе запах его растущего возбуждения, но не позволяет себе отвлечься от поцелуя. — Споешь мне одну, певчая птичка? — бормочет он, когда они, наконец, отстраняются друг от друга. Щеки Лютика раскраснелись, а губы распухли от поцелуя. Он выглядит восхитительно, особенно, когда улыбается Эскелю. — Любовь моя, этой ночью я спою тебе любую песню, которую ты захочешь.***
— О боги, Юлек, — говорит Вальдо на следующее утро, когда Лютик и Эскель выходят из своей спальни. — Когда я пригласил тебя остаться на ночь, я не ожидал, что не смогу уснуть из-за твоего кошачьего воя. — Прости, Вальдо. — Лютик смотрит на Эскеля с нежной улыбкой. — Меня увлекла страсть. Ты не можешь меня винить. — Я говорил о пении, — невозмутимо отвечает Вальдо. — Ах ты сволочь! Эскель идет проверить Скорпиона, оставляя двух ссорящихся бардов наедине.***
В первый раз, когда Лютик публично исполняет одну из любовных песен, которые он написал для Эскеля — они находятся в таверне в дне езды от Вызимы, где завтра встретятся с Геральтом. Это нежная, медленная песня под стать ночи; о том, каково лежать на груди любимого и слушать его сердцебиение, пока он спит. Никто в таверне не знает, что это песня для Эскеля. Прекрасный, мирный любовник в песне не имеет никакого сходства с неуклюжим ведьмаком в доспехах, сидящим в углу. Но Эскель знает, и этого достаточно. Он знает, что сладкие слова любви, слетающие с губ Лютика, и тепло в его глазах — все это для него. И хотя Эскель не великий бард — он знает, что сможет доказать Лютику собственную любовь, когда они вернутся в свою комнату — губами, руками и шепотом, и Лютик впитает язык его тела, как будто это лучшая в мире песня о любви. Эскель знает, что, возможно, песня о его героических подвигах так и не будет никогда написана, но его устраивает и это. У него уже есть сотни песен о любви Лютика к нему, и будут написаны еще сотни о том, как он любит Лютика в ответ. На континенте нет ни единой песни, которую Эскель предпочел бы услышать больше.