Я ничего не могу с собою сделать

Москва вел по плечам в веснушках, растирая мазь. Хрупкая спина Петербурга вызывала в Москве желание поцеловать каждую отметку солнца, каждый миллиметр кожи, втянуть, оставив свои следы, прикусить и услышать нежный стон. Мужчина вдохнул запах волос СПб, выдохнул, хотя хотел как можно дольше чувствовать это, оставить в себе, и сказал тихо: — Ты ешь? Совсем худой. — он провел по позвонкам, кусая губы. Пальцы дрожали. Слишком близко, слишком запретно. Сводит с ума. Петербург не замечал чувств Москвы уже три столетия, красиво уходил от скольких тем, нежно улыбался и каждый раз ускользал от признания. Тц, Питер идеален, и идеален во всём. До невозможного. Нестерпимо прекрасен. Нельзя прикасаться к пухлым, обкусанным губам, к изящной шее, к густым волосам, зарыться в них, тянуть, целуя, впиваться в шею, спускаться ниже, вести по хрупкой спине вверх, вниз, отчаянно цепляться за него, вкусить полностью. В Питере — пить. Москва хотел до дна, однако пока выходило лишь дотрагиваться, утопая в этих серых глазах. — Москва? — Петербург обернулся, спокойно смотря на задумавшегося мужчину. Тот чуть нахмурился и кивнул Питеру. — Прости, не могу отойти от дел, — он нанес ещё немного мази на пальцы, растер, согревая, и продолжил растирать. Питер тихо ахнул, отвернувшись, а Москва вздрогнул. Он слышал, как стонет Петербург, и эта мелодия наслаждения до сих пор в ушах Москвы, сколько бы лет не прошло. Девяностые. Наркотики. Алкоголь. Сладость губ и нежность рук. Питер тогда не соображал, сам предложил, сам потянулся, сам целовал. Неумело, слепо тыкался, как котенок, кусался, а у Москвы бабочки затмили сознание. Почти. Не оставить следы. И приходилось сдерживать себя, обнимать лишь за талию, целовать лишь лицо. Знал — ниже смерть. Их занесёт. Петербург не простит. Вдох, стон, долгий поцелуй и крепкие объятия. Головокружительный запах, привкус сигарет, горький, и мысль: Нельзя дать этому повториться. Вовремя остановился, уложил спать, на утро Питер не помнил. Не удивился покусанным губам, привык сам сжимать зубами, сдирать кожицу и слизывать кровь. Москва посмотрел на голову Петербурга, словно хотел прочитать его, залезть внутрь. — Сильно жжёт, да? — Москва заметил покрасневшие уши СПб. Тот не отреагировал, а потом кивнул как-то рвано, поежился. Москва следил за движениями Питера, в ушах стучала кровь Все фазы. От ненависти к новой столице до яркой влюбленности. От рук на шее и отчаянного рыка до беглого взгляда и быстрых объятий. Безумие пробирало до костей. Помутнение, секунда, Москва целует шею. Петербург тихо ахает и сжимает кулак. — Москва? Не понимает, дышит затрудненно, слабо. Боится. — Петербург, — шепчет свистяще, руки на живот, грудь к спине, и губы чуть ниже уха. Питер хватает Москву за руки, вскидывает голову, громко, громко. Москва уже плавится, теряется, ниже, ведёт по телу, яростнее, теснее. — Москва, — стонет несдержанно, дрожит и отталкивает, вырывается, падает, опирается на локти. Ошеломлённо. Москва красный, сгоревший, взгляд не прячет. Питер — зверёк в углу. Замер. Ищет лазейку, смотрит огромными глазами. Москва почти жалеет, что начал, отчаянно пытается дотронуться, обжигается и тянется ещё. Снова. — Я не такой. — губы едва шевелятся. Ошибся? Москва нависает, смотрит спокойно и ведёт по щеке ладонью. Питер ежится, краснеет, жмурится. — Не такой? — тихо. — До свадьбы… Как учил папа… — он задыхается, почти скулит. — Нельзя без свадьбы. Москва… Смеётся. Мешать соль и виски можно. А это — нельзя. Кости, что пересчитать пальцами, голод, болезни — можно, а это — нельзя. — Тебе нравится. — заявляет Москва. Блефует, видит — некомфортно. Петербург вскидывается, смотрит почти по-детски наивно. — Это не имеет значения. — отворачивается, кладёт руку на спину, сжимает футболку. Значит, нравится. Москва не ошибается. — Я люблю тебя, Санкт-Петербург. — слова даются легче, а дыхание всё сложнее. Питер замирает, глядит куда-то за плечо мужчины, губы облизывает. Москва следит за языком, сам ведёт по губам, а в мыслях — по чужим. — Отойди от меня. — ровно, не приказывая больше — умоляя. Не готов. Не слушает. Целует, как тогда, сжимает подбородок пальцами. Петербург цепляется за Москву, царапает поясницу, неловко двигает губами, а затем по животу, стон. Отстраняет, вытирает губы, почти плачет. — Я не такой. — снова, снова, Москва не понимает. Контраст действий и слов. Сложно. — До свадьбы ничего не будет. Непонимание. Принципы. — А поцелуи? — выдох, Питер неуверенно качает головой. — Ты меня не любишь? — пан или пропал. — Н-не знаю. — голос дрожит, пальцы убирают волосы со лба. Поджимает губы. — Давай попробуем? Обещаю сделать тебе предложение. — Москва усмехается, гладит по щеке и целует нежно скулу. Будет ли ещё шанс быть так близко? — Никто не будет знать об этом. — ставит условие, серые глаза уставились в голубые. Раз он хочет. Малая цена за возможность просыпаться рядом. — Никто. — соглашается, наклоняется для поцелуя и встречается с ладонью на губах. Садится чуть поодаль. Петербург на колени, смотрит в глаза, а руки уже на талии, Москва не сдерживается, на лёгкое касание к щеке зарывается в волосы и целует, целует, целует, забирается выше, Питер дрожит, хлопает по плечу, не даётся, едва терпит прикосновения. Москва не сдаётся. Утром сонный Питер в одной футболке готовит кофе и блинчики, а Москва ищет ближайший ЗАГС. — Выйдешь за меня? — шутливо, встаёт рядом и ведёт по спине, сжимает ягодицу. — Нет. — шлёпает по руке, подаёт чашку. — Наша свадьба послезавтра. — Не приду.