Мучения Святого Себастьяна

— Холмс, выйдите из комнаты. Он со мной не разговаривал. Вел себя как маленький ребенок, чьи интересы были нарушены лишь незначительно, но эго же позволяло признать, что был то не прав он. Я знал, что Холмс выходил ночью, когда никто не мог его поймать. Иначе как можно было объяснить нарушенный в гостиной беспорядок, приведенный в еще больший хаос, вероятно, ночными поползновениями моего друга. *** В ту пятницу, когда я зашел в дом, ожидая громкий скандал, ничего, к моему удивлению, не произошло. Я спокойно отправился ужинать без участия Холмса, и должен признать, это мне абсолютно не мешало. Я принял тот факт, что не я виноват в том, что происходит, а поэтому отчасти смирился. Возможно, на меня так повлияло благосклонное настроение Персиваля, или же покорность, с которой пришлось всё это принять. Читая «Дейли ньюс» в вечер воскресения, я невольно начал прислушиваться к тишине, окружающей меня. В камине трещали дрова, на стене цокали часы, где-то внизу хозяйка готовила ужин, за окном проезжал кэб. Но единственное, что действительно могло меня заинтересовать, это затишье, доносившееся из комнаты Холмса. Волнение, которое одолевало меня при взгляде на его дверь, можно было сравнить разве что с тем нервозным состоянием перед скачками, когда поставил на фаворита, и рьяно ждешь его победы. Больше всего я боялся, что Холмс, закрывшись у себя, вновь испытывает своё здоровье и психику, ища радости в быстротечных аффектах. Это пугало меня, а так же всё больше разочаровывало в себе, ибо я, будучи врачом, не мог образумить его. Понимание этого угнетало меня больше, чем любые другие вещи. Я никак не мог сосредоточиться на тексте, хоть и читал уголовную хронику. Должен признать, что и в правду ничего не происходило. Как прискорбно.       *** Уже перед ужином, когда я откинул газету на диван и собирался закурить, дверь комнаты Холмса внезапно открылась. Он вышел, на мое удивление, в свежей рубашке, черном жилете, поверх накинув халат. Волосы его были причесаны, и на лице была улыбка, но уже не аффективная, а, вероятно, настроенная на милый вечер. Он остановился возле кресла и по-доброму взглянул на меня. — Мой милый друг, давайте упустим наш раздор, — он сел за стол и положил на ноги салфетку. Ужинали мы практически в тишине, пока он не сказал, опять улыбнувшись: — Знаете, Уотсон, хоть я и понимаю, что поступил довольно не этично по отношению к вашему коллеге, — он взял папиросу, — Но то, что сделали вы, так же не является добросовестным. В этом недоразумении я умываю руки. Я так опешил, что аж подавился куском баранины. — Ну знаете, Холмс, это уже слишком, — воскликнул я, откладывая приборы. — Почему же? — его лицо вдруг стало холодным, а взгляд пустым. Он потушил спичку и равнодушно сказал, — Я считаю ваш поступок мало того, что не честным, так еще и наглым. — Наглым? — от такого я настолько оторопел, что почувствовал, как мои щеки загорелись, и чуть затряслись руки, — Холмс, как вы можете говорить такое? — С уверенностью в себе, — холодно продолжал он, отпивая чаю. — Я пытался вам помочь. Чем же вы отплатили мне? Очередным хамством? — Уотсон, не ведите себя, как ребенок, — он поднял на меня пронизывающий взгляд, коим всегда смотрел на преступников. От этого меня пробрало холодом, — Я не просил помогать мне. Позже мы разошлись по своим комнатам и вновь весь оставшийся вечер провели в одиночестве. Я думал начать перечитывать Пинеля, но вместо этого лежал в кровати, уткнувшись в стену, раздраженный и злой, а так же разочарованный: в первую очередь собой. На следующий день, выйдя в гостиную около десяти часов, я застал в ней Холмса, читающего утренний «Таймс». — Доброе утро, — он проигнорировал меня и перелистнул страницу. Я уже собирался отпить первую чашку кофе, как вдруг в гостиную зашел наш слуга, и громко сказал, протягивая в сторону моего друга бумагу: — Телеграмма для мистера Холмса! Холмс сразу же оживился. Он схватил телеграмму, пробежал по ней глазами и я услышал то, чего не слышал уже более трех месяцев. — Аха! —победоносный возглас, предупреждающий о новом деле. Лицо Холмса ожило, в глазах появилась искра. Новый аффект. — Убийство! — с улыбкой закричал он, — Это убийство! И тут же осекся, глядя на меня, а я опустил глаза, делая вид, будто бы не заинтересован. Холмс подошел ко мне и протянул бумагу. «Новое дело. Убийство. Просим Вас о прибытии. инсп. Грегсон. Коммерциал-Роуд 38. Уайтчепел» Мы с минуту молчали, а затем он, видя, вероятно, мою заинтересованность, сказал: — Вы поедете со мной, доктор? Уже через десять минут мы сидели в кэбе, мчащем по мрачным улицам весеннего Лондона. Мы молчали, но украдкой, надвинув котелок на лоб, я наблюдал за Холмсом. В сером свете утра его худое, истощенное лицо было бледно-мертвым, но я видел, как в глазах уже зародился огонь. Холмс сосредоточенно смотрел в окно и нервно барабанил тонкими пальцами, облаченными в черные кожаные перчатки, по набалдашнику трости. — Странные обстоятельства, — вдумчиво сказал он, взглянув на меня. — Мы еще не доехали. — Дело не в том, доехали мы или нет, Уотсон, — чуть раздраженно заметил Холмс, — Грегсон явно взволнован. Я не ответил. Сложно было что-либо оспаривать. Ехали мы около сорока минут, и как только приблизились к Кавли стрит, я увидел из окна инспектора Грегсона с двумя констеблями. Он выглядел настороженным. — Доброе утро, джентльмены, — он пожал нам руки и еле улыбнулся. — Для кого как, инспектор, — подметил Холмс. — Уж действительно. Мы неторопливо пошли вдоль улицы, но я уже увидел, как мой друг торопился узнать, что произошло: он то ли дело обгонял инспектора и нервно оборачивался на меня и констеблей. — Убийство произошло около полтора суток назад, — говорил инспектор, — Жертву нашел какой-то пьяница, слонявшийся тут. — Как так вышло, что труп лежит здесь уже почти два дня? — перебил Холмс. — Место не людное. Мы свернули в узкий проулок. Подойдя к месту преступления, мы увидели еще двух констеблей, экипаж для перевозки трупов, и еще одного инспектора — нашего давнего знакомого Лестрейда. Он стоял возле тела, накрытого белой тряпкой, и взглянул на нас раздосадованно, но одновременно серьезно. Мы с Холмсом остановились поодаль. Уже чувствовался характерный запах. — Ну что, джентльмены, — сказал он серьезным тоном и наклонился, — Прошу взглянуть. Лестрейд сдернул белую тряпку, и нашим взорам открылась отвратительнейшая картина, места которой не должно было никогда случиться. Перед нами предстал труп молодого человека, уже даже не бледный, а цвета болотного с синим. Он лежал на спине, со спущенными к коленам штанами, в черном твидовом пальто, жилете и полурастегнутой белой рубашке, залитой уже иссохнувшейся кровью. Я на секунду закрыл глаза и отвернулся. Холмс подошел ближе и тяжело вздохнул. От места, где вероятно заканчивались ребра, прикрытые рубашкой, живот молодого человека был вспорот, и рана напоминала темную бездну, извергнувшую из себя темную массу, в виде свернувшейся черной крови, на запах и вид которой уже слетелись мухи, и появились первые черви. Его лицо было спокойным, но было в его приоткрытых, синих, потрескавшихся губах и каштановых кучерявых волосах нечто мученическое, что на фоне общей картины вызывало больший ужас. Я взглянул на Лестрейда, прохаживающегося возле труповозки, растерянно смотрящего вниз. — Мы уже идентифицировали его, — сказал Грегсон. — Студент? — тихо спросил Холмс. — Да. — Это случайно не тот молодой человек, о пропаже которого заявили два дня назад в газетах? — спросил я, вспоминая. — Он, — Лестрейд достал из кармана пиджака газету, — Оливер Грант. — О пропаже заявила его матушка, Ванесса Грант. Да, помню, — сказал Холмс. Он начал обхаживать труп по кругу, и вытащив лупу, то ли дело садился на корточки. Он выглядел озадаченным, но я увидел азарт, охвативший его. Холмс резко обернулся к стене и начал детально осматривать её, постоянно что-то бубня себе под нос. Он опустил голову и спросил: — В этом месте ведь никто не ходил? — Нет, — ответил Грегсон. Он и Лестрейд, тем временем, занимались заполнением каких-то бумаг, курили и обсуждали что-то с констеблями. То бишь, занимались абсолютно не тем, чем были должны. Я снова обернулся к Холмсу, который уже стоял, согнувшись, опираясь рукой о стену, внимательно смотря на землю. Я увидел, как на его лице появилась мимолетная улыбка. Он взглянул на труп. — Уотсон, будьте добры, подойдите сюда. Я встал перед телом и ждал, когда Холмс поднимет на меня взгляд и скажет, что делать. Вместо этого он склонился над трупом с сугубо озадаченным видом. — Лестрейд, вы сейчас везёте его куда? В Лондонский госпиталь? Отлично. Затем он взглянул на меня. — Уотсон, что вы можете сказать? Я взглянул на рану. — Здесь всё в запекшейся крови. Плохо видно. — Но что-то вы можете сказать? Я еще раз осмотрел всё. — Орудие убийства, вероятно, очень острый режущий предмет. — Так, продолжайте. — Хорошо заточенный нож? — Тепло, но не близко. Я нахмурился. — Не понимаю, Холмс. — Еще что-нибудь, Уотсон? Я пожал плечами и посмотрел на него. На лице Шерлока Холмса отображалось такая недоумение, коего я давно не видел. Брови его сомкнулись, губы сжались в тонкую нить, и на лице выступили морщины. — Думаю, хирурги в госпитале хорошие. Он повернулся к Лестрейду и Грегсону. — Придете вечером на Бейкер-стрит с результатами вскрытия и своими гипотезами, джентльмены. Холмс встал, откланялся и быстрым шагом пошел прочь, но не в сторону, из которой мы пришли. Я догнал его и сказал: — Очень это странно, мистер Холмс. — Что странно? — Обычно тот самый Лестрейд не стоит на месте, как вкопанный. — Он взволнован. Я хмыкнул. — Вы меня удивляете. Мы были на месте преступления меньше получаса. — Больше и не требовалось. — Но как? Это убийство! Я был крайне раздосадован происходящим, и опять, как и часто это бывало, не понимал действий моего друга. Вдруг он резко остановился и придержал меня за пальто. — Аккуратно, поезд. И тут я услышал гудки, и передо мной пронесся состав, ветер от которого чуть не снес мне с головы шляпу. — Холмс, зачем мы идём не в ту сторону? — ощутив прилив адреналина спросил я. — Проверять мою теорию. Он быстро пошагал по путям. Мы дошли до Шадвеловской железнодорожной станции. Она была полу заброшенная, с одной будкой и перегородкой. Холмс остановился, осмотрелся, а затем резко свернул на право, уходя вглубь улицы. Выйдя на Комерциал-Роуд — широкую оживленную улицу, наполненную кэбами и различнейшими людьми: от разнорабочих, лавочников и леди, прогуливающихся вдоль, так и до нищих и детей-бродяг. Холмс свернул влево, и совсем скоро мы оказались возле церкви. Он вновь остановился, и вдруг вскричал: — Как занимательно, Уотсон, как занимательно! Он развернулся и пошагал в другую сторону: туда, где был тот страшный закоулок, который мы прошли и свернули на улицу, параллельную ему. Там оказалась начальная школа, из которой, после занятий, выходили дети. — Как занимательно, — вновь воскликнул Холмс. Мы прошли в переулок. Ни инспекторов, ни констеблей, ни труповозки уже не было. Шерлок Холмс подошел к месту, на котором ещё до недавнего времени лежало тело несчастного Оливера Гранта. Он замер, смотря в одну точку. Я же стоял молча. Холмс долго осматривал каменную стену, трогал её, потом опускался на землю, и так же пристально вглядывался. Вдруг он отошел, повернулся спиной к стене и со всей силы прижался к ней, вытянув вперед руки. Отошел, посмотрел, покачал головой и повернулся ко мне. — Уотсон, мне нужна ваша помощь. Подойдите сюда и встаньте напротив меня. Да, вот так. Он вытащил из кармана часы и раскрыл их. — Отлично, — задумчиво сказал Холмс и с улыбкой посмотрел на меня, — А теперь, Уотсон, прижмите меня к стене. — Что, простите? — Прижмите меня к стене, — он подступил вперед, — И постарайтесь как можно сильнее и резче. Это очень важно. Я понимал, что допытывать о том, зачем, было абсолютно бессмысленно, но непонимание вновь вскружило мне голову. Я положил на землю зонт, взял Холмса за плечи и резко прижал его к стене, да так, что он вскрикнул. — Ради Бога, простите меня, Холмс. — Не отпускайте, — на выдохе сказал он, дергая меня за руку, — Держите как можно сильнее. Я прижимал его к стене, а Холмс, в свою очередь, стоял, вытянув одну руку, а во второй держа часы. — И сколько мы будем так стоять? — поинтересовался я, смотря на него, откинувшего голову и закрывшего глаза. — Пару минут точно хватит. — Главное, чтоб нас никто не увидел в таком положении. Он хрипло рассмеялся. — В том то и дело, Уотсон. Никто не увидит. Мы стояли так около пяти минут. У меня затекли руки, но Холмс продолжал смотреть на часы. — Отпускайте, — резко сказал он. Я тяжело вздохнул. — Уотсон, посмотрите, есть ли у меня что-то на спине. — Пыль и куски штукатурки, — начал стряхивать я с его черного пальто мусор. Холмс присвистнул и вытащил лупу. Опять осмотрел стену. — Едем домой, Уотсон. Здесь моя работа закончена.       *** Как только мы вернулись на Бейкер-стрит, Холмс схватился за газету, в которой было напечатано объявление у пропаже молодого человека. — Оливер Грант. Двадцать три года, студент лондонского медицинского университета. Проживает в Невингтоне…странно, очень странно. Он кинул газету на стол и начал ходить по комнате, опустив голову. — Какое ужасное убийство, Уотсон. Вопиющее, злорадное и извращенное. — Не вижу в нем ничего, что могли бы сказать вы. Поистине отвратительно то, что это убийство, и не более. Он сел в кресло и передал мне портсигар, а сам взялся за трубку. — Что вы узнали, Холмс? — он проигнорировал меня, но через пару минут, постучав пальцами по подлокотнику, сказал: — То, чего не хотелось бы признавать. Впервые я слышал такие странные слова. Безусловно, Холмс умел и любил драматизировать, но в плане работы он всегда был холоден, будто бы и не был человеком. Сейчас же он выдал фразу, которая могла бы поставить в тупик любую логическую цепочку, ибо была столь эмпирической, насколько можно было её себе представить. Я вопросительно взглянул на него, но вместо ответа лишь наблюдал за клубами дыма, вздымающимися над его головой. — Какое извращение, — медленно и задумчиво сказал Холмс, вперившись стеклянным взглядом в часы, — Какое извращение…       *** Около пяти часов вечера на Бейкер-стрит пожаловали Лестрейд и Грегсон. У второго в руках была желтая папка, которую он положил к себе на колени, когда сел в плетеное кресло. — И? — многозначительно спросил Холмс, вновь закуривая трубку и закрывая глаза. Лицо Лестрейда было более озадаченным, чем у моего друга, и одновременно с этим он был взволнован, от чего на лбу выступили капли пота. Лицо Грегсона было мрачным. Я предложил ему сигару, и он начал нервно её раскуривать, крепко сжимая в руках папку. В таком состоянии я видел инспекторов впервые, и распаленное чувство любопытства охватило меня настолько, что я нервно наклонился вперёд, чтобы не упустить ни одного момента. Вместе с этим я взял в руки блокнот. — Мы сообщили миссис Грант о кончине её сына, — сказал Грегсон. — Вы опросили её? — Холмс закрыл глаза и закинул ногу на ногу. — Нет, мистер Холмс. Она была не в состоянии хоть что-либо сказать нам. — Бедная женщина, — сказал я. Грегсон кивнул. — Мы получили результат вскрытия, — Лестрейд указал на папку, и Грегсон тут же передал её Холмсу, — И теперь опасаемся самого худшего. — Чего еще хуже? — с некоторой издевкой спросил Холмс, пробежался глазами по бумагам и передал их мне, — Вот он, тот острый нож, о котором вы говорили, Уотсон. В написанном от руки заключении я увидел слово «ланцет», и кровь будто застыла у меня в жилах. — Вы хотите сказать, что Оливера Гранта убили ланцетом? — боязливо спросил я, кидая взгляд то на встревоженных инспекторов, то на Холмса, выпускающего пары дыма. — Как я и предполагал, — сказал он, тяжко вздыхая. — То есть, вы знали, что это? — с надрывом спросил Лестрейд, — Почему вы сразу не сказали? Холмс подорвался с места и вытянул из серванта бутылку джина. — Не сказал, ибо я только представил это возможным, — он налил прозрачную жидкость по стаканам, — И теперь я это подтвердил. — Как вы это поняли? — весьма нервно допытывал Лестрейд. — По разрезу тканей. Даже не смотря на то, что всё было в крови, хорошо присмотревшись, — он кинул взгляд на меня, — Можно было заметить, что рана сделана не обычным ножом. Разрез был уж больно аккуратным. Он запнулся. — Вам ничего не показалось странным в этом разрезе? Вы вообще его осматривали? — Как раз это и настораживает нас, — Грегсон жадно глотнул джина, — Мы боимся, что это дело рук уайтчепельского убийцы. — Того, убивавшего проституток? — я увидел на лице Холмса апатию. Дело уже переставало быть ему интересным. — Да, — Лестрейд взял из моих рук папку. — С чего такое предположение? — Будто бы вы сами не знаете, Холмс, — огрызнулся инспектор. Уже от нескольких глотков джина он чуть покраснел. Холмс рассмеялся. — Как бы вам не было смешно, мистер Холмс, а факты на лицо, — Грегсон открыл папку и перевернул несколько бумаг, — Хирург установил, что не все органы Оливера Гранта были на своем месте. — он задумался, — Даже не знаю, как сказать, так тут еще и почерк непонятный. Лестрейд выдернул из рук Грегсона папку. — Тот джентльмен слишком быстро диктовал… Одним словом, убийца обтрогал органы жертвы, но ничего не взял, как это было в предыдущих случаях. Это-то и останавливает нас перед тем, чтоб с точностью сказать, что это Потрошитель. — Потрошитель? — поднял бровь Холмс. — Он так себя назвал. Холмс не выглядел удивленным, и не был озадаченным. Он был полон безразличия, и искра пропала у него в глазах. — Если это не Потрошитель, то какие у вас есть предположения, джентльмены? — До вскрытия мы предполагали, что Оливер Грант погиб вследствие борьбы. Холмс рассмеялся так громко, что кажется, в доме на Бейкер-стрит задрожали окна. Лестрейд оторопел и сжал стакан в руках. Приложив руку в груди, Холмс неустанно вдыхал воздух, а когда успокоился, отпил ещё джина и устремился взглядом в камин. Так мы и сидели в тишине. За окном начался дождь. Он стал барабанить по стеклу, окружая нас неуютной и странной атмосферой, создаваемой только здесь, в этой комнате. — Неладно, неладно… — Лестрейд начал ходить по комнате, нетерпеливо постукивать пальцами по столу, по подоконнику, по стенам. Я молчал, и наблюдал за Холмсом, настроение которого было мне понятно вовсе. Он вкрадчиво улыбался, но всё же оставался предельно серьезным. — Уже половина седьмого, — заметил Грегсон. Лестрейд резко повернулся к Холмсу. — Завтра мы планируем сделать несколько допросов. — Уже нашли кого? — Да, и я надеюсь, мистер Холмс, на этот раз вы окажете больше радушия. Шерлок Холмс задумчиво кивнул головой, а затем искрометно улыбнулся, чуть ли не оскалился. — Просите у меня помощи, инспектор? Лестрейд хмыкнул, надевая клетчатый плащ. — Скорее, одолжения. Инспекторы стремительно вышли из комнаты, пожелав нам доброго вечера, и мы снова остались в тишине. — Будете? — Холмс указал на одинокую бутылку джина, покоящуюся на обеденном столе. — Безусловно, — ответил я.       *** — Интересно, в каком месте Лестрейд нашел следы борьбы, — Холмс затягивался уже третьей сигарой. Вместо того жадного интереса, который я ожидал увидеть, я смотрел на вязкую меланхолию, окутавшую его. В стеклянных полупьяных глазах читался след заинтересованности, но что-то странное таилось в ней. И об этом я боялся спросить, — Кажется, и дураку было понятно, что никакой борьбы не было. — Если бы я не знал, что убийство было совершено ланцетом, я бы тоже принялся рассуждать о борьбе. — Ошибка, Уотсон. Грубая ошибка. Не может быть борьбы в спланированном убийстве. — Спланированном? — А как же, — очередной стакан с джином опустел, — Вас ничего не удивляет в местности, в которой всё произошло? Границы Уайтчепела, док, станция и оживленная улица рядом, но при этом закоулок полностью невидимый. Я понял, что это не обычное убийство, как только мы подьехали к месту преступления. Во-первых, вызывать на морды различных бродяг с такой скоростью меня бы не стали. Говорю это вам из опыта своей работы со Скотланд-Ярдом. Здесь же срочная, короткая телеграмма, своим текстом высказывающая максимальную нетерпеливость и давление, под которым я обязан был прибыть на место. Это хорошо спланированное, жестокое убийство. Шерлок Холмс повертел в руках сосуд, и отблески от огня в камине, прошедшие сквозь грани спирта, заиграли на его бледном озадаченном лице, и озарили темные глаза, которые тот час же засверкали дивными красками. — К тому же наш убийца не простой человек… Это занимательно. — И Лестрейд подозревает, что это тот убийца, который орудовал в Уайтчепеле год назад. Честно, не вижу связи. Холмс обратил взгляд, озаренный красным пламенем, но одновременно холодный и рассудительный, на меня.       *** Помню, как в 1887 году, в январе, Холмса точно так же срочно вызвал инспектор Грегсон. Адресом вновь был Уайтчепел, и мой друг, только недавно вышедший из очередного меланхолического эпизода, стремглав отправился по зову Скотланд-Ярда, так ему не любимому.       Мы прибыли в темный проулок, в самое сердце этого района, и не помню, носил ли он так же название. Вокруг столпилась куча народу не самой приятной не только наружной, но и душевной организации, а перед ними констебли в темных плащах, укрытые мрачным светом фонарей. Падал снег, и я кутался в пальто, прикрываясь шарфом от промозглого ветра, боясь в очередной раз подхватить простуду.       Встретил нас, прям как сейчас, инспектор Грегсон. Мы пошагали по ужасающему уайтчепельскому закоулку, наблюдая за тенями, оставляющими морозный след на       стенах.       Посреди улицы на грязном снегу лежало тело, накрытое белой тряпкой. Когда констебль сдернул ее, мы увидели женщину. Как сейчас помню её наполненное ужасом лицо, уже потерявшее любой живой окрас, залитое кровью, её перерезанное горло. Вздернутое доверху платье, обнаженный пах и живот, а на нем разрез, в котором утопал падающий снег. Я никогда не видел такой жестокости, и в тот момент, казалось, потеряю рассудок не от отвратительного вида, а от самого осознания того, что подобное могло произойти.       Звали её Элизабет. Элизабет Страйд. Она была проституткой и третьей жертвой неопознанного, не пойманного убийцы, орудующего на территории этого злосчастного района. Как сейчас помню её бесчеловечный вид и то, как он — монстр — с ней обошелся.       В тот момент я отошел за плечи Холмса, и ждал, что же он будет делать. Возможно, думал я, рационализм моего друга поможет справиться с подобным страхом. Как же я ошибался!       Реакция Холмса была странной. Он стоял на месте перед телом, скрестив руки, и долго над чем-то думал. В этой атмосфере он и напоминал убийцу, осматривающего свои деяния — таков был вид ошарашенного, но сосредоточенного Шерлока Холмса.       Грегсон допытывал. Его трясло то ли от холода, то ли от страха, то ли от злости. Глаза метались по нашим лицам, выискивая хоть что-то, что могло его успокоить. Но ничего не было. Холмс ничего не сказал. Он просто ушел.       Инспектор еще неоднократно заходил к нам после этого. Прошло около двух месяцев, пока он смог выбить из Холмса хоть что-то, а я убедился, что тот всё же об этом деле думал.       Уже тогда мой друг, подав некоторые гипотезы и выводы, отказался участвовать в деле, аргументировав занятостью другими, более важными вещами. И он мог утаить своё безделье от инспекторов Скотланд-Ярда, которые норовили втянуть его и попросить об очередном «одолжении», но от меня, как от человека, живущего с ним под одной крышей, спрятать что-то не представлялось возможным.       Он впал в апатию. Закрылся в своей комнате, редко разговаривал. Я не мог понять, в чем дело, хоть и события того январского вечера так же выбили меня из колеи. Этим я и начал аргументировать свою паранойю — покуда по Лондону бродил человек, способный на такую жесткость, я не мог спокойно спать. И самое главное, что тревожило меня: Шерлок Холмс, великий сыщик, сознательно не взялся за это дело, а продолжал меланхолично существовать в доме на Бейкер-стрит 221в.