call me daddy

thomas mraz., yanix — ты ещё со мной здесь.

Сидеть в баре, когда тебе немного до двадцати, — это заранее ставить бутылку воды на прикроватную тумбочку, хотеть не накидаться — всё равно это сделать — и домой. Ване девятнадцать. Вообще-то, это не так уж много. В пять Ваня не думал об этом. В пять хотелось пойти в школу и не спать днём в детском саду. Хотелось баунти, лимонад и погулять в парке с соседским мальчишкой под пристальным — и не очень — надзором мам. В десять в голову приходили мысли о том, что можно гулять и не волноваться о времени, потому что на улицу отпускали лишь до восьми самостоятельно. А в планах: встречать рассвет вместе с тем самым мальчишкой по имени Кирилл. В тринадцать: «я буду таким взрослым». Взрослым — бесконечные тусовки по клубам и барам, жизнь в общежитии или на съёмной квартире, но не то, кто будет платить. Ване девятнадцать. И взрослым — это о работе, бессонных ночах за курсовыми проектами и семинарами, это квитанции про свет, воду, газ и оплату различных услуг. Это о макаронах, которые ешь неделю, потому что они варятся быстро и, в принципе, достаточно дешёвые. Это об уборке, стирке и глажке вещей, которые, оказывается, не происходят сами по себе. Ване девятнадцать. Он заебался. Они сидят в баре с простым названием «Молодость», и сзади Коли виднеется неоновая вывеска «мам, я поел». Прости, мам, я не ел. Хотя как будто Ваню кто-то спрашивал об этом, кроме Серёжи. Из этого бара у Вани вагон воспоминаний и фотка в инсте на фоне такой же неоновой красной вывески «молодость всё простит»; фотка классная, к слову, владелец был прав, добавив надпись в интерьер. Сидящий напротив Коля кидает на него взгляд — такой осуждающий, колкий, — отпивает своё пиво и тянет немного устало: — И что случилось опять, Ванёк? — Будто бы он не знает ответ. Коля откидывается на диванчик, сверху которого лежит тёмный плед. Ваня кидает взгляд в пол, рассматривает ворс старого советского ковра, колеблясь. — Мы поссорились, — отвечает Ваня, подпирая кулаком голову. Она слишком тяжёлая и забитая, виски ломит тупой болью, а глаза самую малость болят от недосыпа. Куратор завалил на прошлом тесте, пришлось пересдавать, тихо матерясь под нос, потому что Ване нравится учиться хорошо и получать стипендию. Не то чтобы у него сильная потребность в деньгах, просто хочется. — Не удивлён, — выдает тот. Он поправляет капюшон худи, который неприятно впивается в шею, и тянет руку вперёд, легко накрывая ею ладонь Вани, лежащую на столе. Кожа у Коли мягкая и тёплая, и она ощущается хорошо. Знакомо. Так, как когда-то в восьмом классе. — Блять, я знаю, Коль, но… — Ваня под чужим взглядом теряется, опускает глаза в стол, разглядывая переплетения линий дерева на нём, находя разрывы. Ему некомфортно. Ему не нравится здесь сидеть и говорить о проблемах в отношениях, потому что он всё ещё не научился делиться ими с кем-то, предпочитая справляться сначала самостоятельно. Потом — с Серёжей, который в девяносто процентов случаев замечал и выводил на разговор. Серёжа вообще любил говорить и умел это делать: к примеру, он первый сказал, что поза шестьдесят девять полный отстой и ему неудобно, пока Ваня лежал и не чувствовал в себе уверенности остановиться и обсудить это. И это Серёжа сказал родителям об их отношениях (вообще-то, как оказалось позже, всё растрепал Майкл, который тогда, в первый раз для Серёжи у него дома, их слышал). (Лилия лишь пару месяцев назад призналась Ване в том, что буквально с девятого класса осознала влюблённость сына в него. Не то чтобы это заставило Ваню в чувствах наброситься на Серёжу с поцелуями, однако). Ваня не умеет доносить свои мысли так, чтобы было корректно. Он либо спускает всё на тормозах, либо начинает злиться и кричать. Чаще всего первое, к слову. — Какой уже раз подряд вы ссоритесь из-за этого? Четвёртый? Пятый? — Коля говорит тихо в общем галдеже бара, его голос спокойный и мелодичный, но именно он ломает Ваню изнутри по кровеносным сосудам костей. Именно он заставляет Ваню сжаться и ожидать осуждения — потому что Ваня знает, что заслуживает его. (Серёжа бы сказал, что нет, «хватит относиться к себе плохо, ты чудесный», но Серёжи рядом нет, а Коля… Ну, что же. Он любит Колю за честность без обиняков, за дружеские тычки и конструктив, а не за мягкость касаний и теплоту во взгляде). — Это точно последний, Коль, — но тот ему не верит, конечно. Ваня сам себе не верит, если быть по-настоящему честным, но куда легче приврать и улыбнуться фальшиво. «Нет, мне не больно и не обидно, я знаю, что трус». «Но я трус, потому что мне было». — Конечно, если он тебе не напишет через двадцать минут и ты сорвёшься домой, — важно кивает Лебедев, а на его губах появляется усмешка. — Только живёте вы вместе. Какой тогда толк говорить что-то про «последний», если он не последний? — Коль, я… Я не хочу, — кривится Бессмертных, желая вырвать свою ладонь из-под Колиной и натянуть рукава кофты пониже, но тот не даёт ему этого сделать. Он сжимает крепче и подаётся вперёд, из-за чего зелёная прядь падает ему на глаза и выбивается из укладки. — Нет, ты хочешь. Я заебался слушать одно и то же по кругу. Вы ссоритесь, ты приходишь ко мне, мы напиваемся, звонит Серёжа и ты летишь к нему, слушаешь его извинения и забиваешь хуй, — и, окей, Ваня в курсе, что никакого здоровья у них не хватит так напиваться, а с утра идти на пары (особенно, если это векторная алгебра или теоретическая механика), но… Он всё ещё помнит, как первый раз месяца три назад пришёл к Коле под дверь съёмной квартиры с бутылкой водки и пакетом вишнёвого сока, расстроенный и взбешённый, одетый в пижамные штаны, в которых ехал в метро, не чувствуя ни холода, ни косых взглядов окружающих. Но агрессия прошла быстро, сменяясь пониманием и непринятием. Та самая ситуация, когда ты знаешь, как нужно поступить, как будет правильно, но не хочешь это принимать. Будто стоит какой-то барьер и жутко триггерит от осознания принятия решения. Тогда Коля впустил его в квартиру сразу же, сонный и помятый из-за сидения за длиннющим кодом для своего проекта, достал молча рюмки и налил по одной. Это был вечер откровений, когда они вспоминали, как всё началось (Ваня) и почему привело к такому (Коля). В конце концов, когда они напились и устроились на кровати Коли в обнимку под тупую американскую комедию, Ване позвонил Серёжа. Они говорили минуты две, после чего Ваня сорвался с места, крича напоследок о том, что он всё этому придурку скажет. «Не сказал», — подумал на следующий день Бессмертных, просыпаясь под звон будильника в семь с небольшим похмельем и свежими засосами по всему телу, проспав не больше пяти часов. Хотелось остаться нагим под тяжёлым одеялом, прижимаясь спиной к тёплому телу сзади, но пришлось встать, выпить таблетку и собраться в университет, по дороге доделывая семинар по философии, которой его грузили не меньше, чем в школе. Во второй раз приехал Коля. Серёжа свалил к Вадиму, Ваня — лежать под одеялом, пытаться сопливо вдохнуть запах Серёжи с подушки, как в бульварных романах (у него не вышло, Ваня лишь слюнями и слезами перемазал постельное бельё), и стараться не думать, что всё из-за него. Что он виноват в этой ссоре. Второй за месяц. Серёжа вернулся через пару часов, измученный и чужой. В его взгляде читалась бесконечная усталость и что-то ещё потаённое, но холодное; Ваня тогда поставил перед ним кружку чая и открыл новую упаковку печенья, будучи немного пьяным, пока Коля валялся накуренный на кровати (Ваня отказался — это их с Серёжей уговор, который он не нарушал уже два года). Что же, засыпать Коле пришлось под стоны из кухни. Все сделали вид, что глухие и тупые. Третий раз произошёл не совсем понятно. Они, вроде бы, поссорились, но приехавший резко Майкл, который просто соскучился, смог помирить их буквально за пятнадцать минут, ничего особо не делая. Четвёртый раз был самым сильным и масштабным. Ваня сидел с Колей в «Молодости», Серёжа — с Вадей в каком-то клубе. Всё повторялось. Серёжа написал чуть позже двенадцати Ване: жожофакдипинсайд блятт ванша я люблю тебя поезади длмой Иронично, что единственной фразой без ошибок было «я люблю тебя». По крайней мере, именно это заставило пьяного Ваню вызвать такси и через двадцать минут пытаться попасть ключом в замочную скважину. Ему открыл Серёжа, от которого несло сигаретами и алкоголем; это не помешало Ване рухнуть в его объятья, причём буквально «рухнуть», потому что никого из них ноги уже не держали. В ту ночь они не занимались сексом в силу того, что были слишком пьяны, но много целовались, пусть и по вкусу это было как яблочный чапман и виски с колой, и меж признаниях в любви и обещаниях Серёжа сказал: — Я ждал тебя около часа, прежде чем написать… Знаешь, я всегда буду ждать тебя. И не то чтобы это разбило Ваню. Просто да. Пятый раз произошёл сегодня. Тот же повод, те же обстоятельства, Коля и Вадя как поддержка и ощущение полной беспомощности. — Вань, серьёзно, — вырывает его из потока мыслей Лебедев, — это полная хуйня. Коля выглядит участливым и бесконечно уставшим. У них скоро весенняя сессия и сроки сдачи курсовой поджимают, но они оба ещё не закончили до конца. Коле нужен сон и лишние двадцать часов для окончания работ в университет, а не друг, который ноет об отношениях и не решает проблему. Никак. — Я знаю. — Этого мало, — весомо отвечает тот, отпивая ещё пива. Мягкий свет бара углубляет тени на его лице, а прядь всё ещё лежит на лбу. Ваня убирает её, задерживаясь кончиками пальцев на секунду на мягких волосах, а после отпускает руку и прикрывает ею часть лица — Я устал. — Я тоже. — Прости, что отвлекаю тебя. — Ты мой друг, Вань, — и на этих словах на его губах появляется первая настоящая улыбка за этот тяжёлый и долгий вечер. Коля смотрит теплее, а голос его звучит мягче и добрее, когда он продолжает: — Я злюсь не потому, что ты мне жалуешься, а потому, что ты ничего не меняешь. Это звучит правдиво. На самом деле, Бессмертных просто боится нормально поговорить с Серёжей, потому что умом он понимает, почему так происходит, но сердцем — нет. А ещё ему очень страшно. — Почему он так хочет, чтобы я рассказал правду? — Тихо и на грани спрашивает Ваня, не нуждаясь в ответе. — Потому что для него это действительно важно. — Что… — Ваня прочищает горло, а в глазах стоят непролитые слёзы и остатки агрессии. В его банке пиво горчит обречённостью и тоской, а совесть начинает свой суд, будто его разум — это какая-то Гаага, серьёзно. — Что мне делать? — Вернуться домой и объясниться, пока ещё трезвый, — Ваня не совсем уверен, что трезв, но он кивает, тянется к телефону, чтобы пойти оплатить их заказ, но резко останавливается, разочарованно выдыхая: — Серёжа уехал к Вадиму. Коля в ответ насмешливо хмыкает и разумно подмечает: — Мы оба знаем, что его не хватает надолго. Уверен, он уже дома, — и это «дома» — словно чистый воздух, перенос кислорода эритроцитами, насыщение всех органов и тканей. Дом — это про стрёмные занавески с розовыми бабочками («бабочки классные, Ванюш», — было единственным аргументом, и они их, конечно же, купили), куча раскиданных распечаток на столе, кружки с остатками кофе возле ноутбука и подходящие по цвету две зубные щётки в специальном стакане в ванной. Дом — это про людей, которые рядом с тобой. Дом — это про желание туда возвращаться. И Ваня жаждет всем сердцем вызвать такси и уехать из этого бара, чтобы опять возиться с замком и попасть в чужие руки, что замком обхватят его спину и прижмут к себе. Губы, что поцелуют до сорванного дыхания и тихого «люблю» в перерывах. Голоса, что дарит наибольшее успокоение. Серёжа. Серёжа за эти два года стал его домом. — Иди, я заплачу, — кивает ему Коля, помогая надеть лёгкую ветровку, потому что ночи в апреле ещё немного прохладные. На их столике в банках остаётся недопитое пиво и разлитые капли на газетах, напечатанных будто в восьмидесятых. Ваня едет домой под Скриптонита в такси, думая, что скоро разорится на них и их ссоры бьют по карману. Москва сияет яркими огнями и рекламными билбордами, простирается до горизонта, скрывая небо за высотками и небоскрёбами в центре. Москва часто ломает и делает больно, мягко касается шеи, чтобы сжать сильнее и оставить синяки. Москва не любит никого, но Ваня её в ответ — да. Потому что родная. Таксист высаживает его возле подъезда, и Ваня почти искренне его благодарит, забывая, впрочем, черты его лица, как только выходит из машины. Прохлада весны немного отрезвляет, так что в подъезд Ваня входит, в принципе, довольно ровно, пешком поднимается на пятый этаж и роется по карманам в поисках связки ключей с брелком Акацки. Он открывает дверь достаточно тихо, чтобы никого не разбудить с их плохой акустикой в новостройках, скидывает найки в коридоре, ставя на специальную полочку для обуви, которую они с Серёжей купили в прошлом году в Икеи, вешает куртку на крючок и проходит внутрь, включая небольшой светильник в коридоре. В тишине квартиры его шаги отдаются достаточно отчётливо, и Ваня заглядывает в каждую комнату, чтобы с усмешкой и разочарованием обнаружить простой факт. Квартира пуста.