Что ты знаешь?

Что ты знаешь про меня, Чему ты веришь про меня? Не мне судьбу свою менять. В доме тысячи дверей, В доме тысячи огней, В доме тысячи смертей — А что у нас тут?.. Мельница — Что ты знаешь?

— Тебе грустно? Узкая прохладная ладонь с длинными жесткими пальцами опустилась мне на плечо, и я раздраженно выдохнула. — Виктор, отвали, — протянула я, но все же сдвинулась чуть вправо, освобождая место на скамейке. Мы были в одном из мутарумов, где часто проводили время вместе. Только вот сейчас я хотела побыть одна. — Очаровательная непоследовательность, — хмыкнул тот и присел на пионерском расстоянии от меня. Непохоже на него. Хотя не уверена, что меня это должно волновать. Не пристает — и ладно. — Не смотри на меня, — я скрестила руки на груди и, на всякий случай, закинула ногу на ногу. Знай наших! — Совсем меня за извращенца держишь, — чересчур жизнерадостным тоном проговорил Виктор. Краем глаза я заметила, что он какой-то слишком беспокойный: пальцы, сложенные в замок на коленях, подрагивали. Я повернулась к нему, не совсем понимая его настроение. Несмотря на подобие улыбки, уголки губ стремились вниз. В глазах плескалась горечь. Виктор, Виктор. Плохой из тебя лжец. Я слишком часто в своей жизни наблюдала такую гримасу: еще девочкой меня таскали на всяческие кастинги, где я должна была скалиться на камеру, следя при этом, чтобы улыбка была не слишком широкой. «Морщины будут, — поучала мама. — Замуж никто не возьмет». Я ведь тогда совсем малая была, что мне до тех морщин… Но послушно репетировала дежурную улыбку, которая никогда не касалась глаз. Хорошая девочка. Выныривая из воспоминаний, сделала глубокий вдох, и сфокусировалась на Викторе. — Что тебя тревожит? Ты ведь не извиняться пришел? — выпаливаю я. Он отвел глаза и отгородился от меня своими распущенными белыми волосами. Его состояние тревожило: знакомые мне кванси до ужаса скрытные, и даже об очень серьезных вещах я обычно узнаю постфактум. Позабыв недавнюю обиду, я утешающе коснулась плеча друга, но стоило мне это сделать, как я поняла, что он… нагло, совершенно бессовестным образом ржет! — Блин, ну ты даешь, — Виктора слегка потряхивало от смеха. — Думаешь, хоть что-то понимаешь? Виктор прекратил смеяться так же внезапно, как и начал. Его взгляд, обращенный ко мне, стал тяжелым и цепким. Я почувствовала себя так, будто меня пригвоздило к скамейке. Как бабочку булавкой. Со змеиной грацией Виктор скользнул ближе ко мне, и от прикосновения его туго обтянутого брюками бедра я невольно сглотнула. — Что ты понимаешь? — прошипел Виктор, перекидывая одну ногу через меня так, что еще немного — и он сядет мне на колени. Его тело было слишком близко, упругое, теплое, невероятно крепкое и жилистое. Сквозь тонкую ткань футболки я почувствовала твердую грудь и выпирающие шарики пирсинга. И я готова была поклясться, что на секунду моей щеки коснулся его влажный язык! Порой я засматривалась на него — не более, чем на других кванси, но, может, я дала ему повод думать, что это нечто большее, чем просто интерес? — Виктор, ты меня не так понял, — я предприняла попытку вырваться, но он навис надо мной и сжал плечи так, что я пискнула от страха. — Я не хочу! — Я знаю, птичка, знаю… — почти ласково проговорил Виктор, сверля меня взглядом рубиновых глаз. Грубо огладил плечи, развел мои руки в стороны, до хруста сжал запястья. Я замерла под Виктором, ни жива ни мертва от ужаса. Он же, казалось, наслаждался ситуацией: его колени сжимали мои бедра, а губы исследовали каждый сантиметр кожи, не прикрытой одеждой. Когда руки парня заползли под футболку и нащупали застежку бюстгальтера, я отчаянно задергалась, понимая: еще чуть-чуть, и меня изнасилуют прямо на парковой скамейке. Пальцы цеплялись за его и без того растянутую майку. — Вик… тор… — срывающимся голосом взмолилась я, рыдая от унижения и разочарования, — Виктор, будь же ты человеком! — О, хотел бы я, — горько хмыкнул он и уткнулся лбом мне в плечо, впрочем, не ослабляя хватки. Руки бесстыдно блуждали по всему телу, хоть уже и без прежнего пыла. — Бедная моя птичка, мы оба в клетке. Какой же бред ты несешь! — хотела закричать я, но остатки здравого смысла позволили подавить этот порыв. «Почему все так обернулось?» Виктор замер, тяжело и хрипло дыша. Кожа в местах, где мы соприкасались телами, была влажная от пота и неприятно липкая. Глотая слезы, я смотрела в голубое, без облачка, небо, а волосы на макушке Виктора щекотали мне шею. Налетел ветер, охлаждая пылающее лицо. Время словно застыло. Я боялась пошевелиться, чтобы не провоцировать Виктора. Тот не спешил слезать с меня. Он как-то странно обмяк, будто у него кончились силы. Почувствовав возможность спасения, я решила усыпить его бдительность и заставила себя расслабиться, чтобы в нужный момент сбежать, но он, будто прочитав мои мысли, лишь рассмеялся, качая головой. В красных глазах отражались гнев, стыд и, почему-то, страх. Виктор схватил меня за подбородок и отчаянно впился в губы, сминая и кусая их, пытаясь сделать больно. С каждой секундой этого недопоцелуя я чувствовала, как силы покидают меня, воля слабеет. Пальцы, до этого судорожно цеплявшиеся за плечи Виктора, легли на его колени и слегка сжали. Когда он отстранился, я заметила кровь на его губах. Моя? Его? Уже не важно. Меня переполняло отвращение, прежде всего — к самой себе. — Ничего ты не понимаешь, — выплюнул он, скатившись с меня. Я тут же вскочила на ноги и побежала, не разбирая дороги. Ветер свистел в ушах, но я готова была поклясться, что слышала серебристый смех Виктора. Как оказалось, в последний раз.