post mortem

Молчать о Бездне всегда ощущалось будто нечестным; говорить о ней, конечно, ещё хуже, но ему показалось, что Кайе можно рассказать; что Кайя поймёт. Они сидят у каменной стены в полуразвалившемся укрытии — старом заброшенном доме, ветер снаружи воет; такую пургу надо было пересидеть. Рассказ Аякса выходит коротким и чётким, но облегчения и удовлетворения он не чувствует; в груди всё тот же нераспутанный ком ниток — ни проглотить, ни выкашлять; от выброшенных в холод слов только чувствуется сильнее; что-то словами не вытащить. У Кайи лицо вдумчивое и спокойное как и всегда, будто у него весь мир на ладони; это до ужаса раздражает, но иногда почему-то успокаивает. Он кивает медленно и закусывает губу, обдумывая. Аякс ждёт откровения в ответ, может быть, не честной прямой истории, но хотя бы полуслов и намёков; Кайя сложный, слаженный, искусно сложенный — не за что зацепиться, нечего сковырнуть, и каждую фразу, несущую хоть каплю смысла, хоть каплю личного и живого, надо было вытягивать силой и терпением, а потом ловить-искать в бесконечном потоке пустых бессмысленных слов. Аякс щурится и смотрит ему в лицо, пытаясь уловить любое движение, поймать хоть что-то — прочесть, узнать; готовится вылавливать слова. Кайя не говорит про свой глаз бога, конечно, не говорит, тем более не говорит про события, происходившие вокруг; он выпрямляется, ловит его взгляд и медленно, осторожно и тихо, будто боясь кого-то разбудить или спугнуть, спрашивает: — Как там было? В Бездне?.. Аякс промаргивается, сначала даже не понимая о чём речь; потом хмурится. Конечно, опять не про Кайю. Он кусает губу, задумываясь; Аякс не любит вспоминать Бездну. Точнее, странно её вспоминать: она была настолько же ярким пятном в его жизни, насколько смазанным, покарёженным, с помехами: Бездна сильно влияет на сознание. Да и нелепо её вспоминать, бессмысленно: как снова слушать наставления о вещах, которые выучил и прошёл на практике не раз; он помнит все слова Скирк и все техники, которым она его обучила, помнит монстров, их особенности и слабые места, помнит, как биться с вестниками, а как с магами Бездны, — всё это вшито под его кожу, уже обработанная и пережитая его неотъемлемая часть, чего ещё вспоминать? Он так и не собирается с ответом, хмуро водит взглядом по полу, когда слышит Кайин вздох. — Я понимаю... непростая тема, наверное... не буду лезть, — Кайя потягивается непринуждённо, и Аякс морщится болезненно, чувствуя, как его неприятно колет этими словами изнутри. Непростая? Как же раздражает его манера находить потаённые смыслы, которых и не было вовсе. Жалеть? Аякс цедит сквозь сжатые зубы: — Проще некуда. С чего бы о ней вспоминать? Между ними виснет молчание. Кайя хмурится: на секунду ему кажется, что он не расслышал; ответ Аякса сбивает его с толку. — С чего бы вообще о чём угодно вспоминать? — Кайя прищуривается. — Странный вопрос. Я помню что-то и всё. Хорошее, плохое. Просто думаю и, — Кайя щелкает пальцами, — вспоминаю. Какие-то события, окружение, слова оказываются с чем-то связаны в моей голове, и память любезно подсовывает старые образы. Ещё скажи, что ты вспоминаешь что-то только когда захочешь или когда тебе надо... — Аякс хмурится ещё сильнее, и Кайя невольно усмехается, — не стоит, я знаю, что это не так. Аякс супится, словно ребёнок. Кайя его за язык не тянул — не в этот раз, Аякс сам рассказал, потому что ему захотелось. Кайя попытался тему развить — наткнулся на раздражение. Попытался замять и отступить, наткнулся на ещё большее раздражение. Иногда Аякс спотыкается о совершенно глупые вещи, совсем уж нелепые для того, чтобы кому-то (себе?) что-то доказывать. Ему будто надо держать всё своё под контролем, будто он должен держать всё под контролем, даже такие обычные вещи, вроде бессонниц, мыслей или воспоминаний. Кайе это кажется глупостью, уже давно не милой и не смешной — досадной, порой она раздражает немыслимо. Порой пугает. Порой как-то болезненно и неприятно отдаётся в сердце, словно увидел что-то мерзкое и очень личное, что не должен был. Раскапывать Аякса было весело в самом начале и не очень сложно, а потом почему-то стало болезненно, Кайя так и не понял, почему; чтобы понять, надо было начинать раскапывать себя, а ему не хотелось находить в себе ответ на этот вопрос. В последнее время он всё меньше его тыркает; Аякс раскручивается сам. Будто бы не осталось точек, на которые можно было надавить без последствий. Теперь он играет в игру наоборот, идёт по висячему дряхлому мосту: к середине понимаешь, что всё прогнило насквозь, но поворачивать назад поздно, и ты отчаянно раздумываешь, куда наступить, чтобы ничего больше не сломалось и ты сам не покалечился. Правильный ответ: никуда. Зная это, Кайя продолжает идти. — Ладно, — чем больше тянется молчание, тем больше кажется, что это и есть то самое мерзкое-личное, и Кайе становится неприятно, он отступает, — если нет желания, не стоит говорить; как я и сказал, не буду давить и выпрашивать. У меня лишь сложилось впечатление, что тебе хотелось об этом рассказать. — Я хотел. Я рассказал. Его голос звучит как-то надсадно, Аякс сам его не узнаёт; он начинает жевать свои губы. "Я пробыл там три месяца уже с глазом бога; мечница из Бездны научила меня владеть оружием, я не родился одарённым, я эту силу нашёл, выгрыз и заслужил". Это всё, что ему хотелось рассказать, но сейчас он чувствует себя неправильно. Как будто недоговорил, и надо говорить ещё и ещё. И — одновременно — как будто бы сказал то, чего не следовало бы. Нельзя. Ему давно хотелось рассказать, и каждый раз Бездна в горле застревала комом — не тот человек. Не поймет. Не услышит. Не почует. Будто пытаешься пробиться через лёд. Ему казалось, Кайя поймёт, Кайя будто видит больше, чем другие, он каэнриец, может, них это теперь врождённое — заглядывать в Бездну; и он заглянул, узнал, заметил, почувствовал Бездну в нём. Ему казалось, Кайя сможет понять. — Хорошо, — Кайя наконец задумчиво кивает головой. — Я понял. "Кайя ничего не понял" — грустно думает Аякс, и это было чистой правдой; Кайя не понял ничего. Он видит как Аяксу неймётся, не сидится на месте, как хочется что-то ещё сказать — договорить свою куцую историю или возразить ему? С Аяксом иногда так сложно. Одним моментом кажется, что он по какой-то причине родной (словно им когда-то потерянный) человек, со всеми своими сшитыми вместе травмами, видными насквозь, шутит, слушает внимательно, не понимает флирта и обижается смешно. А потом он что-то говорит или делает, и всё бережно выстраиваемое кусочек за кусочком понимание рушится в одночасье — приходится всё заново собирать и складывать. И Кайе становится стыдно, за то что он как будто видел, что ему не стоило. Или за то, что он заставил невольно поверить Аякса в то, что он понимает. Но он не понимает. Не понимает, думает надсадно, крутит в голове его клочки-кусочки: снова ничего не складывается. И тут его будто осеняет: Кайя цепляется за ниточку. — Ты не помнишь... ты не помнишь? — он даже не спрашивает, просто прикрывает рот рукой смотря на него ошарашенно, — о архонты. Не помнишь! Аякс распахивает глаза и моргает растеряно, ищет подвох, но смотрит в его широко раскрытый глаз — там и восторг осознания и искреннее удивление, понимание, сочувствие неколкое; и он в ужасе понимает, что Кайя говорит честно, от сердца, сам в это верит и не пытается его упрекнуть, задеть, зацепить. Не помнит. Не помнит? Да он все приёмы выученные до сих пор использует, Кайя сам говорил, что он дерётся как проклятый вестник Бездны вот и где это сейчас? Навыки — ладно, мышечная память, но он помнит и монстров, и бои, и все немногочисленные слова Скирк отчётливо, каждую фразу способен повторить, он даже голос её помнит, помнит, как победил своего первого, и как она бесконечно вела его по коридорам, и тогда... И тогда Аякс вспоминает. По-настоящему. Цепляется за одну её фразу, беззвучно им повторенную голым текстом, он вспоминает её сначала звуком — её голосом, которого он не слышал так много лет, но он вспоминает интонацию и тембр и акценты — её голос предельно громко звучит в его ушах как оркестр; потом вспоминает заледеневшими пальцами, болью, когда пытаешься отогреть их у костра, и весь образ полностью вбивается в сознание и захватывает всего его целиком: он помнит запахи, чужие и мерзкие, и боль во всех мышцах от сражений, видит её силуэт, чувствует каждую царапину и ушиб, видит костер, свет от него, теряющийся в бесконечной темноте, чувствует тепло и голод — у него урчит желудок и в глазах застывают неприятные слёзы. Всё смазано и нечётко, но ворох деталей врезается прямо сейчас во все его естество, они впиваются в него когтями, и он чувствует страх, распирающий его крошечное сердце, сдавливающий узкую грудную клетку, чувствует заледеневшие пальцы, страх, отчаяние, смирение и боль, чувствует, как не хватает родителей, ему страшно, что он их больше не увидит, ему страшно, что он может умереть, и ему страшно даже дышать рядом с тяжёлой мрачной мечницей, лишь своим присутствием выдавливающей последние чувства из него, он вздрагивает, когда она говорит, заставляя мысли крутится клубком в голове — он её боялся? Он её боялся? В голове стучит страх, страх, страх, страх, в конце концов картинка смазывается всё сильнее, пока ничего, кроме страха, от неё не остаётся. Он чувствует прикосновение к тыльной стороне ладони, и резко вздёргивает голову: это Кайя. Аякс не заметил, как поменял позу — он весь скрючился и держал голову в руках. Кайя теперь сидит рядом смазанным пятном, но постепенно страх отступает и он снова может рассмотреть его лицо. Кайя хмуро спрашивает: — Ты в порядке? Аякс медленно моргает и кивает. Кайя больше ничего не говорит, просто убирает руку и снова прижимается к стенке, неотрывно на него смотря, но лучше бы он продолжал говорить; взгляд вымораживающий: как будто он понимает, видит насквозь. Как будто он залез к нему в голову и увидел эту картину, стоял над душой и также смотрел на то, как он вжимается в стену от страха; картина была такая громкая и всепоглощающая, реальная, что, кажется, это увидели бы все, если бы кто-то был рядом, также четко как он, и Кайя увидел, и это было неправильно. Аякс чувствует себя неуютно, гонит прочь эти мысли, опирается на стену спиной и делает глубокий вздох... снова. Снова вспоминает. На этот раз он снаружи. Не внутри воспоминания, реального, душащего и обволакивающего со всех сторон — он наблюдатель, заглядывает со стороны, смотрит, забравшись повыше (подальше); картинка ещё более смазанная и приглушенная, он почти ничего в ней больше не чувствует, но её лучше видно, видно целиком. Чувства больше не бьют под дых так сильно, он просто их помнит... понимает? Или он всё ещё чувствует их из прошлой попытки вспомнить? Он слышит что она говорит: "Здесь безопасно." Нет, не слышит. Она этого не говорит. Снова сухая бесплотная фраза, буквы, искажённый придуманный голос, кажется, даже, его собственный. Её, настоящий, тот, который он услышал минуту назад, находясь внутри, неуловимыми отголосками звучит так далеко и недосягаемо в голове, за них не зацепиться. У него начинает болеть голова. "Безопасно". Он смотрит на это воспоминание со стороны, и теперь чувствует уют. Это уютное воспоминание. Они отделались от врагов, она его похвалила; они победили трёх магов и он убил одного из них впервые. Он выжил, он понял, что она научит его всему, и он не пропадет. Издалека оно почти домашнее; крошечным росчерком в его голове один из приятных моментов в Бездне. Но он там был. Только что будто бы был, и сердце колотится до сих пор. Он не понимает. Ему было так страшно. Ему страшно сейчас. (до сих пор). — Ладно, — он говорит наконец сипло, — ты прав. Я не хочу об этом говорить, — выдыхает Аякс, сдаётся. Нельзя о таком говорить сейчас, это что-то новое, непонятное и чужое, после стольких лет вдруг вывалилось ему в руки; об этом надо подумать, может быть. Но не рассказывать. Лучше бы он ничего не говорил. Бледный образ всё ещё стоит перед глазами, но Аякс понимает, что он больше в него не провалится. Не позволит. Но это воспоминание, наверное, было самым честным, думает Аякс, и от этой мысли ему не по себе. Он снова косится на Кайю, видит, как тот отводит взгляд, как только они пересекаются. Аякс обнимает колени руками; отсюда хочется сбежать. — Просто, когда я был маленьким, вокруг вечно происходило... что-то неприятное, — вдруг говорит Кайя, и Аякс вздрагивает от неожиданности, и взгляд у него такой, будто он готов нападать. У Кайи неприятно ноет в животе. Надо ли его сейчас тормошить? А надо ли себя? Кайя вздыхает: Аякса так скрючило — ещё одна сломанная перекладина; и почему-то не хочется оставлять его с этим одного. Мало ли что. — Мы шарахались невесть где и сталкивались невесть с кем, — Кайя не уточняет, не хочет уточнять, пытается передать суть; на деле, образы в его голове не хотят уточнять тоже, — нас было много человек, еды не всегда хватало. На нас вечно кто-то нападал, то маги Бездны и хиличурлы, то разбойники, то одичавшие люди... Мы ели что придётся, — кого придётся, думает Кайя и спотыкается. — Иногда что-то приходит в голову, но я... не помню. Всё будто смазанное и сжатое. Словно сон какой-то, и я не всегда уверен, что было реальностью, а что нет. Понимаешь? Кайя не говорит, отчего дичали люди, и почему им нередко приходилось сталкиваться с магами бездны. Где они бродили и с кем. Не говорит, что вспомнил про человека — безымянного, стёртого, но вкус его мяса он чувствует до сих пор, просто вспомнил в какой-то приятный летний день до ужаса отчётливо, и этот вкус не выполоскать никаким вином. Аякс только склоняет голову набок, отводит взгляд, и его глаза становятся пустыми: больше он ничего не расскажет, не объяснит, понимает Кайя и чувствует тошноту от впустую им рассказанного. — А хорошие воспоминания? Кайя дёргается. Аякс не смотрит на него, он прижал колени к груди, обнял их руками и сверху положил голову — весь сжался в комок и медленно, почти незаметно качается назад-вперёд. Не смотрит. — Я не знаю. Я был... счастлив? Тогда всё, что со мной происходило, было чем-то нормальным. Грустно порой и тяжело, но мы были с отцом, с нашими людьми, пусть мы выживали, но веселились и держались друг друга, пели, шутили, — особенно когда везло на еду, — многие моменты чувствуются как хорошие? Но мне всё равно их не вспомнить толком. У Кайи окончательно заплетается язык. Аякс хотел рассказать про Бездну — Кайя не соглашался рассказывать ничего. Он сбежал из дома подростком, провалился в Бездну, там всему научился, отличный рассказ, а Кайя сидит и распинается, вообще не о том, о чём бы следовало; вечно всё с этим Аяксом не так. Кайя закрывает руками лицо — прячет; этот бессмысленный разговор нужно было закончить немедленно, его нужно было срезать ещё в самом начале, когда было столько прекрасных возможностей; но, в конце концов, никогда не поздно заткнуться и сделать вид, что ничего не было. Аякс выдыхает облегчённо; он рад, что Кайя не впивается больше в него своим взглядом — нечитаемым, но за которым вечно что-то скрывается, нехорошее; ему кажется, что он в такие моменты видит его насквозь, всё, что у него в голове. Он думает о его словах. В Бездне было много приятных моментов, когда Скирк его спасла — хорошее воспоминание; это смазанный образ, он пытается его расплести, вспомнить, и вдруг сильно прикусывает губу, до крови, полностью выпадая и останавливаясь. "Ох, где ж ты такому научился, парнишка?" — так ему сказал капитан, когда он выполнил прием, которым она его спасла, вот это он помнит отчётливо, образ простой, тёплый и яркий. Но он хочет вспомнить Скирк и Бездну, вскрыть, но мысль мячиком отскакивает к совершенно другому. "Чего эту Бездну вспоминать?" — а чего вспоминать того капитана? Он кусает губы. Он хочет вернуться, но ему будто что-то мешает. Надо подумать, попробовать потом. Аякс делает глубокий вдох. Считает. Впивается ногтями в кожу на лице. — Знаешь... ты прав, — вдруг говорит Кайя, снова заставая его врасплох, — некоторые разговоры просто не созданы для того, чтобы их разговаривать, — он вдруг надсадно смеётся. — Нужно просто поделиться чем-то, снять груз с сердца и отпустить, — он снова говорит витиевато, как говорит всегда, когда хочет взять ситуацию под контроль, думает, что берет её под контроль. Аякс смотрит в пол, в одну точку, краем глаза видя, как Кайя медленно поднимается, отряхивается почти машинально. — Ты упал в Бездну, когда тебе было четырнадцать, провёл там три месяца, научился сражаться и выживать; я рад оказанному доверию, спасибо что поделился. Мне правда жаль, что с тобой такое произошло; это ужасно. Кайя разворачивается и выходит прямо в пургу — шипящим смазанным фоном, теряясь из Аяксовых мыслей, которые прицелом сходятся на одном. Он наконец поднимает голову, смотря Кайе вслед, всё будто замедляется и картинка не становится чётче. Аякс открывает рот, но горло сдавило, и он понимает: Кайя его не услышит. — Ужасно?.. Голос его сиплый выходит и вовсе шёпотом, слово теряется в вое ветра, и чувствует он себя паршивее некуда. Уютно сокрытое от него самого и лелеемое нежелание никому рассказывать, необъяснимое и личное, вдруг становится понятным и до обидного простым. Он хочет подняться и кинуться вслед за Кайей, который так ничего и не понял, встряхнуть его за плечи, вылезти с ним из душного странного болота, в которое они друг друга завели, и всё-всё правильно рассказать — как же так? Бездна — это опыт, это подарок, она призвала его, почуяла в нём силу, и он научился там всему, стал тем, кто он есть, это его часть, он сам, лучшее что в нём есть! Он хочет вскочить и кинуться за Кайей следом, но так и остаётся сидеть на полу у стены, придавленный воспоминанием; будто всё ещё какой-то частью там, и ему никак не выбраться, и на древних стенах отблески костра, замёрзшие пальцы болят, а в ушах стучит страх. И нет ничего кроме страха.