Какой хозяин, такой и питомец

      Его разбудил будильник — громкий, мерзкий звук стандартной мелодии въедался в уши, словно пытаясь разорвать барабанные перепонки, и проникнуть прямо в мозг, чтоб разрушить все его мысли. Верде поморщился, отрывая голову от подушки — он любил спать на животе, но просыпаться с утра, ощущая, как стягивает кожу засохшая слюна, а складки подушки отпечатывались на щеке, было делом весьма и весьма на любителя.              Он нахмурился, попытался было нащупать очки — и чертыхнулся, когда футляра не осталось на привычном месте. Сегодня же начиналась неделя, когда ему требовалась дать глазам восстановится — а значит, он был вынужден жить сейчас полуослепшим, лишенным того, что было у абсолютного большинства: простого человеческого зрения.              Кровать скрипнула, когда он медленно, неловко потянулся, зашарил ногами по полу, пытаясь найти тапочки, — но лишь оттолкнул их куда-то сильнее под кровать.              — Фулгур, ко мне! — скомандовал Верде, раздраженно потирая лицо кулаком, сгоняя остатки сна. Золотистое пятно, что до того лежало в углу, встрепенулось, подскочило к нему, послушно тыкаясь холодным мокрым носом Верде бедро. Тот рассеяно потрепал его за ухом, хваля за исполнение команды, — Хороший мальчик.              Фулгур тихо гавкнул, преисполненный гордостью за хорошо выполненную работу, положил тяжелую лохматую голову ему на колени. Верде вздохнул.              — Не хочу никуда идти, — пожаловался он ему, даже не пытаясь притворятся ответственным взрослым. Верде не любил открываться перед другими людьми, он всегда отстранялся, ожидая от каждого подвоха. Но перед своим псом он позволял себе проявить слабость: ведь, даже если Фулгур вдруг обретет возможность говорить, Верде был уверен, что он, как настоящий верный друг, никогда не расскажет никаких его секретов.              Он вздохнул, прекрасно представляя, что его ожидает сегодня — в конце концов, то повторялось каждые полгода, а детство свое он провел практически полностью слепым. Но так легко было привыкнуть к хорошему, к тому, что он мог различать буквы и номинал монет, что ему не приходилось полагаться на трость и собаку-поводыря, чтоб добраться до университета, где студенты внимали каждому ему слову. Но в этот день, да и во всю последующую неделю он вновь будет беззащитен перед миром, будет барахтаться на обочине на обочине жизни, как рыба, выброшенная из воды. Фулгур, почувствовав его настроение, ткнулся головой в ладонь, привлекая внимание, издал короткий, призывный скулеж.              — Да, да, мальчик, сейчас, — пробормотал он, отдал команду — пошли в ванную.              Он встал, — Фулгур трусил рядом с ним, прижимаясь к ноге пушистым богом, контролируя маршрут, чтоб Верде, не дай бог, не потерялся в собственной квартире. Верде всегда это немного смешило — он вполне был способен ориентироваться у себя дома даже с завязанными глазами, но его драгоценный лабрадор-ретривер уж очень ответственно подошел к помощи Верде, а потому следил за тем, чтоб тот не поранился и не заблудился в любое время и в любом месте, даже если он просто бродил по спальне, — и его морда всегда становилось такой ответственно-серьезной, что у него просто не хватало духу его переучивать или что-то запрещать.              По крайней мере, он немного сэкономит на электричестве, — смысла включать в ванной свет не было никакого, разве что если ему захочется находится не в темноте, а в тусклом белом свете. Глазные капли обжигали — он сердито зашипел, когда тяжелая, крупная капля попала ему на роговицу, заморгал, отчаянно желая потереть сейчас глаза. Фулгул, сидящий на входе, издал тяжелый, практически человеческий вздох, ожидая, когда Верде наконец закончит умываться и чистить зубы, и они пойдут гулять.              — Нам еще сегодня в магазин надо будет, — пожаловался он ему, грустно вздыхая в ответ, — так что день будет сложный, — Фулгур лишь коротко тявкнул, укладываясь в коридоре, кладя большую голову на скрещенные лапы.              Они выбрались из дома, наверное, только через полчаса — часы переключить на режим говорения вчера он позабыл, а потому во времени сейчас не ориентировался совершенно. Фулгур с надетой на него шлейкой неторопливо трусил впереди, и Верде оставалось только держаться за поводок и перебирать ногами, держа в руках ненужную пока трость. Он всегда находил забавным свои прогулки вот так — при всех неудобствах что-то в глубине его души веселилось от мысли, что это не он выгуливает свою собаку, чем занимались все обычные люди, а Фулгур выгуливал его.              Голова начинала медленно, но неотвратимо болеть — Верде признавал, что он был в гораздо лучшем положении, чем полностью слепые люди, но то было в обычные дни. Когда он лишался очков, когда мир вокруг превращался в невнятное, размытое пятно, он был, в отличие от полностью слепых, абсолютно беспомощным. Особенно в первые дни — когда мозг его отчаянно перестраивался, привыкая к тому, что один из органов чувств сейчас был недоступен, голова раскалывалась от боли, а еще его начинало премерзко укачивать.              Вот и сейчас он кривился от узнавания наступающей мигрени, — первые нотки боли уже звучали в его черепе, играя на нервных клетках, пытаясь раскрошить его мыслительный процесс вдребезги. Он осторожно, стараясь не наклонятся лишний раз, брел к магазину, сосредотачиваясь лишь на том, что вот сейчас он купит молоко, вернется домой и проведет в постели остаток дня, то погружаясь в полудрему, то просыпаясь и тиская свою любимую собаку, слушая скачанные аудиокниги.              Он настолько погрузился в мечтания о недавно только опубликованным исследованием, которое записали только лишь для него, и которое он собирается слушать следующие дни, что для него совершенной неожиданностью оказался лай, раздавшийся откуда-то из-под ног.              Верде напрягся, чудом подавив желание шарахнуться в сторону — что именно было вокруг него, он представлял сейчас слабо, а потому имел большой шанс улететь как куда-то в кусты, так и на дорогу, под несущийся на полной скорости автомобиль. Не то, чтоб он не привык к лаю — все-таки у него был пес, — но, во-первых, Фулгур гавкал редко и только по делу, а во-вторых, раздавшееся под ногами звонкое тявканье совершенно не походило на самодостаточный, полный понимания собственной важности лай Фулгура.              Его пес, тем временем, издал низкий, упреждающий рык, видимо, желая отогнать другую собаку — Фулгур всегда был чрезвычайно защитным, и ему, судя по всему, совершенно не нравилось, что какой-то пес мешал ему выполнять свою работу.              Верде инстинктивно огляделся, желая найти хозяина собаки — не то, чтоб это имело какой-то смысл, потому как на глазах у него были черные очки, поглощающие любой свет, чтоб не травмировать его сейчас слишком чувствительные глаза, — и, не получив искомое, попытался было самостоятельно справиться с чужим животным.              — Давай, брысь! — он нервно дернул ногой, отчаянно надеясь, что собака решит, что он очень какой-то странный человек и решит с ним не связываться, — Уйти прочь, ты, глупое создание!              Радостное тявканье ни на йоту не уменьшило свою интенсивность, но сквозь счастливые собачьи звуки он расслышал нервные крики мужчины, что, судя по тому, что они становились все громче и громче, отчаянно к ним спешил.              — Санни, фу! — низкий баритон прозвучал совсем рядом, по левое плечо от него, Верде вежливо повернул голову к источнику звука, — Санни, отстань от пса, он занят, он не хочет играть!              Рычание Фулгура усилилось и Верде пришлось наклонится и осторожно похлопать его по пушистой спине.              — Вниз, мальчик, — скомандовал он, — я в порядке, не нужно меня защищать.              Судя по всему, хозяин другой собаки — ну, Верде решил, что это хозяин, — решил, что защитить его все-таки необходимо, потому как тявканье внезапно сместилось, оказавшись где-то на уровне груди Верде.              — Прошу прощения, — проговорил баритон извиняющимся тоном, — понимаете, Санни решила, что ей обязательно нужно подружится с вашей собакой и… — тявканье вдруг стало особенно громким, — Да черт тебя побрал, ты, глупое создание, прекрати вертеться, ты же сейчас упадешь!              Верде фыркнул себе под нос, — он не видел, что происходит, но почему-то очень легко мог представить себе небольшую, но очень счастливую собаку, что, вытащив язык, старается вывернутся из рук темной размытой фигуры хозяина.              — Я надеюсь, мы вам не помешали, — пробормотал баритон, затем встряхнулся, начал говорить уже более уверенным, — Я Реборн, кстати. А это отчаянное создание без мозгов — Санни. Приношу свои извинения.              Верде цокнул языком — он никогда не понимал прелесть социальных расшаркиваний, любовь к полутонам и бессмысленной, утомляющей вежливости. Почему этот человек внезапно решил пытаться общаться с ним? Разве он не может просто забрать свою собаки и оставить их с Фулгуром в покое?              — Я заметил, — произнес он грубо, надеясь, что баритон не пожелает связываться с ним и просто уйдет, — Верде. А это — Фулгур.              Реборн издал тихий звук смешка у него под ухом, Верде нервно поежился, — он не любил, когда кто-то находился у него за спиной, когда он находился в полуослепшем состоянии. Вообще, наверное, сейчас ему все должно было быть все равно, находится человек спереди или сзади, он все равно не смог бы среагировать — но какое-то животное, древнее чувство кричало внутри него, когда к нему кто-то подходил со спины.              — Молния, да? — спросил Реборн, задумчиво протянув первую «М», лаская ее языком, перекатывая по небу, будто слово было леденцом, — Очаровательное имя, — он, кажется, совершенно не был обижен его грубостью.              Верде удивленно приподнял бровь, оглядываясь в сторону Реборна — действо это было совершенно бесполезно, но сила привычки вела его, как будто он сейчас обладал зрением.              — Вы знаете латынь? — несколько неверящим тоном произнес он. Но ему простительны были сомнения — до сих пор он встречал безгранично малое количество людей, которые так легко были способны не просто узнать некоторые буквы, а на слух распознать и в легкую перевести слова.              Реборн некоторое время молчал, а затем вдруг издал несколько смущенный смешок, как будто бы осознавая, какую глупость только что сотворил. Верде подозревал, что Реборн только что кивнул.              — Да, — начал он, — хотя, конечно, это не совсем мое профессиональное поле, мне, наверное, стоило бы изучать греческий. Но чем-то меня привлек этот мертвый язык, — он тихо хихикнул в такт своим словам.              Верде не очень понял, что смешного было, но несколько неловко улыбнулся, сильнее сжимая в руках поводок.              — А ваше профессиональное поле…? — произнес он вопросительным тоном, надеясь, что не ошибся и от него ждали этого вопроса. Почему социальные взаимодействия такие сложные, и почему с ним решили поговорить именно в этот момент, когда он был, в сущности, беспомощен, не понимая, куда ему отступать.              — О, я профессор математики, — с удовольствием произнес Реборн, заставляя Верде радоваться, что он угадал, — читаю лекцию в нашем университете. Знаете его? Университет высших математических и физико-технических наук.              Верде кивнул, сразу оживляясь, когда услышал столь знакомые слова.              — Знаю? — спросил он довольно, — Да я там преподаю! Ну, то есть, не прямо сейчас, — он запнулся, осознавая, что ему было бы очень сложно объяснять, как он в своем состоянии читает лекции с трибун, — но обычно да.              Реборн, к его радости, не стал расспрашивать его про глаза — он лишь хмыкнул и мягким, обволакивающим голосом поинтересовался, на какой кафедре он ведет. Верде честно признался, что он в основном занимается аспирантурой, помогая будущим кандидатам с исследованиями на кафедре робототехники и машиностроения, Реборн спросил, знает ли он одного преподавателя — и каким-то образом они продолжили путь уже вместе, обсуждая преподавательские дела. Фулгур не возражал — он, видимо, понял, что теперь Верде сопровождает другой человек, а потому чуть-чуть сдал назад, осторожно касаясь его ноги пушистым боком, словно пастушья собака, убеждаясь, что они не сбились с маршрута. Разве что коротко гавкнул, когда они наконец подошли к магазину.              — О, я полагаю, здесь мы расстанемся? — спросил Реборн грустным тоном, — Какая жалость. Но, быть может, вы захотите пообщаться в какой-либо другой день? Вы мне так и не рассказали, что же там произошло с Иемицу, он правда не смог защитить докторскую даже с пятой попытки?              Верде несколько неуверенно кивнул, сбитый с толку тем, что они внезапно так быстро оказались у магазина — ему всегда казалось, что он находится ужасно далеко, и, казалось, расстояние увеличивалось как минимум втрое, когда его зрение было ему недоступно. Неужели они так быстро пришли?              — Да, было бы неплохо, — признал он, — тогда, может быть, через пару недель? Ну, когда у меня не будет этого… — он показательно поправил черные очки на лице, — было бы неплохо увидеть того, с кем я говорю.              — Отлично! — произнес Реборн, — Тогда дайте мне ваш номер, я вам позвоню на следующих выходных.              Верде кивнул и продиктовал номер, ощущая себя все еще несколько сбитым с толку, захваченный чужим энтузиазмом. Внезапно он понял Фулгура, когда к нему привязалась Санни — видимо, хозяин и питомец были похожи несколько больше, чем Реборн хотел бы признать.              — Еще раз приятно с вами познакомится! — произнес Реборн довольно, — И с тобой тоже очень приятно, Фулгур! — внезапно голос его стал тише, и следующие слова он произнес уже потише, — Вы можете попрощаться с Санни, если хотите.              Верде моргнул.              — Как? — спросил он непонимающе.              Тут чужие теплые пальцы взяли его руку, подняли, и осторожно положили на что-то мягкое, теплое и пушистое, что радостно извивалось и дергалось. Верде осторожно погладил чужую собаку — судя по количеству шерсти, это был шпиц.              — Было очень приятно познакомится с вами обоими, — признал он честно. Реборн довольно хмыкнул, а Санни вознаградила Верде радостным облизыванием ладони.              Они распрощались снова — и только тогда наконец Реборн ушел, оставляя Верде наедине с Фулгуром. Он выдохнул, все еще несколько ошарашенный встречей, присел, притягивая к себе своего пса, обнял его за шею.              — Да уж, — проговорил он, — вот это, конечно… Интересная встреча.              Фулгур ткнулся носом ему в щеку, пытаясь поддержать и заодно проверяя, все ли с Верде в порядке. Но, на удивление, с ним действительно все было хорошо.              Верде изумленно моргнул, прислушиваясь к себе.              У него совершенно не болела голова.