О чем может плакать дождь

Я дойду. Чего бы это мне не стоило. Никогда я не боялся смерти, но когда раз за разом уходишь от последнего танца с Белой Леди, то поневоле начинаешь считать Жизнь гораздо более приятной партнершей, хотя эту донну своим вниманием я балую в последнее время гораздо реже, чем предписывают приличия... Шаг. Другой. Третий. Плечо встречается с шершавой стеной, от соприкосновения с которой рвется и так изорванный и опаленный до невозможности костюм, вместе с кусочком ткани срывая и небольшой лоскут обгорелой кожи. От боли уже почти ничего не видно. Где я? Зачем я...? Черт! Ноги подгибаются, и я плавно сползаю по стене, уже и так причинившей мне не меньше боли, чем враги, вниз. Проклятье! Я же сказал, что дойду! Я не могу сдохнуть в этой подворотне, как бродячая собака! Нет, Леди, я должен вновь отказать Вам в последнем танце - слишком много я еще не сделал и не сказал, чтобы без сожаления отдать свою душу. "Вставай, ничтожество! " - как я хочу услышать эти слова, произнесённые врагом именно сейчас. Они бы пробудили во мне ярость, уже начинающую покидать меня. Они бы дали повод забыть о боли и ранах, уже начинающих убивать меня. Они бы дали мне решимость, уже почти погребенную в странном равнодушии. Хочу умереть в бою, иначе и на том свете не смогу укрыться от уязвленной своей гордости. Я так хочу их услышать! Но почему, Судьба, ты так обманываешь меня? И вместо усмешки врага я слышу такой знакомый переполненный страхом и болью голос: "Вставай, Хаято!"? Противный писк приборов искусственного жизнеобеспечения - единственный звук, нарушающий гнетущую тишину палаты. Лунный свет, не встречающий на своем пути никаких преград, проникает через огромное окно, углубляет тени и будто бы очищает комнату. Сияние ночного светила серебрит и без того светлые волосы, заостряет скулы и мягко очерчивает упрямо сжатые губы единственного пациента, опутанного сетями проводов и трубок. Тихая гармония ночи была нарушена едва слышно скрипнувшей во время открытия оконной рамой. Осторожные вкрадчивые шаги, лениво скользнувшая тень, холодный блеск чуть выдвинутого из ножен клинка - все это вплеталось в мрачную тишину ночи и безжалостно уничтожало её. Проникший в больницу мужчина замер за пару шагов до кровати, не решаясь дальше продолжить движение. - Привет, Хаято, - банальное приветствие показалось таким неуместным и наигранным, что Ямамото стало откровенно не по себе. Слегка неуверенно он переступил с ноги на ногу и сделал маленький шаг вперед. - Я... - слов не было. Да и что можно и нужно говорить в такой момент, когда твои фразы не могут достичь свои цели? - Я... - голос дрогнул, - скучал, Хаято. Было настолько непривычно произносить его имя и не слышать в ответ резких, но таких привычных и с годами ставших совсем не злыми оскорблений, с неизменной просьбой-приказом обращаться к нему по фамилии. Тихое признание словно бы разрушило незримую стену, не позволяющую Дождю Вонголы приблизиться к кровати Гокудеры. Последний шаг был равнозначен прыжку в пропасть. Ямамото проигнорировал стул, стоящий у постели бессознательного Урагана, и опустился на колени, безвольно уронив руки вдоль тела и опустив голову. Безумно хотелось прикосновений: легких, дружеских, дразнящих... нежных. - Прости меня, - тихий шепот шелестом дождя наполнил палату. - Я - бейсбольный придурок. Жаль, что ты не слышишь это столь долгожданное для тебя признание. Просто я... растерялся. Твое признание на той вечеринке выбило меня из колеи. Я и подумать не мог, что за твоими вечными придирками и раздражением может крыться что-то большее, чем просто боязнь открыться другим, принять всех такими, какие они есть, и быть принятым ими... Смуглые руки поймали в свой теплый плен узкую холодную ладонь и, пытаясь унять еле заметную дрожь, слегка сжали её. Осторожно приподняв запястье, чтобы не потревожить трубку капельницы, Ямамото прижался лбом к расслабленной руке Гокудеры. - " Давай пока не будем спешить" - Кажется, так я сказал тебе тогда, да? Чёрт, какой же я был идиот... Но пойми меня, разве можно верить признаниям, вырвавшимся под действием алкоголя? Вот только, как оказалось, ты был совершенно трезв и серьёзен, а я пьян и растерян. Теплая капля очертила острую скулу, оставив за собой мокрую соленую дорожку, мгновенно высеребренную лунным светом. Ямамото опустил руку Гокудеры на покрывало и накрыл его ладонь своей. - Я так испугался, когда увидел тебя в том переулке. Хорошо, что Джанини зафиксировал на радарах слабый сигнал твоего кольца. Слишком слабый, чтобы заставить его обеспокоиться и немедленно сообщить об этом мне и Тсуне. - тихий голос Такеши дрогнул и почти сорвался на крик. - Когда же ты повзрослеешь!? Когда ты перестанешь бездумно рисковать своей жизнью, не задумываясь о том, что в один момент удача покинет тебя и ты... - вновь хриплый шепот, - умрешь. Мужчину нисколько не беспокоило, что своим выкриком он мог потревожить других пациентов и персонал больницы. Его трясло от осознания своей беспомощности, от того, что он ничем не мог помочь в этой ситуации. - Очнись, Хаято. Мне так много надо тебе сказать... сделать... Очнись, пусть не ради меня, но ради своей клятвы Десятому, своей клятвы Семье. Только очнись... - в карих глазах застыли бриллианты непролитых слез, а с губ, казалось, навсегда исчезла беззаботная улыбка. Призвание Дождя Вонголы - очищать и смывать всё в сторону, принося успокоение. Вот только кто сможет успокоить сам дождь? Больше этой ночью не было произнесено ни слова. Две неподвижные фигуры казались сном, который воплотился в реальность. Вот только сон этот был для обоих мужчин кошмаром, где один жаждал быть любимым и прощенным, но не мог им стать, а другой был глух к его мольбам, потому что не мог их услышать.