***
На четвертый или пятый раз Цукаса перестал списывать происходящее на простой случай и иронию судьбы. Рюсуй абсолютно точно чаще стал заезжать к нему на тренировки, пробирался на домашние спарринги и гордо выкупал ложи на официальные матчи — после которых, засветившись перед СМИ, много говорил о его, Цукасы, силе, физической подготовке, тактике, «желанности» и «красоте боя, вызывающей бурю эмоций»… В последний раз он сравнил поединки с танцами, парящими лепестками, и еще что-то там добавил про интимность. Слушая его краем уха, Цукаса не понимал, как кровавый спорт мог вызывать у кого-то такие высокие чувства. Бои ММА — да и сам Цукаса — были чем-то диаметрально противоположным, жестоким и жестким, и, если уж браться сравнивать, больше походили на наждак, а не на нежные лепестки. Но спорить с Рюсуем было настолько сложно, что даже недоумевающим журналистам не удавалось. Если Нанами Рюсуй говорил, что превращать друг друга в хорошо отбитые куски мяса за деньги — это красиво, интимно и искусство, его, почему-то, действительно слушали. Цукаса так и не определился, злил ли его такой идиотский подход к очередному богатенькому капиталистическому принцу. Обычно злило, но в этом случае… Что-то с ним было не так. То ли страсть, с которой тот говорил о том, что его интересовало, то ли этот опасный упрямый блеск в глазах, несвойственный людям, которым все доставалось легко и без усилий, то ли бесконечный заряд нерастраченной энергии, позволяющий светить подобно солнцу. А еще Рюсуй не был глупым и легкомысленным. Возможно, он хотел бы таким казаться, но Цукаса чуял, видел — как отслеживают еще только начинающиеся движения противника, чтобы успеть предугадать удар, — нет. Рюсуй был непростым, а еще ему было что-то очень нужно от Цукасы. И Цукаса совершенно его не понимал. После боев Рюсуй тоже не торопился оставлять его в покое. Отпустив журналистов, вламывался в раздевалку, словно цунами сметая на своем пути все жалкие попытки команды Цукасы его остановить, зачем-то притаскивал цветы, осыпал мрачного усталого Цукасу градом комплиментов, в основном состоящих из «удивительно», «потрясающе» и «невероятно», и, для разнообразия, делал что-то полезное: при нем в раздевалку не лезли ни тренер, ни навязчивые болельщики, ни папарацци. Сначала Цукаса просто со всем не соглашался, но, столкнувшись со стеной протестов, быстро перестал. И теперь молча пропускал бесконечные восклицания мимо, списывая их на богатую фантазию и глупые манипуляции. Не обращать внимание было проще, чем действительно слушать — но совсем игнорировать не получалось. То, что говорил ему Рюсуй, Цукасе вообще никто никогда раньше говорить не осмеливался, так что это было, во-первых, ново, а, во-вторых, довольно сильно смущало. А еще от Рюсуя ужасно сильно пахло чем-то сладким. И этот запах напоминал Цукасе что-то странное — то ли пирожные из кондитерской, где в далеком прошлом закупалась мама, то ли каких-то мармеладных мишек, которые Мирай ела в детстве, что-то такое вроде бы хорошее, но… Химии в этом запахе было больше, чем нот настоящих фруктов, поэтому Цукаса старался надолго не задерживаться в компании Рюсуя — запах был приторным и раздражал рецепторы. Он въедался в кожу, пропитывал собой волосы и форму, добирался даже до белья. И смутно тревожил. Цукаса не знал, чем эта сладость так нравится самому Рюсую, но разбираться в чужих вкусах не особенно и хотелось. Хотя однажды, после боя, когда запах ворвался в помещение раньше его распространителя, он даже почти об этом спросил. Но только он собрался озвучить вопрос, как его тут же пришлось отложить на потом под ворохом других: Рюсуй, обычно предпочитающий устраивать в раздевалке бойца смешанных единоборств цветник, в этот раз ворвался внутрь с корзинкой, наполненной фруктами. И больше всего в ней было груш. Цукаса глянул на свои руки — он до сих пор был в перчатках, где-то выше запястья наливался небольшой синяк, по ребру ладони стекали капли пота, — потом на корзину. Белые цветы на ветках казались чересчур чистыми в темной раздевалке, яблоки неестественно краснели, бананы напоминали неон — желтый цвет будто освещал серые стены. А груши были практически идеальной формы, привычного зеленого цвета, и пахло от них не химией. Грушами пахло. Как от Рюсуя. — Прямиком из Орегона, — довольно хмыкнул тот, заметив его внимание. — Говорят, у них они самые вкусные. И я согласен, лучшие груши, которые я видел! Ты должен попробовать! Он почему-то не стал уточнять, откуда остальные фрукты. Пару секунд Цукаса смотрел на его сияющее лицо, затем медленно снял перчатки, бинты и распустил волосы. — Спасибо, но я вынужден отказаться от твоего подарка, — Цукаса жестом указал на корзину и сощурился. В этот раз ему даже не пришлось наступать на горло своей врожденной вежливости, и это было приятно. — По моему контракту продукты питания запрещено брать из чужих рук. К тому же, диета. — Хм. Рюсуй прижал корзину ближе к рубашке и глубоко задумался. Цукаса почти услышал, как заработал его неугомонный мозг, и это дало ему драгоценные секунды, чтобы скрыться в душе. Натягивая футболку и рассматривая из-под ресниц устроившегося на стуле Рюсуя, Цукаса задумался над тем, как же так вышло. Возможно, из-за разницы в возрасте он просто не мог ему отказать? Рюсуй напоминал ему Мирай? Нет, точно нет. Дело было совсем не в этом. Когда они впервые встретились на благотворительном вечере, у него не было и шанса принять кого-то настолько раздражающего, самоуверенного и обожающего деньги за любимую младшую сестру, и, хотя с того момента прошла уже пара месяцев, первое впечатление Цукаса всегда считал приоритетным. С тех пор изменилось только осознание: Рюсуй не любил деньги сами по себе, но очень любил их тратить — особенно на других, так что, видимо, умение зарабатывать воспринимал как нечто само собой разумеющееся. Еще в нем, определенно, отсутствовала всякая предвзятость к людям не своего круга и присутствовала неуемная жадность до приключений. До всего вообще. Иногда Цукасе казалось, что более жадного человека он не встречал никогда. И Рюсуй, судя по лукавой усмешке, прекрасно понимал, что именно таким его и видят. Даже больше — гордился этим, как чем-то достойным. А еще он вносил частичку хаоса в душевное равновесие Цукасы, и этому совсем не было объяснений. Коридор до выхода из комплекса встретил их остужающей прохладой. Выйдя из раздевалки и ловко подстроившись в шаг, Рюсуй вдруг выдал: — Тогда скажи, что тебе можно и чего ты хочешь, и я это найду, — и звонко щелкнул пальцами чуть ли не у Цукасы под ухом. Судя по потемневшему золоту глаз и по тому, как долго он обдумывал эту фразу, она значила куда больше, чем простые фрукты. Цукаса покосился на него с подозрением. Будто дьявол предлагал заключить контракт и никак не хотел раскрывать плату за его желание. «Игнорируй», — наконец, решил он, ведь этот диалог на самом деле не имел никакого смысла. Даже если речь шла о еде: его строгая диета уже два года была неизменной, и никаких вмешательств или перемен в ней Цукаса не поддерживал. Особенно если эти перемены косвенно позволяли запустить когти в его личную жизнь. — Ничего, — все-таки ответил Цукаса. — Не стоит беспокоиться. Рюсуй вроде порывался сказать что-то еще, но Цукаса, пользуясь его замешательством, стремительно исчез под палящим солнцем, срезая путь до станции через парк. Не хватало только очередного предложения подвезти. Терпеть груши, как и Рюсуя рядом — и странную смуту, которую он вносил, — с каждым днем становилось все тяжелее.***
Цукаса перестал считать случайности через три месяца. К тому моменту Рюсуй словно помешался на фруктах: буквально заваливал Цукасу какими-то странно выглядящими композициями, пытался накормить самими фруктами, блюдами с ними в составе, пирожными, соками… Спортивная команда и персонал клуба были в восторге, Цукаса — нет. Сначала в ход шли съедобные фруктовые наборы с утонченно нарезанными розочками плодами, затем добавились шампуни и гели для душа — специально для спортсменов, для укрепления, оздоровления, восстановления и всего прочего, что там обычно пишут маркетологи. Потом Рюсуй пошел дальше и решил, что картины и статуэтки фруктовой тематики украсят любое мрачное помещение. Больше всего в этом безобразии всегда было груш — и Цукаса, которому раньше совсем не было дело до фрукта, вызывающего у него сильнейшую аллергию, начинал тихо его ненавидеть. Но сообщить об этом Рюсую значило открыть одну из худших своих слабостей, добавив дополнительную строчку в досье, которое тот наверняка на него собирал со скрупулезностью шпиона. Об аллергии не знал никто, кроме личного лечащего врача в больнице, в которой лежала Мирай, и меньше всего Цукаса хотел бы об этом распространяться. И Цукаса просто отказывался, вежливо и дипломатично. Ограничивался короткими пояснениями: Рюсуй легко мог решить, что он что-нибудь скрывает, а видеть его понурый взгляд почему-то не особо хотелось. И становиться мишенью для раскапывания всех секретов — тоже. А спрятаться от Рюсуя вряд ли можно было даже где-нибудь в Мексике. Цукаса наткнулся взглядом на груши на прилавке, вынырнув из мыслей. Прикрыл глаза, вспоминая самые первые груши из корзины Рюсуя: пахли они все равно иначе, не так, как обычные магазинные. В горле при вдохе противно запершило и зачесалось даже сейчас, стоило только оказаться поблизости. Цукаса сглотнул и двинулся на кассу, пересчитывая мелочь в карманах спортивных штанов: он вышел из дома на вечернюю пробежку, проветриться, но на холодный чай должно было хватить. Стоило, наверное, взять с собой больше денег, чтобы захватить еще антигистаминных в соседней аптеке, но самочувствие, даже несмотря на бомбардировку аллергенами, пока оставалось на удивление стабильным, так что можно было повременить. Рассчитавшись, Цукаса вышел в сгущающиеся сумерки. Все вокруг приобрело розоватый оттенок: дома и деревья, столбы и светофоры, асфальт под ногами и стекла запаркованных машин. Цукаса повернул голову вправо, к заходящему солнцу, и зажмурился. Воздух уже не казался раскаленным, где-то на деревьях поблизости за цикадами можно было услышать нетерпеливо перекрикивающихся птиц. На улице было хорошо — такая погода нравилась ему больше всего. Цукаса сделал пару шагов вниз по улочке и внезапно понял, что слышит из-за поворота знакомые голоса. Рюсуя он узнал сразу: тот был громким, не стеснялся этого и вещал напористыми словами-утверждениями, будто стремясь вбить их в песок реальности. Второй показался знакомым, но вспомнить обладателя сразу не получилось. Цукаса почти завернул за угол комбини, чтобы перейти дорогу — все-таки в жизни в центре были и свои недостатки, — секунду поколебался и вышел к говорящим. Сразу стало ясно, откуда он слышал второй голос: рядом с Рюсуем стоял Асагири Ген, и Цукасе довелось встретиться с ним всего один раз, на совместном шоу полгода назад, но этого хватило, чтобы навсегда его запомнить. По совместительству, от него же про Цукасу и узнал Рюсуй — так он рассказывал, хотя Цукаса не особо верил: такого человека, как Асагири Ген, было бы сложно не заметить среди зрителей. Он умел выделяться. Увидев Цукасу, оба замолкли. — Цукаса-чан, не ожидал увидеть тебя здесь, вот так совпадение! — улыбчиво и слегка натянуто воскликнул Ген после паузы. — Я бы с удовольствием еще поболтал, но, к сожалению, дела уже зовут, так что составить вам компанию не получится. В любом случае, был рад увидеться, — обратился он к Рюсую. — И с тобой тоже, Цукаса-чан. — Взаимно, — без воодушевления кивнул Цукаса. — А теперь, прошу меня простить. Рюсуй-чан, — Ген положил руку ему на плечо, подмигнув, — прекрасный выбор. И плавно, словно кошка, скользнул в подъехавшую тонированную машину, будто его здесь и не было. Цукаса проводил его долгим взглядом. Рюсуй тоже смотрел вслед и нервно поддевал небольшой красный бант кончиком ногтя — в руках у него был букет из красных роз, маленьких вкраплений белых цветов и… груш. Цукаса вскинул брови и шумно выдохнул. Рюсуй отмер, тут же переключив на него свое внимание. Встряхнулся и протянул ему букет: — Привет! А это как раз тебе, держи, — сказал он, обезоруживающе улыбаясь, — тебе — только самое лучшее и свежее, даже не пришлось дожидаться утра. Цукаса смерил его недовольным взглядом и почувствовал, как тут же заслезились глаза. Маленькие белые цветы, судя по всему, тоже принадлежали дьявольскому фрукту. — Спасибо, но я не… Рюсуй перебил его, не дав договорить: — Да, диета, я знаю. Помню. Но эти цветы — украшение, так что тебе точно можно держать их в квартире, тем более что ни у твоего тренера, ни у клубного врача нет никаких возражений. Рюсуй победно ухмыльнулся. — Я все проверил, у тебя нет причин отказываться. Разве я не прав? Может, у всех остальных не было возражений, зато у самого Цукасы они были, и очень веские. В висках противно застучало, во рту пересохло и неприятно захотелось пить. Он застыл, хмурясь и перебирая варианты ответов, потому что не знал, что лучше сказать, чтобы Рюсуй не начал донимать его расспросами. Можно было, конечно, принять этот чертов букет, а потом выкинуть его где-нибудь у дома, и никто никогда об этом не узнал бы, но Цукаса просто не мог. Не мог — и все. Это было против его личных правил — и переводить продукты, тратя деньги в пустоту, и не уважать чужой труд. Зачем-то же Рюсуй все это делал? Была же у него какая-то причина? Не просто же ему нравилось превращать жизнь случайно встреченных бойцов ММА в грушевый апокалипсис? А самое главное, чего Цукаса никак не мог понять и принять — почему груши? Почему это всегда были именно они? Где-то ходила байка о том, что это его любимый фрукт? И к чему были слова Гена о хорошем выборе? Цукаса нахмурился: он что-то упускал из виду. Вопросов было слишком много. — Эй, Цукаса, все в порядке? Выглядишь… чуть менее восхитительно, чем обычно, — Рюсуй мгновенно оказался рядом, врываясь в личное пространство и заглядывая прямо в глаза. В нос ударили запахи, окружая со всех сторон. Цукаса приложил руку ко рту, уставившись на букет. — Да, — коротко проговорил он, задерживая дыхание. — Точно? — Рюсуй смерил его внимательным взглядом. Цукаса отрывисто кивнул. — Тогда пойдем. Могу я проводить тебя? И спина Рюсуя почти сразу оказалась на шаг впереди. Цукаса свободно, но не без опасений вздохнул и последовал за ним, даже не сразу сообразив, что тот, оказывается, знает не только где он тренируется, но и где живет. За всю дорогу ни один из них не проронил ни слова. Их окружал шум центральных улиц: стук тарелок из ближайших кафе, звон стаканов — из баров, то тут, то там раздавались слова иностранных песен или звучали вечерние новости, проезжали машины, на экранах крутили рекламу, переговаривались спешащие домой люди. Около дома Цукаса все-таки не выдержал. Остановился и, убрав руки в карманы олимпийки, четко спросил: — Рюсуй. Зачем ты это делаешь? — Делаю что? — непонимающе переспросил тот. — Даришь мне непонятные подарки. Говоришь непонятные вещи. Все это. Рюсуй круто развернулся на пятках, сверкнув глазами. — Стоп. Я думал, все очевидно, — он недоверчиво хмыкнул. — Но, если нет, я повторю снова: потому что я хочу тебя! И мне нравится доставлять тебе удовольствие. А все это — для привлечения твоего внимания. Разве я неправильно поступаю? Цукаса округлил рот и издал тихое: «О». То есть, Рюсуй хотел… Рюсуй хотел… Чего именно он хотел? Внимания? Как непослушный маленький ребенок? Тот смотрел на него широко раскрытыми глазами, с таким искренним восхищением, будто впервые увидел бенгальские огни — у Мирай когда-то давно была такая же реакция, и взгляд был похож. Словно Рюсуй видел перед собой не Цукасу, а воплощение всех своих желаний. Волшебное существо, владеющее магией. Сердце Цукасы тревожно стукнулось о грудную клетку, кончики пальцев потеплели. Душа запрятанного куда-то глубоко старшего брата рванулась наружу, потребовав действий. — Вот как. Понятно, — просто ответил он, остановившись, затем бесшумно оказался рядом и погладил Рюсуя по голове. Это казалось правильным. Волосы у того были очень мягкими, теплыми от вечернего солнца, и касаться его… было приятно, даже несмотря на удушливый сладкий запах. Наверное, те шампуни все-таки имели эффект. Рюсуй ошарашенно застыл, и это, в отличие от всех остальных его выкрутасов, вдруг показалось милым. Цукаса наклонил голову вбок и утешающе улыбнулся уголками губ, расслабляясь. И тут же пожалел об этом — в носу щекотно зачесалось. Он сглотнул вязкую слюну. Нужно было срочно попасть домой. — Спасибо за старания. Увидимся. Цукаса достал ключи из кармана и тут же оказался у входа. — А как же букет? Цукаса! — пришедший в себя Рюсуй прочистил горло и громко продолжил: — Прими его! Цукаса беззвучно мотнул головой, прикрывая дверь. Ему не хватило совсем чуть-чуть, чтобы закрыть ее до конца — между ней и стеной втиснулась чужая нога. Цукаса цыкнул: Рюсуй вообще никогда не унимался, и вот это ему в нем точно не нравилось. — Почему? Тебе же можно, и в подарках нет ничего плохого, тем более что… Рюсуй не успел закончить. Цукаса не сдержался — внутренняя плотина, всегда удерживающая его лицо одинаково серьезным в любой ситуации, разлетелась в щепки, — и дважды подряд чихнул. Глаза зачесались сильнее, из них потекли слезы — он еле смог разлепить ресницы. Нос тут же заложило, поэтому Цукаса заглотил воздух ртом и зажмурился, чувствуя, как покрывается пятнами. Рюсуй отшатнулся, убрав ногу, и пораженно замолчал. А потом рассмеялся. Как-то истерично. — Да ты шутишь! Не может быть, чтобы у сильнейшего примата старшей школы была аллер… Дальше Цукаса уже не слушал — захлопнул дверь, не забыв провернуть ключ дважды, и полез за лекарствами в шкафчик на кухне. Хуже всего было не то, что у него снова пошла реакция — хуже было то, что Рюсуй узнал о том, о чем не должен был. В крайнем случае, дело могло дойти и до шантажа. Цукаса так и не понял до конца, чего тот от него добивался, но что бы это ни было — с таким подходом однажды у него точно удалось бы. Телефон в кармане спортивок вдруг завибрировал. Цукаса удивленно взглянул на сообщение с неизвестного номера: «Прости! Значит, вернемся к цветам. Хорошего вечера». И почувствовал, как дернулся уголок губ. Все это тоже тревожило. Но как-то неожиданно приятно.