Вешние воды

– Здравствуйте, товарищ Сергиевский. – Здравствуйте, товарищ Молоков. Красный галстук вьётся удавкой, кричащим пятном на шее Анатолия выделяется. Молоков думает, что, если на разницу в возрасте глядеть, мог бы спокойно принимать его в пионеры. Затянуть петлю лично, взять клятву служить заветам разлагающегося (и не гниющего, а благоухающего) в мавзолее вождя. Хлопнуть, может быть, по спине, услышав обещание галстука не позорить. Мальчишка ведь подавал надежды, когда только начинал играть – юношеский огонёк в глазах, не слишком, впрочем, бунтарский, жена-былинка рядом, вера хоть во что-то, чем занималась Родина. Молоков присматривался к нему пристально, с цепкостью бывалой охотничьей собаки. Не сторожевой. У сторожевых работа врагов рвать, у охотничьих – выслеживать слабые места и пускать кровь при первой возможности. А если собаку хорошо кормить квартирой недалеко от Лубянки и позволением держать в руках иностранную валюту без угрозы, что она, как в сказке про золотую антилопу, убьёт хозяина, можно отсрочить многие катастрофы. Когда по славной, служащей примером Родине личности Анатолия, пошла первая трещина, её пришлось заделывать не кнутом, а пряником. Пряниками Россия всегда славилась. Как и умением залихватски расцеловывать союзников. Светлана, умненькая девочка, всегда молчала, когда видела мужа чуть более раскрасневшимся, чем полагается после возвращения от простого товарища. Надсмотрщика. Молоков не постеснялся бы и слова «владелец», Сергиевский же не стеснялся шипеть и скалиться, будто неприручённый щенок. Молоков понятия не имел, стоило ли его пускать в постель или лучше уложить на коврике около. С другой стороны, учили же тебя старшие товарищи, когда ты ещё был всего-навсего Александром, что эмоциональная привязка через половой контакт вещь эффективная. Когда она односторонняя, конечно – впрочем, Молоков привязываться к советскому чемпиону не планировал. Пусть этим занимается публика. Достопочтенная и влюблённая. В крайнем случае, Светлана. – О чём думаешь, Анатолий? На дворе в тот день была снежная, холодно-стереотипная русская зима. До напевания песен из «Карнавальной ночи» и праздников оставалось недолго. Сергиевский курил в постели импортные сигары, решив, видимо, извлечь хоть какую-то выгоду из грехопадений с сотрудником «охранки». И на вопрос отвечать не торопился – сначала выпустил дым в потолок, потом прикрыл и грудь, и душу одеялом, а потом уже с трудом ответил: – О победах и свершениях, товарищ Молоков. – А если без иронии? – О победах и свершениях, глубокоуважаемый и дорогой товарищ Молоков. Александр засмеялся, но сквозь зубы – хороший сарказм он ценил. Анатолия, впрочем, тоже. Ковёр на стене издевательски подмигивал, извивался и складывал свои узоры в какие-то непонятные письмена. – Замёрзнешь, – Молоков коснулся губами голого чужого плеча, которое одеялу упорно не поддавалось. Там была маленькая родинка. Озеро на контурной карте. – Куда собрался? Сергиевский опять вслух не ответил. А Молоков не переспросил. Сам знал, что Толик должен отвести Ванечку на утренник в садике. Потому что раз в год играл в примерного отца. И в человека, дышавшего не одними шахматами. Сам ребёнок ещё по уровню сексуального просвещения, как умудрился заделать свою маленькую копию с таким же упрямым лицом, а? – Скоро лететь. – Я знаю. Летали они много. Молоков закрывал глаза на то, что Сергиевский, в отличие от всех нормальных подопечных, контрабандными товарами абсолютно не интересовался. Ну ладно, чулки и помаду жене (или себе, Молоков никогда не был ханжой, и ничего святого в высших партийных кругах не бывает) забывал, ладно, навороченную машинку для Ванечки Александр покупал сам, чтобы поддержать образ Сергиевского-семьянина, но себе-то! Пластинки развращающих сознание групп, джинсы, алкоголь. Всё ж есть. Бери не хочу. Нет, сидит, в пальто своё завернулся, воротник поднял и будто гнездо свил. Неприступное. Глаза светлые, холодные, профиль суровый – все стереотипы о русском медведе. Бывают ли, интересно, медведи такого размера? Александр накаркал. Забрал не Анатолий – забрали Анатолия. Молоков не мог ненавидеть Флоренс – умная женщина, волевая, даром, что занята то враждебным интуристом, то дезертировавшим элементом. Сложно не увлечься, тем паче, он Толе идею соблазнить Васси и подал. Не мог ненавидеть Англию, где Толя запросил убежище. В конце концов, не Америка, вывезти будет проще в случае чего. Да даже себя почти простил – просчитался знатно, но кто ж без греха? Партия не всегда нужным образом разыгрывается. Сергиевский решил не есть королеву Трампера, выбрал самому превратиться в чёрную фигуру, ну так обратное превращение тоже имеет место быть. Скоро мисс Васси поймёт, насколько Сергиевскому не сдались женщины. Как давным-давно поняла Светлана. Скоро Анатолий не выдержит внимания прессы и перестанет врать, что его дом в Англии. Дом в Москве. Молоков знал. И знал, что собственная квартира без Анатолия совсем и не пустует. Не пустует же? Ну не было бряцанья ложки об подстаканник поутру, если Сергиевский решал переночевать, подумаешь. Не было сдержанного смешка над каламбурами из газет, которые Молоков ради интереса открывал и читал вслух. Когда знаешь истинное положение дел в стране, выходит ещё забавней. – Толя, найди-ка десять отличий между правдой и нашим доблестным журналистским трудом. – Товарищ Молоков, у вас в руках «Крокодил» с загадками? И отличий не искал. И шуток не понимал. Вообще вне постели предпочитал звуков не издавать. В постели же выстанывал что-то невразумительное и трогательно растерянное. Запретил себе именем конституции удовольствие получать. Не называл Молокова по имени. Разве только один-единственный раз сорвался. Кажется, незадолго до проклятого Мерано. Они тогда курили в Шереметьево. До регистрации оставалось около получаса.Делегация разбрелась кто куда, а Анатолий с Александром почему-то остались наедине. Сергиевский смотрел в точку перед собой и кусал губы. Ранки не заживали уже который день. Только поддёргивались корочкой. – Трампера опасаешься? – Он хороший противник, – вот опять это безразличное спокойствие. Волнения не больше, чем доктор прописал. – Сильный, действует по импровизационной тактике чаще, чем по чётко выверенной. – Американец. Они вечно полагаются на себя чаще, чем на логику. Анатолий промолчал. Казалось, что мыслями он уже прилетел в Мерано. Или остался в Москве, продолжая учить Ванечку гамбитам. Когда ж ты, Толик, окажешься там, куда хотел попасть? – Толя? – Да, Александр? Молоков нервно сжал зубами сигарету. Внезапная человечность хуже такого же внезапного удара под дых. – Трампер уязвим. Со всех сторон. А ты надежда всего Союза. – И ваша? – Посмотрим. Молоков, выходя из самолёта, думает, что надо было согласиться. Мол, да, конечно, Толя, и моя. Ничего человеческое нам не нужно. Тьфу ты, не чуждо. Не та методичка. Теперь они в отвратительно жарком и мерзком Бангкоке, и под боком не Толя – Лёня, и от перемены мест советских слагаемых сумма общего блага меняться не должна. А у самого Молокова благ и без того хватает. Надо бы галстук чужой снять. И свой. Всё с себя стянуть, отдать обмундирование и удостоверение, потому что ты, товарищ Молоков, проиграл за сутки до проигрыша Виганда. А может, и за несколько лет, когда лежал под пыльным ковром, а под тобой лежала ледышка, из которой вышел вполне себе чувствующий человек. Анатолий улыбается, Анатолий страдает, Анатолий издевается. Почти как Маяковский. Живой, зараза. Живой. Что ж ты, рыжая мадьярка, сделала, а, что он с тобой живее, чем когда-либо? Ещё не поздно попросить вернуться без условий сделки. По личным мотивам. Не поздно исправить скрипку, которая в голове вместо "Интернационала" играет отвратительную любовную муть. – Здравствуйте, товарищ Сергиевский. – Здравствуйте, товарищ Молоков.