Planet his

      Небо менялось.       Планета умирала, воскресала, вновь погибала и возрождалась на костях разрушенных поколений. Люди были закопаны в её недрах, согревались теплом земли, что никогда не покинет, утешит в своих объятиях. Прятались под ней от всепоглощающей жестокости, войн, руин, в которые превращались города и поселения. Эта планета видела, как на небе сгустились тучи, скрывая солнце, терпела горящее пламя и укрывала собою людские создания. Бродили в темноте, искали друг друга, боролись со злом, что всегда превосходило, и в итоге нашли. Пришли к своему возрождению, вернувшему былое и давшему новое. Люди жили и благоухали, учились вновь улыбаться, забывать и выживать в новых условиях мира. Под светом нового естественного спутника, сменившего Луну, зацвела природа. И вместе с ней была надежда на лучшее будущее, осталась в сердце каждого выжившего и распустилась сказочными цветами. Теперь её не сломить.

* * *

      Чхве Сан не мог отвести своего взора от Нигяр тысяча двести пятнадцать, сияющей на всю планету своим сиреневым светом. Иная. Сказочная в этой далеко не сказочной реальности. Совсем не похожа на старые фотографии Луны, имея в этом своё очарование. И Сан на неё смотрел ночью, выбираясь на крышу старого здания больницы, где его ни за что не найдут, не утащат. Прятался от своего кошмара, от которого каждый раз сбегал. Тот не заканчивался, не покидал, сильнее сплетал пальцы у шеи, с каждым новым годом надавливая сильнее, чтобы посинел. Окончательно умер, как мириады других астеризмов, что на небосводе осталось не так много. Все они умирали, тускнели, как и Сан, для которого каждая минута — потрошение.       Он в этом мире как в душегубке.       Небесное тело было его утешением, сглаживало острую боль прямо в груди, прямо в сердце, одаривало своим великим видом, от которого у парня всякий раз не выдерживали лёгкие. Кислород тут же заканчивался.       Он свесил ноги вниз, мнимо касаясь ими разрушенного здания, вокруг которого росли деревья. Ветер срывал их лепестки оттенка индиго, поднимая вверх, играя в свои односторонние, безответные игры, и разносил сладостный аромат по всему Неоновому городу. Несколько Сан поймал, тут же складывая в свою книжку, чтобы после сотворить гербарий. Но нисколько не желал отвлекаться от созерцания спутника, что любил ещё с самого детства. В юном возрасте смотрел на лавандовую Нигяр через окно своей комнаты, в подростковом уже начал тайно выбираться на эту крышу, так и продолжая своё занятие.       Тонкие длинные пальцы вбивались в собственное запястье, ногти скребли кожу, стараясь разодрать её до алых пятен, выступивших, скользящих по рукам, изувеченными фиолетовыми синяками. Заглушить боль физической было легче, намного легче, чем справляться с её грузом в своём сердце, пытаться отфильтровать всё, а в итоге сводить к тому, что рано или поздно его поймают. Слёз не было, давно не собирались в уголках глаз, не сверкали в свете фиолетовых огней, как альмандины на его щеках. Как бы Сан ни желал очистить душу солоноватой жидкостью, выплеснуть в них все эмоции и омыть сухую землю собственным дождём, ничего не выходило. Одни мысли, забившие голову, как сорняки, которых не вырвешь, не сожжёшь. Их пламя не возьмёт. Зародят свою смертельную боль, перекроют грязный воздух.       Он смотрел пустым взглядом на пропасть, до которой совсем немного. Можно упасть, можно разбиться и взлететь к спутнику, до которого ему никогда в жизни не добраться. Та мятежная мечта стать астронавтом, изучить просторы космоса, в котором не так мерзко, как на этой планете, всё ещё в нём, а Сан её закрывал. Оглушал себя, чтобы не слышать её вопли. Ведь грёзы — пыль, розовый порошок, который нужно скорее сдуть, не дать осесть в лёгких, покрыть дно души. Иначе парализуют. А он устал быть мечтателем.       Он устал жить.       Провода наушников опутали шею, как петля, в них отбивались мелодия М83 — moonchild, которых нет в живых уже несколько сотен лет, а тело дрожало от леденящего ветра. Сан в одной чёрной футболке с истёртым принтом титанового сердца, тёмных джинсах, толстовке чёрного цвета, капюшон которой закрывал лицо, но нисколько не жалел об этом. Холод не враг.       — Люди и в прошлом, и в будущем не отличаются, — прошептал он, смотря на большой сиреневый круг в небе, мерцающий, как диско-шар, с небольшими дырами, наподобие того, что были у Луны. Но она не Луна. Нигяр другая и называть её иным именем было бы издевательством в сторону природы, а её Сан единственную уважал. — Люди думали, что в будущем будет одна сплошная утопия, но всё осталось, как и прежде, нет, преступлений стало даже больше. Всё то же страдание, всё те же насилие и убийства. Никакого счастья. Всё оно выдумано, чтобы скрыть всё то, что копится внутри, скрывается от всех этой разбитой улыбкой. А в твоём мире, Нигяр? Ты видела счастливого человека с самого своего появления и до этой ночи? — совсем тихо, чтобы только она слышала.       И ведь её ответа никогда не дождётся. Она для него, как Всевышний, как небеса, которым люди продолжают молиться, а отзвука никогда не дождутся. Лишь верят, до бесконечного верят. Так и у Сана была своя вера, своя религия в естественный спутник, которую он разделял лишь один.       Струйка его тёплого дыхания в холодном воздухе вырвалась из розоватых потресканных губ, и он немного покачивался вперёд, испытывая на себе судьбу. Однако она уже успела поиздеваться над ним. Теперь и больше-меньше ударов от неё — неважно.       — Сплошная романтизированная явь и розовые сопли, — усмехнулся Сан, смотря на большой баннер, вывешенный на высотке. «Будущее с нами. Новый политический курс Неон-Сити 2190». — Крутят свою дурь, жрут деньги и забивают природу своим биомусором, ведь так, Нигяр? Или я один вижу то, что не замечают другие. Всем словно вставили чипы, контролирующие движения, мозг и… сердце, — горько вырвал из своей груди, словно прорылся ладонями в самую глубь, ковырнул пальцами и в руках держал кровавый орган, а не слова.       У него звуки револьвера всё ещё гудели в ушах, как шум городских улиц, свинцовые пули словно лежали рядом, алые брызги въелись в кожу, а глаза горели звериным взором. Смотрел на тех, кто лишил жизни его родителей, ведь выступили против новой власти, кучки ёбаных коррупционеров, выставили собственные кандидатуры, а в итоге три выстрела.       Жертвы политических репрессий.       Увидели ребёнка, побежали вслед за ним, чтобы добить всю семью, закопать под землёй.       Борись или беги. Беги, молчи, терпи.       Сбежал от них. Удрал от тех, кто не успел застрелить школьника, разодрать по заказу наёмника, молился, чтобы не догнали, не убили, как родителей, которых пришлось оставить со слезами на глазах. Готов был обоссаться от страха за собственную жизнь, а сейчас ничего не мешало распрощаться с ней, спрыгнуть с этого здания и взлететь к небесам. К самим звёздам. К своей Нигяр. Прятал лицо за чёрной кепкой, ходил в массивных куртках, бежал сквозь переулки, что рёбра покалывало, как ножами, спал в заброшенном метро, укрываясь вонючими вещами, и ел всё, что выбрасывали люди. Ничем от бродячего пса не отличался. Без семьи, без дома и в бегах.       Сводил концы с концами, стараясь существовать, а теперь измотался.       — Благо, эти придурки подключили бесплатный интернет, — хмыкнул парень, разговаривая со своим спутником. Только она слышала, только она видела все его страдания, каждую его слезу, что он ронял в дни, когда было особенно тяжело справляться с внезапным грузом, который лёг на плечи в юные семнадцать. Тогда ничего не понимал, не думал, как могло обернуться его лучшее будущее. После школы пошёл вместе с друзьями в компьютерный клуб, спуская серебряные монеты в автоматы, и наслаждался тем азартом, что вспыхнул в нём при поединке со сверстником. Игнорировал звонки от мамы, думая, что, как всегда, надавливали со своей опекой. Закинул рюкзак на плечо, ослабил галстук школьной формы, сдавливающий так, что душил. А Сан задохнулся не от него. От вида людей, приставляющих огнестрельное оружие к глотке мамы, от того, как она смотрела на своего сына, прежде чем застыла мертвецом.       Не они чудовища, а Сан.       Три года прошло с того момента, как начался его пламенный Ад на этой планете. Старался держаться всё это время, искать причины жить, вдыхать воздух, загрязнённый токсинами заводов, видеть розовое закатное небо, а ночью лиловый свет спутниками, но ничего из этого не цепляло настолько сильно, чтобы просыпаться с мыслями о том, как не устал. Ничего из этого не спасёт так, как молился Сан.       Не утешит его душу, не успокоит всё то, что хранилось в ней, скопилось окровавленным сгустком, кричало воплем, прорывающим любое сердце, не увидит каждую его боль в этих глазах, вторящих ночи. Тёмных с вкраплениями на радужках, как россыпь звёзд, собравшихся возле своей Нигяр. И пустых.       Он услышал поступь шагов, отбивающиеся каблуки лакированных туфель о бетонное покрытие, потому обернулся. Ветер трепал белый халат, издавая характерный звук хлопковой ткани, длинные тонкие пальцы обхватывали кружку в форме черепа, а лицо… такое Сан никогда не забудет. Точёные черты, острые скулы на бронзовой коже, подсвеченной аспидно-синими неонами, потускневшие, совсем не яркие губы и смолистые волосы, выбритые на висках.       Незнакомец ничего не проговорил, будто и не окинул парня взором своих чёрных глаз, наоборот, устремил его к лавандовому спутнику.       И словно заглушил для Сана весь мир. Ни шума набитых машин, улиц, криков жертв очередных преступников и звуков сирен. Они, наверное, сейчас спрятались все в груди Чхве, иначе откуда вдруг учащённое сердцебиение и сбитое дыхание. Такое ощущение впервые, и оно для Сана странное.       — Классная кружка, — первым проговорил Сан, немного хрипло, бросив взгляд на керамическое изделие и не выдержав молчания с мужчиной, на спадающем бейджике которого было чётко выведено «Пак Сонхва». Посмотрел на него, стараясь выглядеть смело, когда на самом деле боялся. Он с людьми в последний раз разговаривал в старшей школе и контактировал впервые за всё это время, сегодня не выдержал. Сегодня что-то из души тянулось к другому. Искало утешение, как в звёздах, как в спутнике. Словно человек мог забрать все его чувства себе, разбить их на несколько тонких осколков алмаза, освобождая Сана от такой тяжести. Чувствовать ужасно. Проводить сквозь себя эти эмоции, которых ещё не лишились люди, просто отвратительно. Он переступил через свои мысли, собственные убеждения в том, что никому не всрались чужие проблемы, люди были и останутся мерзким гноем.       — Классная попытка разбиться, — ответил Сонхва, хмыкнув.       Не всрались.       Сан вновь посмотрел на небо, не замечая того, что мужчина всё же обратил на него свой взгляд. Его объёмные тёмные волосы мягко обрамляли красивое лицо с синяками, напоминающими лунные пятна, раскосые глаза у него как истинные камни, внутри которых можно было разглядеть серебристые дымки, отсвечивали своим мраком, полные губы были разбиты и поджаты в полуулыбке. Сонхва мысленно задался вопросом, как он мог сидеть здесь на крыше, в открытом месте, когда его лицо отображалось в каждой голограмме. Он знал его имя, оно крутилось везде, в каждом набитом автобусе, стеклянном лифте, на вывесках, куда бы Сонхва не пошёл, Чхве Сан будет преследовать везде. Ведь его по сей день разыскивало правительство. Увидеть парня в этот момент было неожиданностью, но удивлением не послужило желание раздробиться об асфальт.       — Разве люди в этом случае не должны спасать от попыток самоубийства? — произнёс парень, прикрывая глаза и вдыхая ночной воздух, запоминая его грязь и слабо улыбаясь. Впервые от присутствия человека не чувствовал себя душно, не желал сбежать, сердце желало довериться. Сан ему в последний раз последовал.       — Тебе поможет? — спросил тот, отпивая горький кофе из своей кружки, и разглядывал сбежавшего преступника, которого искали по всему мегаполису.       — Нет.       Сан ответил честно. Он больше не колдовал над своими мыслями, заставляя воспарить к небу от всех фантазий, несбыточных грёз. Они имели свойство не сбываться, а Сан учился падать, не разбиваясь. Так будет лучше. Так не будет больнее. Так он не будет разочаровываться от того, что придумал в голове. Потому не вырисовывал из Сонхва своего спасителя, своё освобождение от всех страхов и глубоких ран, не придавал его словам волшебную пыльцу, не очаровывался.       В этом мире не существовало героев.       — Захочешь себя спасти — сделаешь это сам. Не полагайся на чужого, — слова не наносили вред, не проникали в самую глубину, пробиваясь сквозь титановую защиту, не распарывали по новой сердце Сана, что уже было слабо. Уже перенесло свои потери. Потому он кивнул, вновь позволив себе улыбнуться перед последним вздохом.       — Я не ищу того, кем стану дышать, — ответил ему Сан, повернувшись и смотря прямо в душу. Самоуничтожающий взгляд Сана готов был убить, расколоть надвое, из-за чего Сонхва задержал дыхание, засмотревшись на него. — Это глупо. Я просто надеюсь… — он проговаривал медленно, сглатывая внутренний ком накопившихся чувств, подобный лоскутам, застрявшим в трахее, — что ты не сдашь меня копам. Я бы не хотел умирать в сырой комнате с переломанными рёбрами и луже своей крови. Я такое видел и, знаешь, это больно, — Сан прижал колени к своей груди, обнимая их руками и утыкаясь острым подбородком в чашечки, улыбаясь от закрадшейся смерти родителей. — Ты можешь столкнуть меня.       — Я не стану, — не его проблемы, чтобы ввязываться. Таков был этот мир, таковы были люди этого времени, таковы были законы и правила. Все заботились лишь о себе, не ввязывались, пока дело не касалось их самих. Никакого добра, никакого спасения, никакого лучшего будущего. Сплошные сказки, розовая дурь, что крутят по Неон-Сити, зная, что всё, что осталось на их планете — трущобы, покрытые блестящей слизью.       — Это утверждение, — у него дрогнули уголки разбитых губ, словно он сейчас рассмеётся. Всё смотрел на Сонхва, старался игнорировать покалывание в подушечках пальцев от того, как хотелось ощутить чьё-то тепло, провести по неровным текстурам его кожи, дотронуться до глубоких шрамов, остатков подросткового возраста, вторящим лужам в дырах асфальтированных дорог. Запомнить, как это, когда влюбляешься в человека под лиловым светом естественного спутника Нигяр 1215, целуешь в губы, делишь кислород, а запах, исходящий от его тела, вдыхаешь, как озоновый после весеннего дождя. — Мне не будет страшно. Страшнее только — лишиться жизни руками паразитов.       — Я тоже могу быть паразитом, — кофе плескался на дне, уже давно остыл, и внезапное желание мужчины полюбоваться на ночное небо не из окна больницы, а на крыше, рассмотреть звёзды, посчитать оставшиеся астеризмы, привело к тому, кого он встретил. К Чхве Сану, у которого они все померкли.       Сонхва сделал последний глоток и положил кружку недалеко от Сана, что парень тут же заметил, мазнув взглядом по выгравированному черепу.       — Ты не можешь быть такими, как они, — он отрицательно покачал головой, сжимая пальцами ткань своих джинсов, а после разглаживая невидимые складки.       — Ты не знаешь меня.       — Да, но я чувствую, — Сан мягко рассмеялся, ощущая внутри сдавливающее чувство. — На особо тонком уровне.       Он внезапно развернулся к нему, мужчина совсем не ожидал этого, но не показал своего удивления, продолжал следить за ним холодным проницательным взглядом, не давая шанса Сану, чтобы тот не упал в них, как в бездну. А он упал. Сам того не понял, но выбрал Сонхва как единственного человека, которого желалось видеть перед тем, как расстаться с этой вселенной. Отключился от всего мира, давая себе прочувствовать до крошащихся звёзд под рёбрами, каково это — застревать в человеке, которого знал несколько минут. Парень раскрыл свои руки в стороны, вторя птице, которой наконец дали свободу. Спиной к пропасти, чёрными глазами к Сонхва.       В нескольких сантиметрах от того, чтобы разбиться, и в нескольких метрах от человека, которым околдовался.       — Ты можешь толкнуть меня сейчас, — прошептал он тихо, чтобы было слышно только им двоим. Никому больше. Смотрел на него с отчаянием, с мольбой оборвать его мучения. Сам того не понял, как на глазах впервые заблестели слёзы, медленно скатываясь по исхудалым щекам и оставляя мокрые капли на джинсах, подобно дождю. Он их не стирал тыльной стороной ладони, оставляя на лице, как сотни драгоценных кристаллов, закусил губу, подавляя в себе прорывающийся наружу всхлип, заглушал в себе все чувства, оставляя лишь те, что оплетали рядом стоящего мужчину, как стебли. Его красота, скрытая за грязью — дар богов, но не Сонхва её ценитель.       — Не хочу марать руки, — не придавал своим словам смысл, не герой в этом мире, не герой и в других. — Тебе лучше бежать. Тебя ищут, не оставят живого места.       — Кем ты работаешь? — спросил его Сан, наклонив голову вбок, не разглядев в бэйджике должности, потому спросил прямо.       — Патологоанатом.       — Тогда ты не сможешь меня спасти, — хмыкнул он, — это отлично. Только… не особо круто увидеть того, кто через несколько часов будет лежать прямо перед тобой на холодном металлическом столе, ведь так?       — Ты так уверен в своей смерти? Тот, кто отобрал жизни своих родителей, желает умереть? — Сонхва усмехнулся. Он не знал Сана, не мог его судить, но был уверен, что у него, как и у многих, не получится этого сделать. Поймёт, что все проблемы не стоили того, чтобы прощаться со своей жизнью. С единственным, что осталось у Сана, потерявшего в этой галактике всё. Себя тоже.       — Более чем, — он кивнул, выдавливая из себя улыбку, по ощущениям раздирающую всё лицо. — Вот, что обо мне распространяют эти уроды. Они от правды далеко не отошли, — Сан горько рассмеялся, отодвигаясь ближе к краю и словно ощущая, как ветер толкал его к самому низу, своему дну, на котором он окровавлено растает. — Убийца своих родителей, преступник, бросивший их на верную гибель. Настоящий монстр, — медленно проговаривал, протыкая себя своей истинностью, как остриём ножей. — Я ужасен, Пак Сонхва, не хочешь сделать для этого мира что-то светлое? Освободи его.       Сонхва скрестил руки у груди, подходя к нему ближе. Ощущал от Сана что-то смердящее, может, запах его собственной боли?       — Беги.       — Они думают, что я буду собирать вокруг себя людей, своих союзников, как и мои родители. Бороться с их прогнившей системой, отстаивать свои права, вносить свои изменения, только бы коррупционеры подохли, но я не силён против них. Я не герой, — смотрел на него снизу вверх, наблюдал за айсбергами в глазах, понимая, что пока другие спасали мир, они должны были спасти друг друга. Только Сонхва остался недосягаем, как небесные светила. До него не дотянуться, как бы Сан ни старался безмолвно кричать о своей боли. Желал своего спасения. Желал, чтобы Сонхва стал им. В этом не было ничего плохого, что другие считали глупостью. Сан хотел быть согретым, как все планеты солнцем. — Я никогда им не стану.       — Беги, Чхве Сан. Находиться здесь — погрешность, — он вздохнул, зная, что тот ни за что не услышит его. — В Неон-Сити большой уровень преступности, прямо сейчас мы с тобой слышим, как девушку возле насилуют, но ничего не делаем, чтобы предотвратить ещё одну жертву. Так думаешь, мне есть дело до тебя? Не ищи во мне спасение.       — Я нашёл, — слеза медленно скатилась с уголка его глаза, стирая собой грязь возле его губ, отливала сиреневым свечением, голос дрожал, — думал, что не смогу. А теперь чувствую, словно наша связь была написана звёздами. Словно всё, что я вижу сейчас, просто галлюцинация, вызванная вдыханием кислорода, а когда перестаю дышать, впадаю в темноту. В которой нет душераздирающего прошлого, холодного настоящего, но под прикрытыми веками застывает твой образ. Это ужасно — привязать себя к человеку за несколько минут до того, как меня найдут.       Сан смотрел на него, боясь дышать, забывая, как запустить в бронхиальное древо воздух, как глотать загрязнённый кислород, когда в ответном взгляде плескалось почти иссушенное море, истощившееся в одно мгновение.       — Ты знал? — спросил он надломлено, потрескался изнутри. Сонхва опустился перед ним, садясь так близко, что можно было почувствовать его дыхание, ощутить холод его пальцев не касаясь.       — Я заманил их сюда, — парень кивнул, в очередной раз стараясь улыбнуться, только бы скрыть куски своего оголённого сердца, разодранного в клочья, — хотел полюбоваться Нигяр и убить себя на их глазах. Наш естественный спутник светит настолько невероятно, что я был бы только рад погибать, смотря на неё до соприкосновения с землёй. А они перестанут гнаться за мной, порадуются, — у Сана тряслось хрупкое тело, солоноватая жидкость безостановочно стекала по лицу, оставляла свои следы на брюках Сонхва, что он не удержался и вытер её ладонями с щёк. Чувствовал шероховатость под пальцами, похожую на лепестки гортензии, которых на Земле осталось меньше сотни, и переступал через собственные рассуждения, позволяя себе стать утешением для парня. Стать его вечностью. Как бы ни хотел этого, противиться уже не смог. Что-то человеческое осталось и в его сердце. — Я перестану чувствовать на себе этот липкий смрад, что на моей коже каждый день. Я не смогу прожить ещё один день. Не в этом мире. Не в этой вселенной.       — Нигяр обманка, — прошептал Сонхва, прикрыв глаза, только бы не видеть боль Сана, который недоумённо уставился на него. Не понимал смысл его слов, молча ждал объяснения, что давалось не так легко. Но он должен был узнать об этом, должен был бежать после этого, рассыпаясь на серебряные песчинки, но бежать. — Это искусственный спутник. Люди сами его создали.       Звёзды вокруг умирали, умер и Сан.       — Что? — не мог принять этой истины, до последнего верил, что Сонхва ошибался.       — Его создали для того, чтобы использовать в качестве контролирования природных явлений на планете. Если всё увенчается успехом, человечество больше не будет страдать от стихийных бедствий. Так говорили учёные, создавая спутник пятнадцатого декабря две тысячи девяностого года. Эти старые записи прячет правительство, держа нас в неведении.       Сан усмехнулся, пряча заплаканный взгляд от Сонхва.       — Они и здесь запрятали правду.       — Убегай отсюда, Сан, — более мягко попросил он, понимая, что парень теперь отпечатался в душе, его не вывести, не выдернуть из неё. Сбежать от него нужно было Сонхва, только бы не быть так близко к тому, кого не должен был подпускать к своему сердцу. — Спрячься от них ещё раз. Ты ведь отлично справлялся с этим.       — Они отобрали у меня и Нигяр, — он замотал головой, пропуская сквозь себя звуки вопящей сирены, яркий свет, что обволок его фигуру лазурным цветом, и громкие голоса полиции, твердящие о том, что Сан пойман. Сонхва на него смотрел, отрицательно качая, просил не сдаваться им, игнорировал «беги, Сонхва», что он читал по полным губам парня, и отчаянно цеплялся за пальцы, тянув в свою сторону. Кричал на него, только бы он встал, ушёл вслед за ним. Мужчина его спрячет, найдёт выход из ситуации, укроет от всей Вселенной и станет ей для него. — Убегай. Они подумают, что ты соучастник. Помогал мне скрываться три года, и тогда твоей спокойной жизни настанет конец, — молил, стараясь выдернуть свои руки из его крепкой хватки, толкнуть к выходу с крыши, уничтожить каждый взгляд, все разговоры из его памяти, чтобы перестал погружать его в космическую дыру, в которой Сан давно существовал.       — Я не могу, Сан, — он наклонил голову, утыкаясь лбом в костяшки его пальцев. Боль Сана пробралась и до него, изуродовала и его внутренности. И мягкость звёздного света, исходящая в этот момент от Сонхва, наполнила Сана до самых костей. Он аккуратно, нежно, как только умел, провёл по его волосам, заставляя расслабиться. Мужчина ослабил хватку, доверяя парню, мысленно улыбаясь от того, что слова смогли оказать на него воздействие, что он передумал и сейчас они вместе выбегут из опасной зоны, спустятся по лестницам, сбегая в его кабинет. А дальше Сонхва заберёт его к себе, скрывая в своей квартире, оберегая, как самое драгоценное, что у него ни за что не должны отобрать. Он попробует, рискнёт всем, только бы впустить Сана сквозь рощу своих чувств, одарить его счастьем, любовными прикосновениями, что Чхве никогда не получал.       Сонхва впустил его в свой кошмар, а выпустить теперь не сможет.       — Не спасай меня.       Он давно сделал свой выбор и не в пользу жизни, которой на прогнившей планете больше нет.       Сан, увидев, что мужчина размыл бдительность, с силой оттолкнул его, прежде чем полететь вниз, прощаясь со всеми созвездиями на тёмном небе, с лавандовой Нигяр тысяча двести пятнадцать, что будет любить до последнего, с Сонхва, который стал звуком его сердцебиения за час до конца света Сана.