Вам – сказка, а мне – бубликов связка.
Кощей Бессмертный и три богатыря
Есть на свете зверь, которого не побороть ни калёной сталью булатного меча, ни могучим чародейством. Зверь этот вольно бродит всюду, где ему вздумается, и каждый, от мала до велика, от царя до простого землепашца, перед ним беззащитен. На каждого он нападает, каждого терзает, и каждому стоит прислушаться, обернуться – не стоит ли он уже за самым твоим плечом, оглядывая тебя, примеряясь к прыжку? Имя ему – скука. Могущественнейший Кощей, царь из царей, чародей из чародеев, Бессмертный и неустрашимый повелитель, которому стоит только бровью повести, чтобы обратить в камень целую страну, утопает в душных объятиях этого лютого зверя. Придавленный тяжестью его лап, он сидит на чёрном престоле: очами изумрудными сверкает, клыками белоснежными скалит. На челе у него – венец чеканный, из заговорённого колдовского железа, и таинственно на нём мерцают зеленеющие камни-хризопразы. Величествен и строг его лик. А вокруг Кощея – высокий чертог железный. Это громоздится, вздымаясь к небесам шпилями тёмных хоромин и шипастыми венцами башен, извиваясь кольцами неприступных стен-монолитов, вгрызаясь в толщу земную корнями-темницами, твердыня Кощеева Царства. А над нею клубятся, змеями перевиваясь и закручиваясь, мрачные тучи, в недрах которых вспыхивает небесное пламя, и тогда всё вокруг содрогается от грома, так что и за тридцать вёрст люд честной за землю валится. Сюда, на вершину жуткой и величественной в своей жуткости Лысой горы, которую облетают стороной даже чёрные птицы-во́роны, стекается со всех земель, далёких и близких, дань. Золото, пушнину и булат – всё посылают грозному Бессмертному чародею трепещущие перед его тенью и добровольно впрягающиеся в Кощеево ярмо великие и малые князья, чужестранные короли, и даже лукавые печенежские ханы. И хотелось бы им отказаться, избегнуть позорного рабства, да сил не находится противостоять Кощею. Уж сколько посылали к нему своих дружин князья да короли, ханы да султаны… Никто назад не вернулся. Всех одолел царь Кощей, и ещё крепче утвердился на престоле своём чёрном, ещё дальше протянул руки загребущие – покорил и Великия и Малые, и Белыя и Красныя земли. Нигде не стало спасения от Бессмертного… А всё скучно ему! И благоденствие прочное, на чужом рабстве построенное, его не убаюкивает. Не хочется ему лениво пребывать под сенью ложа роскошного, парчой и бархатом разубранного. Не хочется порока сладострастного и излишеств нежных! А клокочет в груди белоснежной, что в железо страшное, могильное закована, сила древняя, дремучая. Зовёт она к деяниям. Он с наскока брал бы города, сжигал крепости, нивы вытаптывал, да сёла разорял, уводя люд честной в полон тёмный… Хочется!.. Да не хочется… Будто дымкой разум бессмертный подёрнулся, словно бы раскис Кащей – ничего ему под красным солнышком уже не ново. Всё приелось. Всё опостылело. И, воссев на престол чёрный, не обращается он к замыслам о владении миром, не помышляет об умножении богатств, а тихо, прикрыв изумрудные очи, дремлет, погружённый в кисель бездумья. Даже плечи его широкие, под чёрным плащом укрытые, поникли, и по ним ниспадают каскадами пепла серо-серые длинные волосы. Безраздельно властвует в Кощеевом Царстве смертная скука… Вдруг, зазвучал вдали рог удалой – полный силы молодецкой, дерзкой. Встрепенулся Кощей, с престола чёрного поднялся, и сама собою легла ладонь белая на укладный меч – оживилась в нём сила чародейская, душегубная… Выезжает тиран Бессмертный на своём коне могучем, коне бледном, из ворот мрачной крепости. Взглядом тяжким окидывает равнины безжизненные. Видит, перед ним, на коне караковом, разъезжает витязь гордый: шлем горит золотом, усы рыжие закручены. – Выходи, Кощей, на смертный бой, – кричит молодец. – От меня, от Марко Королевича, обретёт люд честной свободу от власти твоей проклятой! Ухмыляется Кощей – рождается у него в груди тёмное веселье, приподнимается с разума завеса скуки: – Давно не бывало глупца, мне бы вызов бросившего. Я тебя на одну ладонь положу, другою прихлопну! И сходятся противники в жуткой схватке. Звенят мечи сталью, летят искры, и земля под копытами коней сотрясается. Не отступает Марко Королевич, но Кощей ещё и половины силы своей колдовской не явил. Ложится рука бледная, с пальцами тонкими, перстнями заговорёнными унизанными, на рукоять плети страшной. Плеть эта в семь сажен – никому с такой не управиться, никому не устоять перед её ударами… Возвращается Кощей в твердыню царства своего. Мрачен лик его царственный. Недоволен Бессмертный – только он раззадорился, только захотел развеселиться, как уже повергся хвалёный рыцарь западный. Только что был, и не стало. Победу такую и за победу-то признавать не хочется. Снова Кощей тоскует, скучает. Наконец, слышит – снова рог трубит. Выехал Кощей, смотрит – новый витязь. Конь под ним – чернее мрака ночного, в гриву долгую золото вплетено, и упряжка горит адамантами. Восседает на коне богатырь восточный, воин степной, в коже да мехах, в стали булатной. – Выходи, Кощей, – кричит богатырь. – Я, Таврул-Мурза, печенежского хана сын, за тобою, собакой, явился! Не сыскать тебе прощения! Смеётся Кощей: – Лучше сам под меч мой прыгни, а иначе погоню тебя плетью до степей восточных, искупаю тебя в реке жёлтой, так что станет она от крови твоей красной… И сходятся воители: оба – черны, оба сумрачны, и в руках у них клинки – что две косых сажени. Бьются, друг друга не жалеючи. То ударит Таврул-Мурза, то десяток стрел выпустит, а не может одолеть Кощея, и только зазря терзает шпорами бока коня своего могучего. Снова смеётся Кощей, достаёт плеть в сем сажен, да ею, забавляясь, пощёлкивает. Куда не кинется витязь, всюду его Кощей достигает, оружием своим страшным жалит, как змеёй. – Где же сила твоя, – смеётся Кощей, – Где ж степная мощь? Уж не притомился ли ты? Уж не отдохнуть ли тебе? Гневится Таврул-Мурза, глаза кровью наливается. Бросает он меч, лук откидывает, и с пояса своего снимает булаву калёную. Древко у неё – что иной дуб, а шипы на ней – что мечи дамасские! Замахнулся витязь, набрал силушки, да и стукнул Кащея – в миг доспехи смял из железа заколдованного… Да не причинил вреда груди белоснежной – о кожу мраморную разбилось оружие страшное, разлетелось осколками. Переломилось древко могучее. Лишь смеётся Кощей: – Что щекочешь меня, витязь доблестный? А Таврул-Мурза и седла своего вылетел, а и конь его ускакал в степь далёкую… Снова скучно чародею Бессмертному. Развлёк его витязь печенежский, да не на долго. Сумрачно стало повелителю… Вдруг, слышно: что за звук? Странное что-то. То не рог и не волынка боевые, то играет свирель сладкозвучная… Над мрачным холодом Царства Кощеева издевается! Выезжает Кощей из ворот, да видит: гарцует перед ним на коне белоснежном да тонконогом витязь молодой. Иль не витязь… Ни брони на нём, ни доспеха, а кафтан – только свататься! Смотрит Кощей, взгляд тяжёл, как камни неподъёмные, а насмешник одно что трелью изливается. Вьются кудри золотые, на щеках белоснежных румянец наливается, и в улыбку тянутся губы алые, губы сочные, по свирели весело гуляющие… Не замечает он Кощея. Рассвирепел владыка Бессмертный, в грудь широкую набрал воздуха, да как рыкнет на витязя: – Ты чьих, собака дудящая, будешь? Тут открыл витязь ясны очи, голубые, как синева небесная, на Кощея исподлобья глянул, заплескал длинными ресницами: – Не серчай на меня, царь-батюшка, свет Кощей ты наш, – а голос у него, словно бархат и мёд, будто сферы небесные запели. – Я Андрей Царевич, Горислава Годиновича сын. – Что же надо тебе, – Кощей хмурится. – Не за битвою ли смертной явился? Не задумал ли со мною, Кощеем Бессмертным, схлестнуться, силой меряясь? Хитро блеснули ясны очи Царевича: – От чего б и не схлестнуться нам… – улыбается. – Только не за тем я через тридевят земель, от самого Гремиславля сюда добирался, чтобы сразу в бой идти. Тут он с коня своего лихо спрыгивает, да становится на ноги ловкие, в алые сафьяновые сапожки обутые. Извлекает из сумок скатерти, вынимает кувшины и ендовы, да на белом сукне их раскладывает. – Прежде ты, царь-батюшка, гостя уважь – со мною откушай, чем Бог послал. Вот сидят они, на пригорочке. Есть и пьёт Кощей, а царевич Андрей ему прислуживает: то вина подольёт в ендову, то мёду сладкого, или подложит пирожок румяный, или яблочка наливного кусочек отрежет, и в уста государевы вложит. Весь расстарался Царевич, уже и не отходит от хозяина своего, только ближе льнёт, будто горлица ласковая, так что жарко от него стало Бессмертному... Наконец, опустили кубки и кувшины, ничего не осталось в узелках и туесках. Потянулся Кощей, повернулся, смотрит на Царевича глазами пьяными, будто двумя изумрудами плывущими: – За хлеб, за соль – благодарствую, – а язык у него заплетается. Пляшут слова, буквы в них прыгают, одни – тянутся, другие – прячутся. – Можно и биться теперь, – тряхнул Кощей головой, чуть корону свою не потерял – только волосы длинные взметнулись, да волной своей серо-серой Андрея по раскрасневшемуся лицу огладили. Улыбается молодой Царевич: – Милостивый ты мой царь-батюшка, как же биться нам теперь? Я тебя накормил, напоил, теперь уж и спать уложу, – и руки свои нежные он Кощею на грудь возлагает, мягко государя укладывает, голову его на бёдра свои жаркие склоняет, гладит волосы, голосом медовым убаюкивает. Впервые за долгие годы крепко спит Кощей, зачарованный колдовскими объятиями, а над ним царевич Андрей улыбается. То он мошку прилипчивую от лица Кощеева отгонит, по поправит прядь волос пепельных, то приласкает широкие плечи государевы – ловко снял он с них брони железные, стянул платье парчовое, обнажил касаниям нежным кожу белую, сахарную. Сладко им, каждому – по-своему, и висит над ними ночка тихая, в бледных звёздах о грядущем шепчущая, о любви небывалой сказку слагающая.Молодильные яблоки
Велико Кощеево Царство, много в нём дивных чертогов, и полны они богатств сказочных. Водит царь Кощей Андрея Царевича по палатам – открывает то, что прежде ему было всего дороже, а теперь в миг будто обесценилось. На грудами лежащие самоцветы, на соболей, на ларцы с жемчугами и золотом даже не смотрит. Что ему теперь доспехи и мечи дамасские, что шелка китайские! Только на Царевича поглядывает, только о нём думает. Вводит он Андрея и в заветный чертог, что сокрыт в самых недрах твердыни Кощеевой. Там, средь гор серебра и золота, в луче света из-под свода льющемся, стоит деревце со станом тончайшим, с дивной кроной и плодами волшебными. За руку подводит Кощей к нему Андрея: – Вот сокровище, которого никто не видывал! Яблоня, что даёт молодильные яблоки… Взглянул Андрей: клонится к полу деревце чудесное под весом плодов налитых, огромных… Словно грозит сломаться! Но в последний миг – одно яблоко срывается с веточки. И едва оно земли коснулось, обратилось всплеском капель золотисто-медовых. Окрепла яблоня, собственным соком напоённая, выросла, набрала силу... И снова под весом плодов склонилась! И снова плод упал, и опять повторилось всё. Ухмыльнулся Кощей, видя на лице Андреевом удивление – смог он царевича поразить! И дальше двинулся, его за собой призывая – к следующему сокровищу. Только подотстал Андрей. А Кащей идёт, разглагольствует, богатствами своими хвалится – пытается на Царевича впечатление произвести. Только вдруг замер чародей Бессмертный, почувствовал за спиной движение подозрительное… Развернулся вдруг… Да поздно уже! Чуть не столкнулся с Андреем, а тот, словно лань, прыгнул на Кощея, руками ловкими шею ему обвил, губами алыми, сладкими, уста запечатал. Замер Кощей, поражённый, только чувствует – проявил себя язык Царевича, настойчивый и ловкий. Уступил Кощей, отворил уста… И тотчас на языке своём ощутил кусочек чего-то волшебно-медового! Хотел Кощей выплюнуть молодильное яблоко, так коварное ему данное, но не смог уста разомкнуть – связал их поцелуй Андрея Царевича. А затем и поздно стало… Истаяло яство коварное на языке Бессмертного, заструилось по телу Кощееву волшебство великое, и свет его переливчатый, и искры звенящие отразились в восторженных очах Андрея Царевича: обратился его суженый юношей красоты невиданной, цветущей молодецкой свежестью. Будто не было несчётных лет жизни бессмертной! Оглядел себя Кощей, внезапным таким делом потрясённый, да и не узнал. А Андрею только того и надобно было. Соскользнул хитон чёрный с тонких плеч – велик стал для них царственный бархат! Обнажилась грудь белоснежная, сверкающая. Но на том ничего не замерло. Пали полностью Кощеевы одежды, и предательски оставили хозяина своего, поражённого, в наготе беззащитной… Хищником навис над помолодевшим Кощеем Андрей Царевич, руки загребущие протянул, в миг овладел телом лёгким и пречистым. Стал оглаживать его и ласкать, губами к белизне его прикладываться, сладостью его упиваясь, как кушаньем неведомым и небывалым, а от того – особо желанным! И не отпускал Кощея, пока не развеялись чары молодильные, а и после этого от себя отойти не позволил, и ещё долго пировал им, и государя своего крепко потчевал.Богатырский конь
Не перечесть богатств Кощеева Царства. Всем полна казна Бессмертного, а под стать ей –конюшни царские! Здесь и могучие фряжские кони, и подобные ветру скакуны дамасских калифов, и кобылки кесарцев и гишпанцев. Ясли у них из серебра и золота, и вода для них – только ключевая, и зерно – отборный ячмень! Уж и на целое воинство несметное наберётся скакунов под уздечками Кощея, а всё шлют и шлют ему новых быстроногих гостинцев. Вот и печенежский хан лукавый прислал Бессмертному государю скакуна: всем на зависть, ему на загляденье. Обходит царь приобретение нежданное: дивится переливу шерсти, шёлку гривы… Только конь – не простой, подученный. Собакой печенежским ханом заговорённый! Взметнулось могучее копыто, да нацелилось в лоб Кощеев… В раз бы смахнул богатырский конь голову с плеч чародея! Да не тут-то было. Почувствовало сердце любящее беду коварную. Встал подле суженого во весь рост Андрей Царевич – возмужавший, окрепший. Богатырь-богатырём. Протянулись руки крепкие, обхватили Кощея бессмертное, да от погибели его увлекли в объятия крепкие. Взоржал конь печенежский, глаза кровью налились. Стал бить землю копытами, искры высекать страшные. Глянул на него Царевич, и с неохотой Кощея в сторону отставил, пригладил, корону ему на голове поправил. Да и взялся за коня. Оседлал его, взнуздал. В миг укротил богатырь силу дикую, печенежским коварством взращённую! И уже покорным подвёл коня к Кощею, подхватил благоверного, да перед собою усадил. Хотел было Андрей Царевич вывести коня за ворота, да пуститься в бег по росным лугам, по полям цветущим, что раскинулись теперь вокруг Кощеева Царства, когда стало Кощею не до злодейств и разорений… Да грудью молодецкой почувствовал жар тела Бессмертного… И передумал. Теснее прижал к себе Кощея Царевич, силу свою богатырскую пониже спины к нему приложил – показал огонь пылающий. Тут же пали наземь одежды царские, и остался конь как был – прямо посреди конюшни, а на нём – царь с Андреем, необузданным чувством соединённые. И долго ещё непонятливые конюхи, странным шумом в конюшни привлечённые, раскрасневшись, во все стороны разбегались. И я там был, одним глазом смотрел, а рукой, по временам, записывал. А Кощей с Андреем Царевичем жили долго, и ещё не мало кого напугали, когда силушке их великой вздумывалось где ни попадя наружу вырываться, друг к другу устремляясь необузданно… И Бессмертный с тех пор жил со всеми в мире, а особенно – с суженым своим прекрасным, и часто ездил с ним в гости к свёкру своему, Гориславу Годиновичу, и кто видел их – всегда удивлялись, и тому не верили, что это Кощей Бессмертный. А он такие пиры закатывал, что потом каждый год его с Царевичем в Гремиславле ждали, чтобы по три месяца за счёт влюблённых есть досыта и пить допьяна. И я там бывал, помногу пивал, по временам – закусывал, так что, может, чего и записать забыл. На том и сказке – конец.