счастье любит тишину

      Нейт редко бывает в чем-то уверен, несмотря на безоговорочный статус капитана команды и школьного лидера, но в одном он уверен давно и твёрдо — Джулс Вон — единственная, кто может поставить его на место. Она всегда так смотрит, поджав свой блядский рот, с нескрываемо-искренней ненавистью, что плещется ледяными волнами на дне её глаз; она кусает его руку, когда они дерутся, и застревает в его голове ангельски-невинным образом взбешенной фурии с кровавой мазнёй на губах вместо карминовой помады; она орёт так, что закладывает уши, но крики её отнюдь не такие истероидные, как у Мэдди или Кэсси, — они оглушающие, смертоносные, точно вопли банши. Джулс — прекрасная и сильная, как океан, и однажды Нейт в ней с головой утонет. Не то, чтобы он возражал.       Они ненавидят, проклинают, боятся друг друга. Смотрят долго и внимательно. Испытывают на прочность, убегают и прибегают друг к другу после каждого из многочисленных романа на стороне. Строят козни. Любят.       Делят непозволительно много страшных секретов и ещё больше — честных и тёплых воспоминаний. Нейт помнит её голое тело, алебастровое в сумеречной тени фотографии, улыбку такую нежную, что постоянно порывался погладить её рукой через экран; Джулс помнит, что он бывал милым: слал ей нелепые смайлики, рассказывал о том, как хочет завести алабая или сибирскую хаски, как ненавидит лаймы и мечтает однажды пристрелить родного отца. Он мог притворяться хорошим парнем, когда хотел, но трагедия в том, что Нейт не хочет, и в особенности с ней. Да и с Джулс милым даже притвориться не получается — получается либо быть им, хорошим, либо не быть вообще. Поэтому он строит из себя агрессивно-молчаливое изваяние, по ошибке отождествляемое с человеком. Джулс не всегда согласна. Натаниэль Джейкобс, извольте, нахуй, ожить.       Она могла бы притворяться доброй и всепрощающей феей, но — Нейт Джейкобс, ты заслуживаешь ополоумевшую трансуху с порезанным запястьем, которая трахала твоего отца. Ты заслуживаешь самую больную из своих влюбленностей.       — Ты меня с ума сведёшь, Вон, — почти в мольбе издаёт он грудным рыком, исторгающимся из самых глубин его адской червоточины, где давно нет сердца. Джулс бы оттолкнуть его или побежать плакаться Ру, но она больше не та жалкая трусиха; она смотрит твёрдо, прямо, не прекращая жать полосой красные губы, и она знает, что сильнее него.       — Это невозможно, Нейт, ты с рождения ебанутый.       Они исступленно трахаются в гримёрной школьного актового зала, цепляясь друг за друга, посасывая кровоточащие губы и на периферии – овации зала, впечатленного пьесой Лекси Говард. Иногда Джулс кажется, что она тоже актриса — снимается в дерьмовом ситкоме, который отвратителен со сценарной точки зрения, но неизменно приковывает внимание критиков и обывателей. И как бы выбраться из этой околесицы?.. А потом она кончает, так хорошо и долго, до охрипшей глотки, и околесица внезапно перестаёт казаться проблемой. Нейт тоже.       Дышит ей в шею тяжёло и громко, точно подраненное животное:       — Никому ни слова.       — Замётано.       Она натягивает бельё и штаны, поворачивается лицом к нему и выискивает в глазах знакомый вызов, либо злобу. Но там зачем-то осела лишь необъяснимая теплота.       Нейт целует её в лоб и уходит — досматривать пьесу да нянькаться с травмированной от и до Кэсси. Джулс уверена почему-то, что он её бросит сегодня, и Говард в очередной раз поломается надвое. Не всем, эгоистично думает Вон, дано быть океаном; некоторые рождены тихим талым ручейком.       Спустя несколько дней Нейт вновь пишет ей. Почти похоже на одну из миллиарда его личностей — Тайлера; предлагает сходить «прогуляться», никогда — «на свидание». Джулс соглашается, радуясь, что не проведёт весь день дома, и отчасти потому, что не хотела бы придавать их странному общению конкретный статус. После неразберихи с Элиотом и Ру она определённо не готова к новым отношениям. Но зато готова всласть натрахаться и подраться с человеком, буквально олицетворяющим собой токсичную маскулинность — то, вокруг чего она определяла собственное «я» так долго и вокруг чего строила свою жизнь.       Нейт приводит её не в дорогой ресторан в стиле Мэдди или в милый парк, как Кэсси. Они отправляются в мир безобразно дешевого армянского ковролина. Джулс настаивает — ей нужен коврик в ванную, и у входной двери, и в спальню, и на стену, пожалуй, можно повесить. И обязательно — дешевый, проще некуда, чтобы хватило с карманных, с пропущенных школьных ланчей и недокупленных пачек сигарет. После она по привычке меняется в мгновение ока и громко и нагло настаивает, чтобы Нейт купил ей самый дорогой ковёр. Нейт кривит рот, безуспешно отбиваясь от её показушнических, берущих нахрапом поцелуев, а Джулс ворчит, требует роскоши, исключая любое проявление рационализма. Намеренно его зля. Но потом Нейт целует её в губы, и она, как последняя дура, сдаётся.       В магазине ковров белоснежный болезненный цвет, как в госпитале. Джулс ненавидит больницы, но аляповатые шкурки ковров ее увлекают достаточно для того, чтобы не упасть в ненужные воспоминания. Бродили-ходили, потом она лебедем белым вспархивает на взваленную гигантскую стопочку ковров (для больших гостиных каких-то богатых придурков, как раз о чем и мечтает Джулс и в чём всю жизнь провёл Нейт) и оттуда кривляется, а он всё пытается разобраться, откуда в её тщедушном тельце столько энергии. Грёбаный цунами, а не человек. Ужасающе шумная, и боже, как ему не хватало грохота её голоса в ушах.       — Что, если я признаюсь тебе в любви, Вон?       — Оставь это говно для дурочек типа Говард.       И он оставляет — Джулс воздушная и влюбчивая, но не тупая. Она видит за его сладкими речами и ласковыми поцелуями ту самую червоточину, зловонную яму передающегося по наследству безумия. И она готова сразиться с ней на равных, а не пытаться вытащить прекрасного принца со дна. Сказки про красавиц и чудовищ, русалочек и принцев, наркодилеров и задроток, оставьте кому-нибудь вроде сестёр Говард.       — Я тебя…       — Знаю.       А им двоим достаточно реального положения разрывающих сердце и слух вещей.