Опухоль

Осколок неба ненадолго окрасился в красный и тут же затух. Хакуджи лениво проследил за тем, как с глухим пшиком осело на горизонте двухкилометровое облако пыли и пренебрежительно фыркнул, даже не став тратить силы на привычный оскал.   Тем временем вдалеке всё постепенно приходило к движению: к механической туше, поблескивающей под лучами закатного солнца, стекались Уборщики, грузные и медлительные, но достаточно сильные Фантомы, чтобы расчленить и расфосовать в утилизаторы поверженного врага. Рядом с ними, выстроившись в охранный круг, стояли расношерсные —  в прямом и переносном смысле —  боевые единицы: только они могли дать серьезный отпор, вылезшим непонятно откуда механизированным тварям. Хакуджи прищурился и чуть подался вперед, чтобы различить в строю пятёрку Волков и парочку Бизонов — ничего необычного, но вот чуть дальше особняком стояли две слаборазличимые, из-за постоянно расплывающихся маскировочных контуров, фигуры. От них фонило убийственной силой, настолько сильно, что ещё не зашедшее за горизонт солнце казалось всего лишь лампочкой. Ещё бы. Хакуджи снова неопределенно хмыкнул, проследив за тем, как вначале, подобравшись всем телом, вспыхнул фиолетовыми искрами фасеточных глаз и мгновенно исчез один силуэт, а за ним, взметнулся вверх, легко рассекая пространство красной стрелой — второй. На затухающем небе остался, медленно расплываясь, неполноценный градиент. Что-то внутри забарахлило, сжимаясь. Хакуджи тут же раздраженно сжал кулаки и отвернулся, мгновенно пожалев о том, что вообще вышел во внутренний дворик ресторана. Зачем он вообще это делает из раза в раз? Пора остановиться. Опухоль вырезают  — больно и с кровью. Потому что без нее лучше. Без неё живут полноценно. В приоткрытой двери черного входа мелькнула, покрытая белым колпаком, но всё же различимая золотистая макушка лавирующего между кухонными столами молодого человека. Он, словно почувствовав взгляд, повернулся и, очаровательно улыбнувшись, махнул рукой. "Кёджуро" - отозвалось счастьем внутри. Хакуджи трепетно улыбнулся в ответ, чувствуя какую-то будоражащую легкость и уже было сделал шаг внутрь здания, как что-то на краю сознания предупреждающе звякнуло. Он. Отвратительно. Хакуджи быстро сделал два шага вперед, как можно тише захлопывая входную дверь, чтобы не вызвать беспокойства раньше положенного, ненадолго прикрыл глаза, успокаиваясь,  и развернулся. Доума гадко улыбался, с видимой издевкой вздернув брови, но предусмотрительно молчал. Его алое кашемировое пальто и чернильный поблескивающий шарф подрагивали на ветру, меняя силуэт на более воздушный и непостоянный. Непостоянный. Хаотичный и непредсказуемый. Когда-то давным давно это по-извращенному нравилось. — Аказа,— наконец произнес гость, сочась любезной доброжелательностью. — дорогой мой, неужели не приобнимешь близкого друга? Всё же с нашей последней встречи прошло столько тягостных дней, проведенных в одиночестве. Ох, даже подумать страшно. Доума, нисколько не сомневаясь, приветливо распахнул объятия и сделал шаг вперед. Через секунду кисти обеих рук насыщенно синим вихрем швырнуло о соседнюю стену. — Эта наша новая традиция? — деликатно поинтересовался Доума. — Предупреждение. — холодно отчеканил Хакуджи. Доума замер, врезаясь острым, пронизывающим взглядом, совершенно не сочетавшимся с его выражением лица. За его спиной, легкими штришками, проступили очертания огромной Птицы, от неё, сливаясь и вновь разливаясь, потекли пульсирующие потоки энергии, причудливо вплетаясь в запястья. — Твоё милое приветствие повлечет за собой плачевные последствия, не думаешь? — Если даже верхушка настолько ослабела, что боится столь ничтожных ран, то мне остаётся лишь посочувствовать их нанимателям. — без тени торжества или ехидства заметил Хакуджи, не двигаясь с места. — Сочувствовать людям? — эмоционально взмахнул уже восстановившейся рукой Доума, притворно вздохнув. — За время своего отсутствия, ты слишком много нахватался человеческих слабостей, Аказа. Удивительно, да? Ты же так их ненавидел! — Настолько в этом уверен? — В том-то и дело, дорогой,  — проникновенно зашептал Доума, чуть склонив голову на бок. — я слишком хорошо тебя знаю. А ещё помню. Многое. — Тогда как же ты умудрился забыть одну важную вещь: контракт разорван раз и навсегда. — хлестко одернул его Хакуджи настолько безапеляционным тоном, что Фантом за спиной его собеседника вздрогнул и нервно заклекотал. — Никаких приподнесенных человеский жертв в обмен на защиту от механический тварей. Я ничего не должен и никто не должен мне. Вето Отречения нерушимо. — Нерушимо. — призрачным эхом отозвался Доума. Фантом, его живое воплощение, разрезающие своими крыльями-веерами сверхпрочные панцири, словно масло, издал какой-то совершенно неразличимый оттенок стрекота. И блекло исчез. Они замолчали, будто кто-то выключил звук. Нечего было добавить. Хакуджи в полной тишине похлопал по карманам, нащупывая пачку. Не торопясь достал сигарету, поднёс к губам и ненадолго завис: его кончики пальцев стали светлыми, освободились от нечеловеческой синевы. Он истратил последние искры своей энергии. Сигарета как-то по-особенному горчила, но Хакуджи упрямо продолжил вдыхать отравляющий дым. Теперь — да. Он меланхолично, не отвлекаясь, курил, не глядя на собеседника и тот поджал губы, отмечая насколько чужеродно выглядело это для Аказы. Для Хакуджи — нет. — Ты изменился. — с грустной усмешкой, которая почему-то не казалась по-обычному притворной, после долгого промедления протянул Доума. — Даже жаль. Раньше ты мог лишь ударом одной руки разорвать этот квартал в клочья. А сейчас что? Сейчас в тебе пропала эта пожирающая все и вся притягательная сила и страсть. Твое стремление стать совершеннее так настойчиво манило, что устоять было практически невозможно. — Только оно? — тихо усмехнулся Хакуджи, не глядя в глаза. — Не только. — мягко и тягуче произнес Доума, приблизившись. Но замер, почувствовав на себе предупреждающий взгляд. — Как жаль. — поджал губы он, сощурившись.  — Как жаль, что все это уже не мое. — Не твое. — жестко, отсекая даже самые тонкие нити, подтвердил Хакуджи, откидывая бычок в сторону чужих кожаных ботинок. Люди оказались гораздо сильнее, чем казалось изначально. Особенно, один из них. Доума как-то поломано, но от этого еще более неестественно и театрально засмеялся. Так похоже на себя. И ушел первым, не оглядываясь. Он был сильным, очень. Но именно эта сила Хакуджи уже совсем не прельщала. Она была ему попросту не нужна.