Теперь мои простыни пахнут тобой

Кровать у Хосока была небольшая. Как, собственно, и у остальных. В их комнатах едва помещалось по две кровати, и ещё оставалось немного места для прохода, поэтому одному человеку было комфортно, но нескольким — уже нет. Но пусть кровать была маленькая, а комната — ещё меньше, но это была его, Хосока, кровать, а он за время их коммунальной жизни научился ценить такие мелочи. Он не против был делиться одеждой, едой или личным пространством: ему нравилось думать, что он непритязателен в таких вещах. Но кровать — кровать принадлежала ему и только ему. Как минимум, некоторое время. Он сам не понял, в какой момент Чонгук решил, что кровать Хосока теперь его, Чонгука, кровать, но так уж вышло, и не сказать, чтоб Хосоку это нравилось. В первый раз, когда Чонгук вторгся в его личное пространство, стащил одеяло и улёгся за спиной, согревая своим теплом, Хосок списал это на одиночество и тоску по дому: ту острую потребность быть рядом с кем-то, которая время от времени вспарывала внутренности им всем. Чонгук был не из тех, кто постоянно ищет чужих прикосновений, поэтому Хосока немного тронуло, что обниматься тот пришёл именно к нему. Так что Хосок выдрал себе кусочек одеяла и позволил Чонгуку уснуть рядом. Во второй раз Хосок уже не был так тронут, потому что между его лодыжек втиснулись ледяные ноги, а такой же ледяной нос зарылся в шею. — Чонгукки, — выдохнул Хосок, отползая вместе с одеялом от этого холоднющего тела. Чонгук протестующе всхлипнул и, перебирая ногами по постели, переместился следом и, в конце концов, заново прижался к горячей коже. — Чонгук, — предостерегающе повторил Хосок, но тот только фыркнул и сильнее вжался лицом ему в шею. Хосок, слишком уставший, чтобы ругаться, вздохнул и позволил Чонгуку впитывать своё тепло. В третий и четвёртый раз они оба были взмокшие, вымотанные репетициями, а мышцы ныли от усталости. Подготовка к камбэкам всегда истощала настолько, что сил оставалось только на репетиции и еду, причём именно в таком порядке. На горизонте поднималось солнце, и Хосок понимал, что времени остаётся только на то, чтобы вздремнуть, но никак не на полноценный сон. Так что когда Чонгук зашёл в его комнату вместо своей, Хосок позволил ему упасть на кровать и свалился следом, стараясь не думать о том, что завтра придётся отстирывать простыни от их крепкого душка. На пятый раз Хосок был готов. Когда Чонгук, на цыпочках прокравшись в комнату, наступил на скрипящую половицу, он отбросил одеяло и твёрдо сказал: — Нет. Чонгук удивлённо округлил глаза, слегка выпячивая нижнюю губу. Уверенность Хосока на мгновение пошатнулась, но он заставил себя повторить, указывая пальцем прямо на Чонгука: — Нет. — Ну, хён, — сказал Чонгук так, словно вот-вот готов был захныкать. — Пожалуйста? — У тебя своя кровать есть. Туда и иди. — Но там холодно и одиноко, — возразил Чонгук, опустив глаза и поникнув плечами. — Пообнимайся с Намджуном, — отрезал Хосок. Поудобнее устроился на кровати и поправил одеяло, избегая смотреть Чонгуку в лицо. — Он лидер и должен взять на себя ответственность за капризного ребёнка. — Я не ребёнок, — возразил Чонгук. — И ты сам знаешь, что Намджун-хён вертится во сне. С ним неудобно обниматься. — Не повезло тебе, — фыркнул Хосок, поворачиваясь к нему спиной и накрываясь одеялом. Он уставился в стену, молчаливо ожидая, пока Чонгук уйдёт и даст ему спокойно поспать. Но вместо этого матрас прогнулся под чужим весом, и Хосок крепче ухватился за одеяло, не давая Чонгуку отвоевать ни кусочка. Но тому, судя по всему, и не требовалось — он обнял Хосока и шумно выдохнул ему на ухо: — Хён. Хосок практически видел, как он дуется. — Пожалуйста? — протянул Чонгук уже более игриво, и уверенность Хосока дала сбой. Никто из них шестерых не мог на самом деле отказать Чонгуку. — Ладно, — раздражённо выдохнул Хосок и приподнял одеяло. Чонгук торжествующе вскрикнул и, перекатившись сверху, втиснулся в пространство между ним и стеной. Хосок отодвинулся, стремясь дать ему больше места, но Чонгук подвинулся следом и улёгся так близко, что они почти соприкоснулись носами. Он широко улыбался, и остатки хосокова раздражения испарились при виде очаровательных кроличьих зубов. Чонгук обнял его чуть влажными ладонями. — Спокойной ночи, Куки, — сказал Хосок и, помедлив, чмокнул его в лоб. — Спокойной ночи, — сонно и довольно отозвался тот. Раньше они всемером так тесно ютились в маленькой комнате, что порой Хосоку казалось, что он задохнётся ещё до того, как у них появится шанс дебютировать. Это длилось так долго, что, когда они наконец разделились, было странно слышать всего два чужих дыхания, а потом и вовсе одно, когда они снова переехали, и Тэхён поселился с Намджуном. Со временем Хосок вроде как привык к сонной возне одного человека вместо шести, ведь теперь ему приходилось только дождаться, пока его дыхание выровняется, чтобы можно было уснуть. Чимин спал очень тихо, и Хосок был ему за это благодарен. Они с огромным облегчением переехали в общежитие побольше и избавились, наконец, от двухъярусных кроватей, но иногда Хосок скучал по общему шуму всех семерых: биению сердец, ёрзанью голых ног по простыням и даже храпу Намджуна. А ведь Намджун уже даже не храпит, вдруг вспомнил Хосок. Они так часто на него жаловались, что Намджун в итоге лёг на небольшую операцию носа, а на следующий день совсем перестал храпеть. Все они были в таком восторге, что даже выбрались поесть мяса и поднять тост в честь мастерства сеульских пластических хирургов и самого Намджуна. Он на это лишь довольно улыбался. Так что, когда Чонгук снова прокрался в комнату, наступая на скрипящие половицы, Хосок лишь откинул одеяло и приглашающе вытянул руку, чтобы Чонгук мог лечь рядом. Что тот и сделал немедленно, вжавшись холодным носом куда-то Хосоку под ухо и обвив его талию обеими руками. Хосок согнул руку, чтобы дотянуться до волос Чонгука, и принялся их перебирать, слушая чужое дыхание, пока в итоге не уснул. В итоге это стало своего рода рутиной. Вечерами все разбредались по своим делам, по очереди уходили в душ и спать. Чонгук один шёл к себе в комнату. Хосок — к себе, а следом и Чимин. Они немного болтали перед сном, пока глаза не начинали слипаться, и спорили, чья очередь выключать свет. Обычно эта участь выпадала Чимину. Хосок лежал в темноте, балансируя на грани сна, минут пятнадцать-тридцать, иногда — сорок пять, а потом приоткрывалась дверь, и, наступая на скрипучую половицу, в комнату прокрадывался Чонгук. Хосок отодвигал одеяло и раскидывал руки, Чонгук укладывался в его объятиях, и тогда он, придавленный тёплым чужим весом, уплывал, наконец, в страну грёз. Ровное приглушённое дыхание помогало Хосоку расслабиться. Это всегда происходило в его комнате, отчего Хосок решил, что Чонгуку, видимо, тоже не хватает былого общего шума. И что размеренное дыхание Чимина успокаивает его так же, как успокаивает самого Хосока. Но потом Чонгук вдруг перестал приходить. Хосок целую неделю спал один в своей постели, и это был худший сон в его жизни, прерывистый и утомительный, и совсем не целебный. Он спал беспокойно, просыпался каждые пару часов и пытался нащупать рядом с собой Чонгука, трогал шею, куда обычно сонно сопел Чонгук. Но его простыни были холодны, а объятия — пусты, и Хосок лежал в темноте, гадая, когда это он стал настолько зависим от приятного чонгукова веса и дыхания, что теперь не мог без них уснуть. Спустя ещё неделю таких ужасных ночей Хосок сгрёб одеяло и подушку и направился к комнате Чонгука, где тот наверняка себе сладко и спокойно спал. После пары неудачных попыток освободить одну руку, чтобы постучать, Хосок психанул и швырнул свою ношу на пол. Чёрт с ними, он переступит и пойдёт дальше, лишь бы поскорее. Но пододеяльник будто нарочно обвился вокруг лодыжек, стреноживая, и от этого глупого сражения с одеялом Хосок слегка впал в истерику, чувствуя, как глаза наполняются слезами. Он просто хотел спать, глубоко и долго, чтобы никто ему не мешал, а для этого нужен был Чонгук. Он знал, что похож сейчас на раздражённого маньяка, но ему просто хотелось наконец уснуть и выспаться. Но освободиться от одеял ему так и не удалось, и он в расстройстве ударил кулаком по двери Чонгука. Этот грохот наверняка услышало всё общежитие, но Хосоку было всё равно. Дверь медленно открылась. Со слезами на глазах Хосок наверняка сейчас выглядел, как псих, запутавшись во всех этих одеялах. А ещё эта его наполовину целая бровь, которую лет пять назад неудачно подкорректировал дорвавшийся до бритвы стилист, отчего она теперь никогда не отрастала целиком. Это всегда втайне беспокоило Хосока, но он осознал это только сейчас, пялясь на взъерошенного со сна Чонгука. — Хён? — хрипло пробормотал Чонгук, и одна эта хрипотца заставила плечи Хосока расслабиться. — Можно я посплю сегодня у тебя? — Он старался говорить мило, потому что Чонгуку это нравилось, но понимал, что выглядит при этом просто ужасно. А любой юмор, который он мог бы попытаться выдать, мерк по сравнению со слезами на глазах. — Кнечн. — Чонгук открыл дверь пошире, впуская Хосока внутрь. Если голос Чонгука успокаивал нервы, то его комната усилила этот эффект раз в десять. Здесь было спокойнее, чем где бы то ни было в общежитии, чем даже в комнате Хосока, и он вдохнул полной грудью, позволяя себе насладиться прохладным воздухом. Чонгук закрыл дверь и сонно потёр глаза. Обхватил свободной рукой запястье Хосока и повёл за собой к кровати. Хосок послушно пошёл, и одеяла, всё так же обвивавашие его лодыжки, теперь уже не мешали, а просто тянулись следом. Чонгук забрался на кровать и принялся ёрзать, устраиваясь поудобнее. Хосок смотрел, как он возится, по-щенячьи зарываясь носом в подушки, пока наконец не улёгся, довольный результатом. Из-под одеяла показалось его припухшее ото сна лицо. — Хён, — позвал он, а когда Хосок не ответил, добавил: — Иди сюда. Хосок медленно опустился на постель, осторожно избавился от надоевших одеял и тоже завозился, устраиваясь. Он был счастлив находиться в комнате Чонгука, слышать повсюду его запах и сонную возню, и от этого сердце в груди сжималось. Чонгук рядом пошевелился, будто ему было неудобно, а потом откинул одеяла в сторону. — Иди сюда, — проворчал он. Протянул руку, обвил Хосока за талию и одним рывком притянул к себе, отчего Хосок сдавленно вскрикнул. — Нахал. — Ш-ш-ш, — прошептал Чонгук, приподнимая голову, чтобы Хосок мог просунуть под неё руку, как они спали всегда. Хосок просунул, и Чонгук улёгся ему на плечо, тесно прижавшись к боку. Если он поднимет голову, то сможет уткнуться носом Хосоку в подбородок. Свободной рукой Хосок погладил Чонгука по спине. — Я твой хён, ты не можешь меня затыкать. — Ш-ш-ш. Хосок рассмеялся и в отместку ущипнул его. — Паршивец. — Я спать хочу, — застонал Чонгук, укоризненно сжимая его талию. — Теперь ты знаешь, что я чувствовал, когда ты пробирался ко мне в кровать со своими ледяными ногами. — Да не холодные у меня ноги. — Я прямо сейчас чувствую, как ты пытаешься пропихнуть под меня свои холодные лодыжки, Чонгук, и я тебе точно говорю, что они не тёплые. Чонгук только крепче обвился вокруг него, пряча лицо на плече, и Хосок рассмеялся, ласково поглаживая его по волосам. Чонгук вжался ему в футболку так сильно, будто хотел впитаться в ткань, отчего Хосок только сильнее рассмеялся и прижал его голову к себе. Чонгук запищал, выдираясь, а потом завалился на спину, перекатывая Хосока наверх и фиксируя так. — Ты всегда такой тёплый, — глухо сказал Чонгук. — Ты тоже. — Только пальцы ледяные. — И нос. Чонгук вскинул голову, и Хосок воспользовался этим, щёлкнув его по носу. Чонгук забавно поморщился, и Хосок восхищённо усмехнулся. Ему очень хотелось поцеловать этот нос, что он и сделал — быстро чмокнул и отодвинулся, чтобы полюбоваться нахмуренным взглядом, который терялся на фоне вспыхнувших щёк. — У меня тёплый нос. — А вот и нет. — Хосок снова его чмокнул, и Чонгук легонько стукнул его по спине. — Прекрати. — Не могу. У тебя слишком милый носик, Чонгукки. — Прекрати, — застонал Чонгук, и Хосок в очередной раз залюбовался румянцем на ещё по-детски мягких щеках. Придвинувшись ближе, он влажно и громко расцеловал эти щёки. Чонгук протестующе завозился, пытаясь выбраться, но Хосок лишь крепче прижал его к себе и, хихикая, наблюдал за безуспешными попытками. — Что такое? Не нравятся мои поцелуи? — Хосок ущипнул его за бока, отчего Чонгук натурально запищал. — Нет. Хосок перекатил его на спину и уселся сверху, придавливая к матрасу. Ладонями он поглаживал Чонгука по груди. — Хочешь сказать, я плохо целуюсь? — Да, — заявил Чонгук, пытаясь скинуть Хосока с себя. Но Хосок лишь крепче сжал его бока коленями. — Извинись. — Нет. — Извинись! — Никогда! — Чонгук замер, крепко стискивая зубы и с вызовом глядя Хосоку в глаза. А затем добавил, почему-то шёпотом: — Ты ужасно целуешься. — Кощунство! Хосок бросился в атаку, легонько щекоча, но Чонгук всё равно взвизгнул и задёргался под ним, снова пытаясь сбросить. Хосок щекотал его до тех пор, пока не устали руки, но Чонгук держал рот на замке, и в конце концов Хосок сдался. — Ладно, — сказал он, расслабляясь. Прижался лбом ко лбу Чонгука. — Ты победил, засранец. Чонгук улыбнулся, и с плеч Хосока будто свалился тяжкий груз. Веки потяжелели, напоминая о двух изматывающих бессонных неделях. Он скатился на кровать, закинул на Чонгука одну ногу, и тот придвинулся ближе, устраиваясь в его объятиях. Чонгук ласково погладил его по руке, и Хосок поймал его ладонь, на мгновение переплетая их пальцы вместе. — Не буду больше спать с тобой в одной кровати. — Ты оскорбил мои поцелуи. Пришлось защищать свою честь. Будь его глаза открыты, Чонгук бы их наверняка закатил, Хосок это знал. — Ты нормально целуешься, хён. — Чуть больше энтузиазма в голосе. Чонгук шумно выдохнул прямо ему в лицо и повторил: — Ты отлично целуешься, хён. — Вот это мне больше по душе. Ладонь Чонгука в его руке дёрнулась, будто для шлепка, и Хосок усмехнулся. Погладил костяшки большим пальцем. Чонгук тихонько вздохнул, придвигаясь ещё ближе и устраивая макушку у Хосока под подбородком. Это казалось правильным: Чонгук прижат к его груди, их конечности переплетены, а в кровати слишком мало места для двоих. Это отозвалось теплом в груди, успокоило мысли, и скоро Хосок мог сосредоточиться только на размеренном чужом дыхании. — Спим? — тихо пробормотал Чонгук. — Спим, — согласился Хосок.