Ппв Рснй вызывает…
Антон встал над телефоном и тупо смотрел на него все тридцать четыре секунды. Экран потух, и только после этого он взял в руки телефон, разблокировал, и перед ним открылся список диалогов незакрытого приложения. Арсений Попов печатает… Арсений Попов 14:34 Чего трубку не берёшь?) Тоха Топский 14:35 в душе был Арсений Попов 14:36 Мм.)) Арсений Попов 14:39 Ну так что, заеду за тобой? Во сколько будешь готов?)***
Ночной город мерцал в свете неоновых реклам, вывесок, витринных ламп и осветительных установок на небоскрёбах. Вдоль магистрали тянулась вереница ярких жёлтых фонарей; они уходили вдаль, вставали в петляющий узор, и всё это великолепие было на расстоянии моста от них. Магнитола уныло тянула классические композиции; среди них были те, что Антон где-то слышал, но не мог вспомнить ни названия, ни композитора хотя бы одной из них. Он перевёл взгляд на Попова — тот умиротворённо взирал на дорогу и, казалось, наслаждался музыкой. Наверняка, снобяра, каждую знает. — Сколько платишь за хату? — хмуро спросил Антон — просто так, лишь бы о чём-нибудь поболтать. Попов глуповато улыбнулся; казалось, предшествующее неловкое молчание нисколько его не смущало, и он был рад, что Антон заговорил первым после долгой паузы. — Двести, — просто ответил он, бросив быстрый взгляд в сторону Шастуна. Тот немного завис и уточнил: — В год? Попов снова легко улыбнулся и тихо ответил: — В месяц. Ипотека же. Антон завис ещё больше; прикинув в уме зарплату Попова, он уставился на него как баран на новые ворота. Арсений, заметив это, будто начал оправдываться: — Ну, это же Сити. Здесь дорогая недвижимость. — Да я уже понял, что ты мажор, — резко фыркнул Антон. Попов рассмеялся, замотав головой. — Нет, Антон, — он повернул голову и с улыбкой задержал взгляд на Шастуне. — Совсем нет. Улыбка его розовая и какая-то по-детски открытая смущала Шастуна; что-то в нём ёкало, когда жёлтый свет ночных фонарей скользил по этим губам, то заходя на них, то сбегая на шею. Антон отвернулся к окну, когда понял, что Попов опять на него пялится. Несколько секунд он боковым зрением улавливал на себе изучающий взгляд. — Я тоже вырос в Чертаново, — продолжил Арсений, пожимая плечами. — Родителей богатых у меня нет, спонсоров тем более. Сейчас деньги есть, но я никому в лицо их не бросаю... Вот как-то так, — он помолчал и нахмурился, будто формулируя дальнейшую мысль. — Не спускаю всё за день, но и над каждой копейкой не трясусь. С новой работой стал зарабатывать хорошо, вот и взял квартиру в Сити. Просто живу по средствам. Антон хмыкнул. Надо же, мудростями делится, как отживший дед. Зависть, смешанная с раздражением, слегка покусывала разум. Всё-таки Попов был на голову выше его во всех смыслах — Антон чувствовал это только подсознательно, потому что гордая натура не желала этого признавать. Арсений был независим финансово и морально, а Антону этого ой как недоставало. Учился он без особого интереса, ничего одновременно востребованного и легального делать не умел, а тоскливые мысли об этом глушил напускными понтами и пивком. Антон, снова почувствовав на себе взгляд Попова, сжал подол замызганного пухана и снова уставился в окно. — Ох, бля, — вдруг машина резко затормозила, кто-то просигналил; Шастун чуть не улетел еблетом в бардачок — спас ремень, на котором настоял Арсений, прежде чем они тронулись с места. — Да чё за хуйня?! — Ты как, ничего? — Арсений мягко взял его за плечо и завертел головой — то на дорогу, то на него. — Смотри за дорогой! — Я… Я смотрел. Но Шастун знал, куда тот смотрел, и его заколотило от возбуждённого напряжения. Руку протяни — Попов под пальцами окажется; Антон чувствовал знакомый запах, но ему было мало. Нужно было оказаться в миллиметрах от него, обняться крепко и припасть к шее, и вдыхать, вдыхать, чтоб крыша ехала и пальцы на ногах подгибались, чтоб… — Антон? — он очнулся с щёлканья пальцев у себя перед носом. Попов лыбился во все тридцать два. — Заснул? Мы приехали. Антон поспешно отстегнулся, вылез из машины. Они оказались на парковке перед многоэтажной высоткой, которая стояла в ряду таких же огромных и светящихся огнями громадин с мерцающими на крышах антеннами. Вдалеке, на усеянном рекламой и вывесками проспекте, один красный логотип особенно мозолил глаза. Кока-Кола, мать её в виолончель. Смеющийся Дед Мороз со стикера. Антон шёл за Поповым, и в голове у него крутилось: «Хо-хо-хо». Хо-хо-хо…***
ну, целуй меня, целуй, хоть до крови, хоть до боли. не в ладу с холодной волей кипяток сердечных струй.
В лифте с кучей зеркал было очень много места — можно было вдесятером уместиться, но чёртов Попов встал рядом; в башке у Антона Дед Мороз хлопал в бубен и продолжал «хо-хо-хо»-шничать. Мутило от запаха мятной жвачки, а во впадину между ключицами, видневшейся над воротом чёрной футболки, упала родинка, и кажется, именно от того места вкусно тянуло туалетной водой. Вот же чёрт. Он прикрыл глаза и отодвинулся, когда Попов, хитро пялясь (Шастун улавливал боковым зрением), наклонился вперёд. Напряжение нарастало соразмерно тихому гудению лифта, поднимавшего их наверх. Арсений продолжал вглядываться в его лицо. В какой-то момент он вскинул бровь и ухмыльнулся. — Что? — крякнул Антон и смутился своего затянутого хрипом голоса; прокашлявшись, он вопросительно взглянул на Арсения. Тот с невозмутимой ухмылкой закатил глаза и отпрянул назад; Антон невольно подался за ним, но Попов, понажимав какие-то кнопки, тут же вернулся. Свет в лифте плавно потускнел, и мягкий полумрак окутал их. Попов знал, что делает, потому что — внезапно — это помогло. Антон осмелел: вид в широченных зеркалах от пола до потолка больше не удручал прыщами и странно топорщившимися карманами джинсов из H&M-a. Арсений в темноте тоже был несколько менее детальным — можно было не думать о разнице между ними. Можно было и встать поближе. И дать помацать себя за задницу, чё уж. И не сопротивляться особенно губам… вездесущим. Антон осознал, что происходит, не сразу: ощущение мокрого языка в своём рту и, что более всего шокировало Шастуна — он не хотел сопротивляться. Кое-как открывая рот, Антон дышал часто и моргал — тот засасывал его, тянул на себя. В какой-то момент напор стал особенно сильным, и до Шастуна дошло, что он делает, что… Что он, блядь, делает?! Ладонь врезалась в грудь, с силой отталкивая. Попов будто готовился к такому повороту событий — обхватил сзади за пояс, прижал к себе мёртвой хваткой — но целовать не стал. — Не хочешь? Антон дёрнулся назад, Попов за ним — высвободиться не получилось, и они с грохотом влетели в противоположную стену лифта. Пальцы отбиты и расцарапаны о панель с кнопками; коробка лифта, недовольно поскрипывая, ощутимо покачивалась от сильного внутреннего толчка, но всё-таки тащила их бешеный тандем на 16-й… 17-й… 18-й... Да и хуй с ним. Один раз не пидорас, один грёбаный поцелуй ничего не изменит. Антон сглотнул, попытавшись расслабиться, и сам наклонился к Арсению. Губы у него были мягче, чем у девчонки. Антона встряхнуло мурашками — до самых пальцев на ногах. Еле оторвавшись от графского лица, он томно выдохнул: — Какой этаж? — Семнадцатый, — прошептал Арсений. Кажется, он напрягся — отодвинулся слегка от шеи Антона и крепче взял, будто удержать опять собрался. Глаза его бездонные блестели. — Тогда какого хуя мы делаем на двадцать пятом, идиот? Арсений нечитаемо уставился на Шастуна. Перевёл взгляд на светящееся табло с цифрами, закатил глаза, прислонился лбом к плечу Антона — и весь затрясся в коротком приступе смеха. — Я не знаю… Кто-то из нас случайно перенажал кнопки. Руки у них были сплетены; Антон прикинул в голове, что, учитывая, с какой силой Попов втемяшил его в многострадальную панель, такое вполне могло случиться. Антон попытался выпутаться, но граф его не отпустил. — Ну так нажми свой… Семнадцатый, — пропыхтел он, когда Арсений снова прильнул к его шее губами. Тот не глядя нащупал кнопку, позже — шастунскую промежность; Антон, наверное, чуть возражал. Или нет. Он сам не понимал, какую степень себя готов был открыть прямо сейчас, в момент, когда в животе ныло и крутило до искр в глазах; когда мурашки щекотали пальцы ног, и хотелось стащить с себя ботинки и хреначить пятками по стенке от удовольствия. Да, скорее всего, Антону Шастуну, невъебенному челу и грозе района, было уже всё равно, языками в рот или палку в задницу — лишь бы с ним что-нибудь уже сделали. Лишь бы не останавливался этот Арсений, мать его перемать, не отстранялся, не застёгивал обратно расхлябанную ширинку, дорогу аристократам… Блядь. — Приехали, — он остановился, отстранился, застегнул обратно Шастуну ширинку и отступил, выпуская его из лифта. На широченной, зазеркаленной лестничной площадке царила стерильная чистота; неподалёку, у окна во всю стену, стояла стремянка, валялись какие-то провода и панельные обрезки. Антон озирался по сторонам — он такие подъезды только в кино видел. — Заходишь? — Арсений приложил ключ-карту к панели и с дурацкой лыбой распахнул пиликнувшую дверь. Антон зашёл внутрь и чуть не споткнулся о кошку, схватившую лапами его за ногу. — Это Муся, она так играется, — засмеялся Арсений в ответ на шипение Шастуна. — Ты как, в порядке? — Муся-хуюся, — пробурчал Антон, пытаясь как можно незаметнее поправить дырявый носок. В квартире тут и там громоздились коробки с пришпандоренными скотчем надписями. У дверей в другие комнаты валялись стянутые резинками пластиковые плинтуса и крепители для них; Антон прошёлся вглубь квартиры и увидел, что в одной из комнат мебели не было вообще. — Ты чё, только что переехал? — Да нет. Год уже как, — ответил Попов. Он зашёл под арку, ведущую в небольшую, по-одинокому пустую кухню. Антон привык, что у мамы на кухне висели вышитые прихватки, полотенце в углу над раковиной, куча полочек над плитой — под соль, перец, моющие средства, а под вытяжкой была самопальная светодиодная подсветка, которую сделал батя. Здесь ничего не было; одна вилка и одна ложка, педантично ровно лежащие в одной белой тарелке. Чистая сковорода на плите и серебристый электрочайник. Не грязно, но лучше бы крошки валялись — не так тоскливо было бы. Муся, окинув Антона пренебрежительным взглядом, словно ей уже всё стало понятно, с гордо-независимым видом поскакала в комнату. — Чай, кофе будешь? Антон клал на «чай-кофе-потанцуем». Больше его привлекало «водка-пиво-полежим», но после губососки в лифте он словно ошалел и, наверное, скажи ему Попов шагнуть в окно или попить из унитаза — не смог бы отказать. — Кофе, — на автомате сказал он, глядя на то, как Арсений достаёт из огромного белого холодильника бутылку воды. В холодильнике тоже никакого уюта не наблюдалось: помимо бутылок Эвиана, стоящих в ряд на боковой стенке, Антон заметил сложенные штабелями чёрные контейнеры — видимо, с доставочной едой про запас, он такие на каникулах развозил мажорикам. Арсений открыл ящик, достал из пакета капсулу и пихнул в кофе-машину. — Зачем тебе две комнаты? — спросил Антон, выйдя из кухни. Тут открывался прямой вид на спальню с широкой кроватью и таким же, как в подъезде, панорамным окном во всю стену. Рядом коробкой расположилась комната побольше — как раз там и не было мебели. — Ты же один живёшь. Арсений как бы невзначай пожал плечами. — Когда-нибудь… у меня будет ребёнок, так ведь? — С этими словами он бросил на него быстрый, осторожный взгляд и, чуть слышно вздохнув, так же быстро сменил тему: — Ну так что, любишь рэп? Я могу включить, — он рванул в спальню и подключил лежавшую на столе колонку к телефону. Из колонки зачитался грязный текст с битами, и Антон почти расслабился, забив на вертевшийся на языке вопрос — как он будет заводить детей, если спит с парнями? Впрочем, какая разница. Ему всё равно. Кофе-машина тоскливо пискнула. По-хозяйски открыв несколько шкафов, Антон нашёл единственную кружку и вдруг внезапно вспомнил, что ему сейчас предстоит. От одной мысли, что этот граф с ним сделает, жопа сморщилась в кулачок. То ли от возбуждения, то ли от страха ему стало не по себе. Антон отставил кофе и повернулся к Попову, вернувшемуся на кухню. — Водка есть? — он огорошил Арсения вопросом. Тот вскинул брови: — О, ну, есть виски… — его рука неуверенно потянулась к шкафчику и открыла его; Шастун выхватил у него бутылку, вытянул оприходованную пробку и нахлестал в кружку, едва не разлив. Пока он залпом делал глоток за глотком, Арсений недоумённо смотрел на него. — Куда так торопишься? — цыкнул он и протянул ему воду, когда Шастун, морщась и дёргаясь, наконец отлепился от кружки. — На, запей. Шастун не мог признаться себе, что стеснялся изучающе-недоумённого взгляда Арсения. Ему казалось, тот уже жалеет о том, что притащил его к себе в квартиру. Виски сильно дал в голову; Антон, будучи убеждён в том, что лучшее, что он может сделать — поебаться и побыстрее свалить, осмелел и толкнул Арсения к столу. — Что… — ойкнул тот, неуверенно улыбнувшись, и посерьезнел, глядя на Шастуна, который остервенело стаскивал с себя рубаху. — Может, в душ сходим, хочешь? — Не надо, — заплетающимся языком пробубнил Антон. — Я подготовился. Антон — парень невъебенный и смотрит своим страхам в лицо.***
Ему казалось, их мокрые поцелуи настолько громкие, что слышали соседи. Воздух в миллиметровом пространстве между телами в буквальном смысле искрил — Арсений, смеясь, объяснил это шерстяным одеялом, реагирующим на разрежённый зимний воздух, но Антон не верил и в неверии своём вскидывал брови, охуевая от ласк и истыканного лампочками резинового потолка. — Ты был снизу когда-нибудь? — этот шёпот был для Шастуна как гром среди ясного пидорского неба. Он тупо заморгал и пробурчал: — А это важно? Арсений слегка отстранился и, тяжело дыша, прикусил ему подбородок. — Я просто не хочу сделать тебе больно. Пока Шастун доходил, что это за этика такая в этих Ситях, Арсений всё целовал его шею и почёсывал бедром его стояк. Что ответить, он не знал: признаться честно? Тогда этот граф может взять и передумать, и всё, обломись, садись обратно на бутылку. У Антона были опытные девушки, была и девственница, но с ней он спать не стал. Мало ли чё... Он всё-таки решил соврать. — Был. Арсений медленно поднял голову. — М? — Было, говорю... Был я снизу. Много раз, — проворчал Антон, чувствуя, как лицо наливается краской. Горели даже кончики ушей; он про себя десять раз проклял свою беспалевность, а в одиннадцатый захотел провалиться под землю, потому что Попов, казалось, уловил очевидное враньё. В глазах-миндалинах, обрамлённых длиннющими ресницами, промелькнул хитрый блеск. — Ладно, ладно, — с едва скрытой ухмылкой проговорил Арсений и медленно протянул руку к тумбочке. Он как будто нарочно не делал резких движений, смущая этим Шастуна ещё больше. Чё он, принцесса какая, что ли? Тумбочка явила свету флакон смазки и пакетик гандонов. Ничего лишнего и тут. — "До новых снов с тобой, безопасный секс"? — полушутя хмыкнул Антон. Развалившись на огромной поповской кровати, парень смотрел на выпуклость в обтягивающих трусах у Попова, но даже добрая доза алкоголя не позволяла ему протянуть к ним руки. — Тесты на всякую хрень сдаёшь, поди? Арсений нахмурился. Приподнявшись, он сел себе на пятки и открутил крышку. Антон, пробежав глазами по рельефу его торса, залип на блядской дорожке и сглотнул. Линии бёдер очерчивались в приглушённом свете торшера; время от времени под кожей перекатывались мышцы, и Антон кусал губы, смотря на эту божественную, блядь, картину. В голове и в груди разгорался пожар. — С такими вещами не шутят, Антон, — серьёзно проговорил Арсений, глядя Шастуну прямо в глаза. — У меня одноклассник пятый год не вылезает из больниц. — Ясно, — промямлил Антон; ему уже было всё равно, лишь бы что-нибудь и как-нибудь. Он резко перевернулся на живот, когда Арсений наклонился с соплёй-пригоршней лубриканта в ладони. — Давай быстрее. — Антон. — Что? — Перевернись обратно. — Нет. — Тебе будет больно. Антон покраснел до кончиков ушей. Посмотрите на него, какой обходительный. — Слушай, братан, ты меня трахать будешь, нет? — вспылил он. — Херачь уже на гандон, щас всё высохнет… Он не успел закончить предложение, потому что Попов навис сзади над его распластанной тушкой, а смазка пошла совершенно не туда, куда предполагал Антон. — Чё, блядь, делаешь-то? — зашипел он и обернулся. Пальцы, смоченные в лубриканте, мазюкали ему задницу; от слегка холодящего ощущения по спине пошли мурашки — первая волна, лёгкие успокаивающие поцелуи в загривок — вторая; Арсений чуть надавил на сфинктер — третья. Мир пошёл кувырком. Антон не успевал переводить дух. Арсений был и тут, и там, и везде — тёрся, трогал и целовал в голову, целясь в шею — Антон как-то неосознанно зажимался, чувствуя горячее дыхание на коже. Он чувствовал себя более чем странно — словно выиграл в лотерею, словно это не ему сейчас сводит коленки в тянущем ожидании. Он абсолютно потерял счёт времени и в какой-то момент понял: пальцы Попова, щедро политые лубрикантом, обосновались в его заднице. — Расслабь… Антон не мог ничего расслабить, потому что единственная мысль, закрутившаяся в его хмельной голове, была связана с незачехлёнными шаловливыми пальцами. И дело было вовсе не в том, что Арсений нашёл простату, а в опасении — как бы какашки не полезли в самый ответственный момент. Хотя он готовился, конечно, но мало ли. — Давай суй уже свою пипирку, — раздражённо промямлил он, краснея, и обернулся. — Долго цацкаться-то будешь… Антон внезапно осёкся; внимание его привлекла внушительных размеров выпуклость в поповских трусах. Мысли про какашки вышибло так же, как пять минут назад — все остальные. По телу опять пошли мурашки, только уже не от возбуждения. — У тебя там что, оглобля? — выдавил он. Арсений с засунутыми в чужую задницу пальцами заржал, как конь, и глаза его посветлели. Сплошная неловкость. — Если бы сейчас был подходящий момент, я бы засветил твоё лицо на камеру, — продолжал ржать Попов. — Иди сюда. — Я тебе сам потом рожу засвечу, — Антон снова заворчал, но уже нехотя, размякнув под посыпавшимися в спину поцелуями; впрочем, к Арсению он подавался тоже будто нехотя, пока тот старался прижаться ближе. Арсений вынул пальцы, замешкался, снимая трусы; Шастун, пока он распечатывал презервативы, украдкой бросил взгляд на причинное место. Все старания Попова были зазря, потому что антоновский анус поджимался с силой молекулярных взаимодействий, про которые он в шараге писал курсовую в прошлом году. Вся жизнь при виде этого широченного болта пошла чередой кадров: вот он сдаёт сессию, вот бухает с корешами в падике, срётся с матерью, садится на бутылку, отталкивает графа в туалете, плюётся ругательствами ему в лицо, обхватывает руками дурацкую спину в кабинке… Чёрт, ему пизда? Можно уже организовывать производство британских флагов? — И как он в меня влезет? Сука. У негров на порнхабе и то меньше. Ты его в растишку макал, что ли? — из него лился поток банальных ссыкотных умозаключений, и он смутился, подумав о том, что выглядит, как ноющая сучка. Арсений, услышав эти слова, перестал его трогать и целовать, и Антон почувствовал себя ещё хуже. — Хочешь, не будем. Можем просто подрочить... — Давай уже! Почти опустошённый тюбик лубриканта зачавкал в предсмертной агонии; Арсений, прошуршав раскатанной резинкой, щедро обмазал своё упакованное хозяйство и приставил его к заднице. Шастун едва не вскрикнул. Схватившись обеими руками за панельное изголовье кровати, он резко и быстро выдыхал острую боль. — Ты как? — донеслось из-за плеча. — Убийственно, блядь, — прошипел Антон. В анус будто иголок навтыкали. Совсем не то, что с игрушками — ни повернуть, ни вывернуть. Жилистое непотребство, тихо кряхтя, жмётся сзади, целует в плечи и гладит спину, немного скрашивая его тяжкую долю. «В стрессовой ситуации ваш организм способен на многое», — в голове у Шастуна всплыла одна из лекций обэжешника. Старенький вояка оказался прав: жопа растянулась меньше чем за минуту, боль поутихла, и на место неё пришло ощущение заполненности — и стало жарко. Окей, его трахают в анал. Сначала больно, потом приятно. Не выпускной, и слава богу. — Бля-ядь, — Антон повторил это раз пятьдесят. Член вставал от мягких размеренных толчков; несмотря на то, что задница немного ныла, ему точно было хорошо. Чёрт, да охуенно было. Изящные пальцы с тонкими волосками на фалангах, словно в слоу-мо, накрыли его кисть. Антон окончательно охуел; он уже плохо понимал, что происходит, и крыл благим матом то ли бедного графа, то ли сраный интернет с идиотскими соцсетями, то ли всех вместе. — Антон, мне прекратить? Я же предупреждал… — Только попробуй, с-сука, я тебе прекращу, — прорычал Шастун, слегка повернув голову вправо, и тут же увидел Мусю, недоумённо взиравшую на их блудодейство. Кошка сидела на коробке в открытом шкафу, под висящими рубашками и пиджаками, и переводила взгляд умных зелёных глаз с него на хозяина и обратно. Антон в ответку напыжился на кошку, выпучив глаза. — Она любопытная, не заморачивайся, — засмеялся Арсений, поцелуем в скулы отвлекая Антона. Тот, сам не осознавая, на секунду заторчал от этого. — Смотрит, будто хер мне хочет откусить, — пробурчал Антон, сладострастно покряхтывая. Вскоре он уже не обращал внимания ни на кошку, ни на слетевший за кровать телефон, забыл и про заморочки с потными ладонями и фекалиями, и про то, что был едва знаком с этой еблемашиной. Арсений крепко обнял, запустив руку под него, и немного подмял под себя, так что Шастуну пришлось сначала встать на локти, а потом и полностью лечь на грудь. Он едва успевал переводить дух от засосов в губы — шею выворачивал к нему, как сучка, а тот вдалбливался в задницу и жрал его во всех смыслах, прижимая к кровати и не оставляя ни шанса, ни желания выпутаться. Ему оставалось только судорожно глотать воздух и так же выдыхать. Если бы за ними следил агент ФСБ, то точно бы обдрочился на его стоны: Шастун сам не знал, что умеет так стонать — коротко, тихо и с придыханием, как будто из тебя душу по капле выбивают. Попов что-то пропыхтел ему в ухо, но он даже не расслышал. «Непидорское» сознание страстно совершало самоубийство под картинки стикерных новогодних оленей, исполняющих русские народные танцы. — Ты слишком узкий, я, блять, не вывез, прости, — скороговоркой прошептал Арсений. Шастун, не доперев поначалу, что происходит и почему размякла твердыня в его заднем проходе, посмотрел на него, как на инопланетянина. Удовольствие расплывалось по его телу, словно кайф от самокрутки, и хотелось ещё. — Чё? — ошалело вопросил он, томно прикрыв глаза. — Перевернись, — Арсений вытащил из него свою поникшую палку, и Антон увидел, в чём дело, но не растерялся — в следующую секунду уже лежал на спине и завороженным взглядом смотрел на то, как изящный граф буквально одним пальцем стащил использованный презерватив, кинул его на пол и снова взялся за смазку. — Как себя чувствуешь? — тихо спросил он, не поднимая глаз, и торопливо выдавил лубрикант себе в ладонь — Как грелка после Тузика, блядь, как я ещё могу себя чувствовать, — фыркнул Антон, отходя от экстаза. Он был в замешательстве от дёрганых поповских манипуляций, но тут до него дошло, что тот собирается сделать. В памяти тут же всплыла прошлая пятница. Член снова оживился, а коленки — сами собой раздвинулись, когда Арсений устроился между ними. Всё тело горело. Антон подался вперёд сам, будто по инерции, будто так оно всегда и было; эта мысль, ещё раз промелькнув у него в голове — «так и надо, должно так быть», растворилась — Попов нащупал нужный бугорок. Антон уткнулся ему в плечо, снова расползаясь в лужу от мокрых поцелуев в шею. Рука потянулась к члену, и, сделав несколько рваных движений, он излился себе на живот. Пах прострелило кайфом раз, второй, третий; это было лучше, чем дрочка в туалете с девчонкой после пар, чем кусок расчёски в заднице, чем бутылка, чем вообще всё. Охуительно. — С Новым годом, — промурчал Арсений, привстав над ним. Антон валялся почти без чувств и моргал. Тусклые, словно волшебные лампочки на навесном потолке плыли в искрах вместе с его сознанием; тело ему будто не принадлежало, будто отошло в мир нирваны и расплылось атомами по пространству небольшой комнаты с окном во всю стену, за которым реками из жёлтых, белых и красных фонарей и фар светились ночные дороги ночного города. Он повернул голову — башня с двумя антеннами была хорошо видна отсюда. Наверное, не больше километра до неё. Она тоже светилась квадратными оконными огнями; Антону казалось, он даже видит, как внутри ходят люди. Осознание происходящего вернулось к нему минут пять спустя, когда Арсений прилёг на бок рядом. Только что он целовался с парнем. Сосал губами его губы, засовывал язык ему в рот, стонал и вёл себя в лучших традициях столетних поэтов: «губы закушены, волосы скомканы» — разве что стены оставались на месте, да звёзды в комнату не врывались, а летали прямо над головой, как в детских мультиках. Ебись же ты в стул. Он сел. Размётанная, полурасправленная постель, нагревшаяся под разгорячёнными телами, будто смеялась над ним своими складками, которые, как на театральных масках, превращались то в насмешки, то в надменные рты с опущенными уголками губ. Антон задержался взглядом на этих складках, и ему стало совсем отвратительно. Отвратительно от мысли, что ему это нравилось. — Ты куда? — донеслось сзади, когда он встал и начал одеваться. Трусы, джинсы и ремень — быстро и без единого слова. В заднице саднило, от чего Шастун ещё больше остервенел. Муся, лениво расслабившись в шкафу, смотрела на него с таким осуждением, будто он сожрал пакет вискаса на её глазах. — Антон, — снова раздалось за спиной. Зашуршала простынь, и Антон увидел на полу большую двинувшуюся тень. — Ты мне ответишь, нет? Он обернулся, пытаясь сделать лицо попроще, и узрел картину, которая привела его в лёгкое замешательство. Попов сидел, прикрывшись одеялом и спустив ноги вниз, перебирал свои дурацкие пальцы и широко моргал, поджав губы. Выбритая раскачанная грудь вздымалась ровно, но часто, а глаза светились синей грустью, прямо как Москва в панорамном окне за его спиной. — Домой, — сквозь зубы бросил Антон, отворачиваясь от этого недоразумения и продолжив трясущимися пальцами застёгивать ремень. Повисла пауза. — Я что-то сделал не так? Тебе не понравилось? У Антона внутри что-то оборвалось. Он даже приостановился на манжетной пуговице, которая всё равно никак не хотела застёгиваться, и проговорил, не поднимая головы: — Мне просто нужно домой. Всё нормально. В висящем на шкафу зеркале Антон увидел помрачневшее графское лицо. Тот грустно оглядывал его сзади с ног до головы и мял в руках незажжённую сигарету. Шастуну стало ещё поганее, нежели от мыслей о пидарасне, которую он позволил с собой совершить; тут же вспомнил нудную болтовню одногруппниц о делении пидоров на «геев» и пидоров, и в голову словно что-то ударило — что-то хуже коньяка. Пуговица на фланелевом клетчатом манжете всё никак не хотела застёгиваться, а дотошная кошка приступила к изучению его джинсов, и всё было не то и не так. — Мы ещё увидимся? — тихо спросил Попов. Муся больно скребла его ногу, а её метафорические сёстры занимались тем же у него на душе; он повернулся и… Чёрт, он не мог уйти. Да побитая собака веселее смотрит на ветеринара, чем это печальное тело — на Антона Шастуна. — Бля, драму не разводи. Увидимся, — он повернул телефон экраном к Арсению. — На сообщения только отвечай. Тот медленно просветлел. Лёгкая, но всё же грустная ухмылка озарила его лицо. — Я не всегда могу ответить вовремя, потому что работаю на этой же странице. Личка, честно говоря, завалена. Тебя это расстраивает? — Нет, — соврал Антон, напустив на себя нарочито независимый вид и, резко краснея, направился к выходу. — Да стой ты, — Арсений, обернувшись простынью, со смехом поскакал за ним по пятам. — Смотри, — он держал в руках телефон и что-то тыкал по экрану; Шастун с терпеливым ожиданием разглядывал его голый живот и грудь, сложившиеся в улыбку губы, и на пальцах залипнуть не забыл. Тык-тык, мы такие тонкие, такие королевские, умелые и вообще охуенные. Пятнадцать минут назад мы были у тебя в прямой кишке. Очень жаль. — Я добавил беседку с тобой на десктоп. Теперь я всегда буду видеть, когда ты написал, — он лыбился так, будто звезду новую открыл. Иконка с его аватаркой, помеченная «Тоха Топский», стояла в ряд с другими «Пашка», «Руслан», «Серёга» и ещё несколькими именами. Антон почувствовал укол ревности, но проглотил его, внимательно посмотрев на Попова, и просто кивнул. — Ну так что, я позвоню? Трубку возьмёшь в этот раз? Антон обернулся на пороге. Едва заметная ухмылка промелькнула на его лице и быстро скрылась. Несмотря на то, что он абсолютно не представлял, как им удастся постоянно встречаться так, чтобы никто не узнал, желание видеться с Арсением Поповым превалировало над страхом. Арсений Попов, странный чел из интернета, похожий на гостя из прошлого, всё больше и больше ему нравился. Антон скрипел зубами, ругая себя за то, что поддаётся его очарованию, но ничего не мог с собой поделать. Он хотел сказать «да», и это было сильнее понятия о «нормальном пацане», каковым Антон Шастун доселе себя мнил. И пусть потом он пожалеет об этом. Сейчас ему очень хочется видеть этого графа в своей жизни… Хотя бы вместо бутылки от кока-колы. Слушать голос с перепадающими тональностями, то дурацкий, то серьёзный, но всегда тёплый — вместо идиотских шуточек одногруппников в учебном диалоге. И лицо его живое, яркое и улыбающееся, тоже видеть — хотя бы вместо глупых, бездушных маленьких картинок, выскакивающих с подходящим смайликом в окне набора текста. — Аватарку смени, тупость какая-то. Домой приеду — наберу.