Тонущая лилия

      Её соткали из хрусталя Альбиона и лунного света, туманных рощ Уорикского замка и багровых ягод английских лесов. Она — прохлада зимы, серебро инея и нежность лилий. Белокурая нимфа, мраморный ангел, божественное явление, столь прекрасное в слепом звёздном сиянии и белых одеждах.       Анна Невилл, Анна Невилл, Анна Невилл.       Её имя мягко слетает с уст благоговейным шёпотом, юной белопёрой голубкой. Миндальным марципаном и солнечными лучами переливается на приоткрытых влажных губах. Тёплым глинтвейном и вязким мёдом неторопливо растекается во рту. Тянется восхитительным десертом и оставляет фруктовое послевкусие — сладость, от которой отчаянно хочется пьянеть, теряться, безуметь и бежать к изумрудным лоскутам просторного поля — за ромашками. Раня босые ноги о жёсткую траву и острые ветви, гнаться к антрацитовым водам пруда — за лилиями.       Я обожаю пробовать на вкус её имя. Анна Невилл, Анна Невилл, Анна Невилл.       Нет, не зима! Она больше похожа на весну. Распускается белоснежным цветом, кружится солнцем в губительном мраке, смеётся колокольным звоном и смакует каждый осколок моей отвратительной души. Не думаю горько-сладкому противиться. Убегает — мчусь за ней. Нависает над обрывом — держу её. Прелестная лилия!       Я погрязаю, утопаю в по-юношески глупых мечтаниях, бесстыдно трогающих мои болезненно-бледные ланиты свежим румянцем. Страстно хочу шептать что-то до наивности любовное. Сгораю от желания поймать девичью ручонку, пылко прижаться пламенеющими устами к бархату её жемчужной кожи и заплакать — нет, зарыдать! — от щемящего тепла, что в особенности ласково обрамляет горячее сердце червонным золотом, медовым солнцем, волнующим чувством…       Тепло покидает моё тело, когда серый туман гибели слишком рано затмевает живой блеск матовых лун в её очах.       Лилия тонет в марте, и с тех пор на моих щеках звёздами мелькают солёные опалы. Драгоценные камни непрошеных слёз окропляют влагой неизбывную тусклость могилы только большей печалью. Теперь её имя застревает тугим комом в горле, растекается по венам и изливается в душу гнилым ядом, беспощадно отравляя всё моё и без того чудовищное существо.       Я кричу имя Анны только на Босвортском поле, окружённый яростным огнём кровопролитной битвы. Тону вслед за лилией в августе, поражённый смертельным льдом чужеродного металла где-то под сердцем. Сухой хруст костей, гулкий звон окровавленных доспехов, непрерывный стук копыт гнедых коней и крики торжествующего врага — всё смешивается, всё давит на черепную коробку и сковывает лёгкие, пока не исчезает, не умирает, не гаснет в ослепительном снопе искр и невыносимой боли в груди. Закрываю воспалённые от слёз глаза, хватаю ртом раскалённый воздух. В долгожданной тишине слышу лишь свой хрипловатый голос, тоскливо напевающий:       «Ах, Ричард Йорк и Анна Невилл! Умирающий лебедь и тонущая лилия…»       Слова царапают горло, засыхают кровью на губах — больше не могу петь. Отныне мне шепчет колыбельные смерть. Склоняется над самым ухом, дышит трупным смрадом, чем-то чертовски гадким. Костлявыми пальцами оглаживает закопчённое порохом лицо, скользит меж слипшихся тёмных прядей волос, кутает мёртвое тело в грязные лохмотья и паутину. Впалым ртом твердит монотонные стихи, в бессвязных строках которых нет моей милой жены.       Анна Невилл, Анна Невилл, Анна Невилл…