Отличный парень

Мондштадт — единственная любовь капитана кавалерии Кэйи Альбериха. Держась за это чувство, он спас свое сердце от терзаний и последствий неразрешимого выбора. Любовь к городу свободы — тот цемент, на котором держатся противоречивые, разнородные, угловатые осколки его натуры. А здесь — зарвавшийся юнец, выпячивающий напоказ силу. От его наглой самоуверенной ухмылки в Кэйе бурлят похороненные под пеплом истории чувства. Гнев. Закрытый за семью печатями, сквозящий наружу лишь опасным блеском в звездном зрачке. Кэйя — умный, обходительный, ценящий культуру Мондштадта рыцарь — не должен марать рук. За ярость всегда приходится платить, и он не может позволить себе такой роскоши. Слишком многие секреты тогда выйдут наружу, затопив чистые улицы его обожаемого города кровью. Поэтому жесты должны быть тонкими, неприметными в общей канве повествования, оставляющие крошечные стежки, помогающие истории идти в правильном направлении — в светлое, безбедное, счастливое будущее Мондштадта. Чайльд Тарталья — проблема и чертовская головная боль. Кэйя понял это, когда увидел его впервые вошедшим в город. Взглядом опытного разведчика он оценил обстановку и стало ясно: предвестник с придурковатым выражением лица уже знает, как бы повел своих людей. В каждом жесте его читается вызов: в гордо вскинутом подбородке, вальяжной походке и небрежному внешнему виду. Слишком дорогой костюм, призванный безупречно подчеркивать широкие плечи и безукоризненную выправку, небрежно застегнут наискось, что противоречит крою, судя по задранному плечу, спрятанному под эполетом. Рубашка расстегнута, открывая живот, приковывая внимание к глазу бога. Впечатление благополучного богатого джентльмена с экстравагантным вкусом вдребезги разбивается о металлизированные носки его сапог. Он даже ходит вызывающе: каждый шаг отдается эхом по брусчатке на площади. Походка кажется обманчиво-расслабленной, даже руки он держит в карманах брюк, позволяет себе сутулиться. Частая привычка человека с таким ростом. Шаги сопровождаются перезвоном многочисленных металлических украшений, запонок, цепочек, креплений — Чайльд даже не допускает мысли, что ему нужно скрывать свое присутствие. Последней каплей для Кэйи стала именно походка. Вышагивая по городу свободы, он жесткими каблуками отбивал чужестранный марш. Пересекшись с ним взглядом в первый раз, Кэйя чуть приподнял краешек рта, словно обнажая клинок из ножен. Раз Чайльд бросил вызов — Кэйя его принимает. — Мондштадт — не лучшее место для поиска неприятностей, — с улыбкой произносит Кэйя, когда их представили друг другу в штабе Ордо Фавониус, — У нас все очень тихо. Чайльд на секунду приподнял зрачки вверх, желая закатить глаза, но в следующую секунду взгляд его скользнул по собеседнику. Кэйя, расслабившись и слегка улыбнувшись, позволил себя рассмотреть. Он обратил внимание, что Тарталья смотрит на те же места, куда он и сам обратил внимание в первую очередь. Сначала — на руки Кэйи. Пусть они и скрыты перчатками без пальцев, но опытному глазу достаточно открытой кожи, чтобы рассмотреть характерные мозоли, появляющиеся от рукояти клинка. Короткие ногти — как свидетельство об оперативной, а не штабной работе. Затем — на плечи. На общую гармоничность широкой спины и высокого роста. Атлетизм фигуры Кэйи, хоть и полуприкрыт вуалью излишних украшений и мехов, все-таки читается. Только после этого — на Глаз Бога. Хмурится, чувствуя неприятную для сражений стихию, а затем расплывается в улыбке — так интереснее. Кэйя почти физически чувствует, как взглядом он очертил его ноги. Ищет выпуклости спрятого оружия. Будет забавно, окажись у них запасные ножи в одинаковых местах. Вся оценка — лишь секунда, но ее достаточно обоим. Высокий лоб Чайльда расслабляется и выражение лица из задумчивого меняется на деланную деловитость. Кэйя почти смеется: собеседник настолько уверен в себе, что даже не думает скрывать эмоции. — Как-то вы же здесь развлекаетесь? — скучающе тянет Тарталья и с нажимом добавляет, — Кроме походов в салоны красоты. Приставленный конвой, красиво названный эскортом, его раздражает. Кэйя смеется шутке, хлопает его по плечу и улыбается лишь ярче: пусть бесится. В общении Предвестник оказался таким же, как и во всем остальном: напористым, прямолинейным, заносчивым. Кэйя сам не заметил, как увлекся их небольшой игрой. Словесные перепалки, становясь теснее, выдавали новые грани его характера. Оказалось, что Чайльд — азартен, до смешного честен в своих желаниях и одержим. Одержимость оказалась самой привлекательной его чертой. — Как насчет прогулки за пределы городских стен? Раз уж я устраиваю для тебя экскурсию по Мондштадту, хочу ознакомить вас с истоками истории. Строптивого коня, перед тем, как ставить под седло, необходимо измотать. Этот урок Кэйя усвоил, когда впервые дрессировал собственного коня, закрепил на первом пойманном преступном авторитете и отработал до идеала на первом любовнике. К тому же, выпустить порезвиться Чайльда означало облегчить работу рыцарским патрулям на несколько недель — одни плюсы. Путь их лежал в Долину Ветров. По пути Кэйя рассказывал ему легенды старого и нового Мондштадта, мастерски вплетая в полотно повествования собственные новшества. Выискивая в предвестнике такую же любовь к родному краю, что есть у него, он сделал акцент на схожести природы их стран. Ведь огромная Долина Ветров — ярчайшее свидетельство отступления огромного ледника, волей Анемо Архонта ставшей равниной, исчерченной звонкими ручейками и небольшими озерами. — Подобно тому, как люди украшают себя мехами и золотом, озера принаряжаются разноцветными бутонами львиного зева и лилий калла. Лилии калла, признанная диковинка Мондштадта, могут расти только в холодной воде. Божья милость в виде тепла и долгого солнечного лета, что стала благодатью для всех живых тварей, будь то растения, животные или люди, едва не сгубила эти нетеплолюбивые цветы. Когда исчезли льды и сошел ледник, лишь редкие семена смогли найти спасение на каменистых, неудобных берегах остатков ледниковых озер и холодных ручьев. Вопреки воле самого архонта, они проросли, укоренились и дали побеги, протестуя и против богов, и против смерти. Сильные цветы. — Я ждал очередную сказку про одуванчики. — Мне нравится не оправдывать ожидания. — У вас все… Такое «милое и наивное». Ваш Магистр поклоняется дереву, ваш Архонт благоволит поэтам. Даже рыцари — мягкотелые моллюски в неслишком-то крепких доспехах. Такие и дня не протянут в реальном бою. Чайльд остановился. Его начало нести. Кэйя же охотно подкормил закипающую в нем ярость, потупив взгляд и отшагнувшись. «Смотри, я тебя боюсь», — улыбка слетела, и сердце будто заколотилось быстрее. Как у маленького напуганного крольчонка. И Тарталья пошел в наступление. Его заводила собственная фантазия. Бой с целым Орденом, из которого он выйдет победителем — заветная мечта, еще бы были соперники равны ему по силе. Шаг — и высокий предвестник нависает над Кэйей, явно уступающему ему в росте. В объятиях лиловых молний он становится будто еще выше, пока они не сравняются количеством глаз. Кэйя не отводит взгляда. Смотрит в бездушную голубую линзу в упор, и единственный свет, скользящий по ней, это отражение блеска его звезных глаз. — Стоит мне по-настоящему захотеть, и я бы положил к ногам Царицы не только Сердце вашего Архонта, но и весь Мондштадт. И некому меня остановить. Никто не сможет победить меня. Когтистая лапа, потянувшаяся к лицу, заставила Кэйю улыбнуться. — Так вот, что ты такое. Меня не напугать большим размером, — сильная рука, облаченная в перчатку, крепко сжала красную маску, созданную из металла бездны, — Хоть тварь внутри тебя и говорит, что сражения — твой единственный путь… Однако. Никакого пучка света. Лишь импульс. И хруст металла под пальцами. Ясная голубая звезда, скрытая под патчем, взрывается сверхновой, потоком чуждой Тейвату энергии кроша маску на осколки. — Научись признавать чужую силу. Он смахивает осколки, впившиеся в руку, словно капли крови. Напрасно подвергшийся физической пытке доспехов Короля Демонов, Чайльд опускается вниз, чтобы восстановить дыхание. Кэйя вновь берет его за лицо. Выходит, что Тарталья — лишь неприятность. Недаром в списке «Чтобы было нескучно» всего десять пунктов, а не одиннадцать. Однако и Чайльду нашлось, чем его удивить. Совершенно непредсказуемой реакцией на поражение в бою, который даже не успел начаться. Щеки его вспыхнули розовым, смешным пунцом, и на его фоне редкие веснушки смотрелись припозднившимся звездочками на розовом зареве зари. Взгляд вспыхнул, отражая сияние глаз Кэйи. Под пальцами чувствовалось, как участился его пульс и… Он вскочил, выбивая Кэйю из равновесия и заставляя отшагнуть назад, угождая прямо в объятия Тартальи. «Не та реакция, которую я ожидал»… Сухие губы предвестника прильнули к его, утягивая в грубый, небрежный поцелуй, такой же напористый и нелепый, как и сам Чайльд. Еще два шага, и Кэйя спиной чувствует шершвую поверхность ствола священнго дуба. Еще один — и он крепко зажат между щеночком, дорвавшимся до кого-то, с кем можно поиграть, не боясь объятиями сломать позвоночник, или довести до икоты, заявившись в крови посреди ночи. Пальцы Кэйи крепко сжались на его плечах, оттесняли, сопротивлялись, слабели. Приятное горячее дыхание радостного мальчишки, коим и оказался Чайльд за всеми масками королей и лордов, вписало его в разряд «Можно развлечься еще». Кэйя перенес ладони на его затылок и зарылся пальцами в короткие рыжие волосы, ведя голову вниз, к шее, направляя по чувствительным местам влажные, мажущие поцелуи, то и дело пытающиеся перетечь в укусы и оставить на карамельной коже порванные нитки капилляров. Он собирался поставить этого мальчишку на место, но и понятия не имел, что место это будет — вжимающим Кэйю в дерево, срывающим зубами пуговицы рубашки, обрывающим нити корсета. Взбесившая в самом начале красная рубашка сейчас показалась очень удобной: скинув с предвестника пиджак, едва не придушив его, оказалось, что через маленькое окошко очень удобно можно царапнуть по поджарому животу. — Ебучий шарф, — рыкнул Чайльд, срывая его сам. Кэйя смеется. — Пока совсем не ебучий. Мальчишка вспыхивает, сравнившись цветом с этим самым шарфом. И вновь лезет целоваться, как ненасытный, заигравшийся щенок. Такому не откажешь. Упирается руками на плечи, позволив подхватить себя и вжать в дерево вплотную, Кэйя сам льнет за поцелуями, оказавшимися бодрящими и живыми в порыве «Здесь и сейчас». Только ветер, повсюду сующий любопытный нос, подглядывал, как Кэйя первый раз учил Тарталью признавать чужую силу: скулить, умолять, стонать в полный голос. Покоряться, а не покорять. Поддаваться, задыхаться от чужих укусов и поцелуев, сгорать изнутри от жара чужого тела. Плавиться, захлебываясь ощущениями. Пусть крик твари в голове Тартальи громок, но шепот Кэйи его затмил.