И в пропасти этой станешь ты светом моим

________________________ — Это моя вина. Это всё моя вина... — Нет. Не твоя. Только моя. Я один несу ответственность за всё. И за то, кем я был, и за то, кем являюсь. ________________________ *** Первым проявлением его своеволия стал побег. Целыми днями он только и делал, что выполнял мелкие поручения. До чего-то хоть сколько-нибудь значимого его пока не допускали. Почему? Этот вопрос нельзя было задавать... Но ведь... он уже был достаточно взрослым для того, чтобы нести ответственность. Хотелось скорее начать делать что-то полезное, но он не понимал, почему ему было нельзя, почему его ограничивали, почему относились к нему несерьёзно. Он всё боялся спросить, ведь задавать вопросы тоже было нельзя. Даже шëпотом было нельзя, а задавать в голове было страшно, смертельно страшно, опасно, почти невозможно! Все вокруг молчали, никто ничего не говорил. И другие, и взрослые, и даже его брат. Но тот, правда, однажды что-то тихо нашептал на ухо Нуриэлю, когда они играли только вдвоëм у ручья. Брат слишком негодовал от очередной несправедливости, но трясся потом от страха как осиновый лист несколько дней. Никто не должен был услышать его слов. В них вроде бы и не было ничего такого, но то, что они были запрещены, делало их ужасными. Каждый вечер после обучения и выполнения своих незначительных обязанностей, когда наконец наступала пора свободного времени, Нуриэль шëл играть к ручью. Иногда с братом или другими детьми, но чаще всего один. Там он следил за редкими всплесками рыбок в воде, сидел на корягах и выкладывал незамысловатые узоры из прибрежных камней. Однажды он даже попытался принести домой особо красивый небольшой валун, но у самых ворот был остановлен своей воспитательницей. Она было нахмурилась, но округлила глаза и зашипела на Нуриэля, как только он открыл рот, намереваясь задать ВОПРОС. Он тогда сильно испугался и потом молчал от страха весь вечер. А камень быстро отнëс обратно и оставил на берегу. Правда, потом приходил каждый день и тайком смотрел на свой камень. А иногда даже притрагивался к нему, чтобы погладить гладкий прохладный бок. Контролирование взрослыми каждого шага, каждого слова, каждой мысли — начало разочаровывать его всё сильнее — с каждой секундой, с каждым мгновением жизни. А жизнь обещала быть долгой, правда ведь? Они так говорили. Очень долгой. Наконец, Нуриэль вырос настолько, что научился чувствовать пропитанный недосказанностью воздух вокруг, и внутреннее напряжение стало расти и в нём самом. Мысли тянулись одна за одной, и сначала они вроде были почти безобидными: "Может, уже можно задать хоть вопрос?" "Может, можно спросить, почему наш мир устроен именно так и никак иначе?" "Почему что-то делать можно, что-то делать нужно, а что-то нельзя настолько, что худшего совершить уже будет невозможно, и страшное наказание свалится на плечи. Почему нельзя об этом спрашивать?" "Почему нельзя спрашивать вообще ни о чëм?" "Почему нельзя сопротивляться?" Почему нельзя сомневаться? Со временем, вопросы в голове становились всё более опасными, и он боялся делиться ими хоть с кем-нибудь, даже с братом. Хотя, Нуриэль думал и об этом, ведь, возможно, именно брат подтолкнул его на подобные размышления. Но что если тот не одобрит, что если брат всё расскажет другим, расскажет всё взрослым? Нет, нельзя. Но что же делать? Отчаяние и страх разрослись настолько и дошли до того, что Нуриэль уже не мог просто отвлечься. Он думал и думал, каждый день, каждый час. Скоро и самые простые дела стали тяготить его настолько, что их выполнение причиняло ему дискомфорт, граничащий уже с почти физической болью. Он не мог перестать. Что делать? И можно ли вообще с этим что-то сделать? Когда в один из дней брат позвал его погулять вдоль ручья, он всё же рискнул рассказать тому некоторые свои размышления, роем кружившиеся в голове последние дни. Брат выслушал, замер на несколько секунд, а после посмотрел на Нуриэля и нахмурился. Затем покачал головой, поморщился, моргнул, вдруг что-то быстро промямлил в ответ, развернулся и убежал прочь. Нуриэля охватил ужас. Куда он побежал? Что будет теперь? Теперь брат всё расскажет? Вопросы, вопросы, вопросы, и ни одного решения, что же делать? Что делать? Бежать. Бежать без оглядки, бежать, пока ещё тихо, пока не случилось что-то СТРАШНОЕ. БЕЖАТЬ! Он сорвался с места и побежал выше по течению ручья, туда, где прежде не бывал, куда-то, куда запрещали ходить. Прыгая по мокрым камням, виляя между сгущающимися ветками, он бежал так быстро, как мог. Холод растекался по пальцам рук и ног, конечности ощущались теперь такими лёгкими, почти невесомыми, что, казалось, придавало ещё больше скорости. Впереди между деревьев дорогу преградила высокая каменная скала, разделённая узкой вертикальной расщелиной. Нуриэль подбежал и забился туда, тяжело дыша от страха и напряжения. Расщелина оказалась глубокой. Она вела дальше, куда-то в темноту, но в паре метров от входа была такой узкой, что пробраться дальше можно было только ползком. Нуриэль без раздумий приник к земле и пополз вперёд, быстро перебирая руками и царапая коленки. Тут его не найдут, он точно это чувствовал. Сюда никто не посмеет залезть. Кроме него. Здесь, казалось, было безопасно, а страх перед неизвестностью темноты пещеры ощущался ничем по сравнению с тем, что ждало бы Нуриэля, реши он остаться у ручья. Дальше камни расходились шире, и можно было идти во весь рост, правда чуть боком, чтобы не задевать нависающие каменные стены. Впереди показался слабый отблеск, который растëкся мягким светом, как только Нуриэль дошëл до поворота пещеры. Ещё несколько шагов, и он вышел на небольшую полянку среди густых лесных зарослей. Солнце пробивалось сквозь широкие листья, ослепляя глаза, непривычные к яркому свету сразу после темноты. Это был реальный мир? *** Нуриэль прошагал босиком по траве, ещё влажной от утренней росы, обтирая ступни от каменистой пыли пещеры. Он спустился чуть ниже, переползая через заросли и закрученные корни. Тропинка почти потерялась между извилистыими деревьями, но всё ещё пробивалась и вела куда-то ниже по склону. Первые минуты пути казалось, что это вроде бы было какое-то другое, незнакомое место, но всё ещё находящееся в пределах его Дома. Однако уже скоро проявились тонкие нюансы различий, и с каждой новой секундой Нуриэль видел всё больше незнакомых деталей и красок. Мир вокруг поглотил его с головой, и он думать забыл обо всëм, что преследовало его выше. Влажная грязь прилипала к ногам, а капли воды стекали по крупным листьям на белоснежную прежде одежду, оставляли после себя на полотне мелкие мокрые разводы. В лёгкие проникал воздух, рассыпался на тысячи ноток ароматов цветов и растений, на пылинки, на оттенки запахов древесины, земли и ещё чего-то неуловимого. Реальность распространялась по телу, разливалась и впитывалась. Здесь всё было иначе, совсем не как Дома. Всё какое-то более живое и вовсе не идеальное. Деревья кривились из земли кое-как, а некоторые ветки обломились, совсем засохли, и под ногами мялась опавшая с них потускневшая листва. Кустарники торчали то тут, то там, пробивались из-под земли, тянулись и старались выхватить себе кусочек солнечного света среди теней крупных деревьев. Это стремление заставило некоторые из них принимать странные и дурацкие формы, совсем уж непохожие на те, что Нуриэлю доводилось видеть прежде. Он звонко смеялся, разглядывая их и шëл дальше, собирая пожухлые листья в пучок. *** Узкая полоска тропки плутала между камней, и юный ангел мягко ступал по влажной земле, продвигался всё ниже, удаляясь от Рая с каждым шагом.