Голоса Кармадона

У заградительных блоков двухэтажной постройки переминались с ноги на ногу сотрудники правопорядка, без особого интереса вглядываясь в широкоформатную полосу дороги. Ранее сентябрьское утро 2002 года не предвещало ничего хорошего – все пути в свете последних событий в Чечне, связанных с крушением вертолёта Ми-26, были наглухо перекрыты, строгий пропускной режим создавал колоссальные автомобильные пробки. Исключением являлся промежуток между четырьмя и шестью утра, именно тогда и показалась процессия с московскими номерами. От поста отлепился один из гаишников и, придерживая за узду автомат, направился к шлагбауму, у которого остановился ярко оранжевый мини-автобус, а следом – четыре массивных, возможно, даже бронированных чёрных джипа. Капитан, поигрывая полосатой выщербленной палкой – наверняка, его ровесницей, устало и чуточку лениво, что видимо, полагалось по статусу службы, поинтересовался: – Куда направляетесь? – В колонию, – буркнул бородатый водитель автобуса, выбивая из пачки помятую сигарету. Его спутник в спортивном костюме что-то с энтузиазмом черкал, не обращая внимания на постового. Капитан остановил жезл на сдвоенных створках автобуса и жестом попросил их открыть. Его пытливому взору предстали сложные механизмы, штыри, провода и полукруглые сферы с перекормленными сумками и чемоданами. Над ними покачивались восточные одежды, халаты, ремни. От всего этого добра пахло порохом. – Оружие, наркотики есть? – и, не дожидаясь, когда водитель соизволит ответить, скомандовал: – Вылезай, борода. И дружка своего прихвати. Чего он там копошится с бумажками? Поэму кропает? – Вообще-то, сценарий, – признался голубоглазый мужчина, отправляя рукопись в раскрытое жерло сумки с испуганно вздернутым, как перископ, объективом видеокамеры. – Бобров Сергей Викторович, – представился он, протягивая руку. – Вас должны были предупредить о нашем визите. Мы действительно держим путь в места не столь отдалённые. Первый день съемок запланирован именно там. *** Режиссёр в тренировочном костюме и в тёмных очках с диковинной оптикой походил немного на киллера, а потому в женской колонии его тоже не сразу признали. Встреча происходила в колоссальном скоплении охраны и милиции. Москвичей встречали настороженно. Даже автоматчики на вышках и те нервничали, меряя шагами неуютные гнезда сторожевых вышек. Может, им открывалось то, что ускользало от остальных? Или это чутьё, острая коллективная мысль, развеянная в сумрачной выси? Бобров терялся в догадках, разглядывая плакаты и транспаранты времён СССР. Огнём красок они вытесняли едва живые афиши, в том числе с его первыми фильмами у ветхого здания с выцветшей от времени надписью «кино». Бобров сфотографировался на фоне афиши «Братишки» и попросил до конца съёмок ничего здесь не трогать. Глава исправительного учреждения – лысоватый мужчина при галстуке, проводя гостей по коридорам колонии, на вопрос об отсутствии заключённых, признался: – В последние годы у нас прибавляется молодежи. Еще одна тенденция – рост числа осужденных за невыплату алиментов в пользу детей. Периоды их нахождения в неволе от двух до четырёх месяцев, изредка – шесть. Многие, отмотав срок, вновь попадают к нам. Эта группа является самой опасной, – оглядываясь на женщину с обезображенным лицом, заметил «мистер галантность», как его окрестила, пряча глаза, всё та же утончённая «Золушка» в скромном, почти монашеском одеянии. «Они пускают в ход когти, когда их доводят до крайности. За каждую такую выходку нарушителя ждёт ШИЗО, но девушек с малыми сроками это не останавливает. Мы усилили охрану и расчистили северный блок, с которого вы, полагаю, и приступите к съёмкам». Несмотря на все старания администрации, работа шла тяжело. Режиссёр заставлял переснимать одно и то же несметное количество раз, заверяя: «Сейчас уж точно получится». К вечеру половина отснятого материала покоилась в сырых картонных коробках. − Всё брак, выносите на улицу, – подливал масла в огонь помощник Боброва, Лыков, но наружу никто не спешил, опасаясь рыхлых облаков, отравленных чернильными кляксами. Молнии, пронзая обильно повалившую изморось, подбирались к баракам, превращая производственные зоны в полигон для демонстрации силы. Актёры, выйдя на дымовые процедуры, щупали осторожными взорами неказистые крыши строений и брошенные участки земли, исполосованные колючей проволокой. В отдалении виднелись нестройные короба склепов и великаны-кресты, склонённые к ограждению кладбища. – Ну и панорама здесь. Ужасы только снимать, – раздался низкий голос одной из актрис в тюремной робе, пошитой специально для съёмок. К перекурщикам вышел Бобров. – Скоро закончим, – успокоил он, расслабляясь от дыма. Невидимая сила пропорола пространство божьим гвоздём, образовав страшные трещины. Они принялись кроить губительную мрачную синь на осколки, грозящие вот-вот посыпаться на людей с привычкой молиться, закрывая глаза перед самым страшным, роковым ударом судьбы. – Видите? – с энтузиазмом воззвал режиссёр к испуганным грохотом дамам, – с этой сцены и начнём экскурсию по тюрьме. После так называемой экскурсии – когда камера, словно призрак, пронеслась через ворота КПП над залитыми дождём переходами к центральному сооружению из красного, местами обугленного кирпича, поднялась, следуя за начальником отряда к заключённым, и притворилась одной из них, приступили к ключевому эпизоду. − Что вы можете сказать о Елене? – допытывался у смуглолицей тихони мужчина с задатками начинающего режиссера. По сюжету он влюбился в наркокурьерку. Сокамерницы о ней отзывались с неохотой, поэтому «режиссёр», подозревая неладное, едва справлялся с видеокамерой, на которую снимал серых, как мыши девиц. − В первый же месяц узнала, что в коллективе верховодит Иуда. Она сдавала нас с потрохами, но её побаивались. Я думаю, её покровителей или богатеньких клиентов. Терпение лопнуло в прошлую пятницу, когда мы решили устроить ей «тёмную». − И в тот же день она бесследно исчезла? Холодный взгляд мулатки обжёг дознавателя. − Её выкрали, потравив сонным зельем половину охраны. – Стоп! Снято! Дайте одеяло погреться и покажите мне дубль. Уберите всё лишнее и снимите куртки, у нас по сценарию лето. Где вода? Окропите нашего лже-режиссёра. Или крепкого чаю дайте ему. Дубль Боброву не приглянулся, но поразмыслив, он с ним всё-таки согласился. Что делать дальше никто толком не знал. − Чувствую, исчезновение этой дамочки не получится снять. В аренде вертолёта нам отказали. Я планирую воспользоваться рядом псевдодокументальных кадров. У кого-нибудь есть возражения? Светотехники, выждав минуту, потушили белые полотна экранов и приступили к сматыванию змеевидных кабелей. Глядя на их усердную работу, вся творческая группа вместе с актёрами потянулась на выход. Переступая через ползучих гадов, к Боброву направился мнимый режиссер с пустышкой-камерой. Выглядел он болезненно. – Нездоровиться? – поинтересовался Бобров. – Ерунда. На меня плохо действуют тюремные стены. Как то здесь душно, тоскливо, знаешь ли… – Не привирай, и не льсти себе, Слава – на тебе же лица нет! Доберёмся до гостиницы, прими антибиотиков и ложись спать. У тебя завтра – заслуженный выходной. – Я один там останусь? – Тебе составит компанию Лена. Можешь не волноваться,– поспешил успокоить Бобров, – с ней всё в порядке: отделалась парой царапин и синяков. В погоне за натуралистичностью Лыков выгнал девушек-заключённых под проливной дождь, заставил их избивать наркокурьерку, и той это не два не стоило жизни. − Она не тянет на них! – объяснял свои действия он, обводя пальцем обитательниц исправительного учреждения и останавливая его на торговке наркотиками. – Её сокамерницы встали на путь исправления, а наша актриса всё ещё остаётся убийцей с воли. Её выходки смиренно терпят, опасаясь каких-то там покровителей, да её давно бы прижали к ногтю! В тюрьме себя так не ведут! На Елену было больно смотреть: спутанные грязные волосы, блеклое лицо с рассечённой губой и угли-глаза с немым вопросом: «За что?». Её заступник выглядел не лучше – извалявшись в грязи, он походил на бомжеватого ветерана войны. − Мне кажется, ты слишком увлёкся достоверными кадрами» – проронил, утираясь от дождевых капель, Бобров. − Я лишь хотел показать тебе разницу, чтобы было с чем сравнивать, – пожимая плечами, ушёл от ответа его тёска, Сергей. *** Будильник запнулся при первом трезвоне, от того, что Бобров отправил его кувыркаться под стол. Загнав резкое словцо под подушку, он с неохотой поднялся. Не найдя тапочек, босой прошлёпал к телефону, хрипло пробурчал что-то в трубку. Вместо привычного «собирайтесь» вышло растянутое по слогам «убирайтесь». На другом конце провода спорить не стали и повесили трубку. Надо доверять второму режиссеру, это единственный человек, который видит картину в целом. У него такая профессия: он должен уметь выжимать из людей всё без остатка. – Скверное, но необходимое качество, – проворчал, зевая Бобров. С другой стороны, чтобы снять первоклассный фильм, душительство необходимо. Это лучше, чем просто орать. «Да что ты знаешь об этом? Ты не превышаешь на помощников голоса» – вступил с собой в спор режиссёр. Зато на съёмках тишина и покой, почти семейная идиллия. Кстати, о семье… Бобров спустился в холл к администратору и попросил найти способ связаться с Москвой. – Простите, но у нас только местная связь, – дежурно улыбнулась женщина в накрахмаленном переднике. – Как совет, найдите солдатиков. Их подрядили обеспечивать вас всем необходимым. Поиски ни к чему не привели. Лучше бы он помог собраться коллегам. Они стаскивали вещи на первый этаж. Он же мерил шагами площадку около входа, хорошо просматриваемую через стеклянные двери. Её занимали джипы, буханки-Уазики, мини автобус и увешенный антеннами военный КамАЗ. Колонна полнилась новыми автомобилями, в основном, легковушками с местными жителями, согласившимися сниматься в массовке. Предстояло запечатлеть всего одну сцену, и киношники рассчитывали вернуться часам к четырём и отпраздновать день рождения Потапова – актёр второго плана вместе с солдатами ещё рано утром укатил в какой-то аул. «Неужели, чтобы накрыть стол он решил сорвать всё, что мы запланировали?» – горячился обычно спокойный и доброжелательный режиссёр. К нынешним съёмкам Бобров готовился тщательно. Знал, что либо это будет победа, либо − полное поражение. Сниматься не хотел в принципе – собственное существование в кадре казалось фальшивым. Но отец – видный кинорежиссёр уговорил его не зарывать талант в землю: − Ты можешь оставаться автором сценария, режиссером и одновременно играть одну из ролей. − То есть как кофе в пакетике – три в одном? − Ты взялся за серьёзное кино, – продолжал невозмутимо отец. − Философско-мистическая притча о жизни двух друзей. Романтики, путешественники, авантюристы… На таких всегда клюёт зритель. Только прошу, убери мистику, если не хочешь испортить картину − Вы собираетесь снимать «другое кино? – выспрашивали в тот же день у Сергея корреспонденты. − Ваш отец… − Я его уважаю и очень люблю, но у меня собственный взгляд на вещи и да – я не артист, так что эта роль, надеюсь, последняя. *** – Серёжа, идёшь? – поторапливала его кудрявая девушка с выразительным, очень красивым лицом. Она никогда не носила платья, предпочитая недорогую одежду из секонд-хенда. Отчасти, поэтому её не воспринимали всерьёз, называя шутливо Хлопушкой. Собственно, работа у неё состояла в том, чтобы щёлкать кракодилоподобным приспособлением и называть номер дубля. По совместительству она выполняла мелкие поручения. Бобров, поглощённый размышлениями о фильме, отце и дотошных корреспондентах, не реагировал на вопросы, стараясь выйти на связь с любимой женой, Оксаной. Телефон, похожий на военную рацию, работал с переменным успехом, напрашиваясь на то, чтобы его сбросили с какой-нибудь верхотуры. – Все ждут только тебя. – На самом деле, нас троих, – поправил Хлопушку один из техников, делая знак начальнику, что всё, хотя и с запозданием, выполнено. Бобров ещё раз проверил обвес военных штанов: ножик, компас, фонарик, походная фляжка и телефон выстроились на ремне по ранжиру, окольцевав его бронежилетом из железа и пластика. Куча мелочёвки, вроде зажигалки и ниток заполнили трюмы карманов. При ходьбе всё это перекатывалось, как в кузове мусоровоза. «Оделся как на военные сборы» – укорил себя режиссёр, чувствуя необъяснимую тревогу. *** В пути сценарий изрядно распух, приняв разлинованных собратьев с расширенными диалогами. Тетрадные листы чувствовали себя неуютно в гостях у машинописных страниц – всё время падали под ноги водителю. Неотрывно глядя на дорогу, он штамповал их рельефной пятой и сокрушался даже по самому незначительному поводу: – На выезде со стоянки повис на бугре. А глушитель видел? Чуть с корнем не вырвал! Пришлось искать новые хомуты. Хорошо собирались целую вечность – успел сгонять в магазин и обратно. Водитель, не вызвав заинтересованности у режиссёра, воззрился на машины сопровождения. – Чего они тащатся, как улитки?! – не выдержал он и нажал на клаксон, мстительно добавив, – я их протараню к чертям! – Так говорят люди с малым словарным запасом – заметил, отрываясь от записей Бобров. – Необходимо его расширять, выходить за рамки водительской темы. У меня в финальной сцене «Братишки» есть сцена… – Уж больно кудрявая! – заметил бородач, грозя прострелить шины гаишникам. – Другой бы остановился и высадил парня с обрезом на обочине мёртвой дороги. – На войне понятия «друг» и «враг» чётко очерчены, известна цена человеческой жизни, а в мирное время за одно бранное слово могут покалечить или убить. И водитель в тельняшке, скорей всего, это знал. Он чувствовал, что перед ним человек со словом закона, справедливости что ли… – А сам-то служил? – Только в кино, – хмыкнул Бобров. *** По прибытии на место съёмок решили сделать несколько кадров со склонов, где ютились жилища местных жителей. Кинематографисты, не привыкшие к перепадам температуры, давления и ощутимым физическим нагрузкам, то и дело бросали баулы с техникой на каменистые проплешины гор. Бобров кругами ходил вокруг измотанного персонала и поглядывал на окрестности, одобрительно кивая в такт музыкальным аранжировкам для фильма, беспрестанно крутившимся в миниатюрных наушниках. Кармадонское ущелье выглядело даже лучше, чем ему обещали. Нетронутая человеком земля завораживала живописными долинами, горбатыми сопками и целебными водами. Набредая на тугие струи, мощные, как сжатый кулак, и холодные, будто промороженная сталь, группа пила из них жадно, не в силах оторваться. – Смотри, ещё один ключ, – воскликнул тучный мужчина и, удивительно быстро перебирая ногами, направился к крохотному фонтанчику. – Тебе, Василий, везёт, идёшь почти налегке, – заметил Бобров. На восхождение, помимо него отправилось четверо: второй режиссер Сергей Лыков, оператор-постановщик Петр Ильин, директор картины Василий Денисов и незаменимая тихоня − Хлопушка. От навязчивого омоновского сопровождения отказались. – Вечно путаются под ногами, – сетовал Ильин. – В горах всякое может случиться, – нагнетала страху Хлопушка. – Люди бесследно исчезают или их находят, но уже мёртвыми… – Молчи, женщина! Накаркаешь ещё! – прикрикнул на неё толстяк. По его грозному виду не трудно было догадаться, что всё его недовольство – лишь ширма, за которой прятался пугливый и всем недовольный человек. – Ты с ней помягче, – попросил Бобров, закручивая колпачок фляжки. – А что я такого сказал? – удивился Денисов. – Не слова приносят беду, а направленная, как остриё ножа мысль. Ты на неё посмотрел – будто проклял. Что до сопровождения, – Бобров повернулся к Ильину, – ты забываешь об элементарных вещах, которыми полны горы. Не хочу читать лекцию – не для того собрались, но запомните – горы не прощают ошибок. – Это каких же? – удивился директор. – Да хотя бы того, что мы не взяли воды, – режиссёр потряс наполненной фляжкой и, подхватив сумку с видеокамерой, отправился к облюбованной точке на гребне холма. Перед ними развернулась эпохальная картина ущелья с еле заметной дорогой внизу, где рысцой бегали кони и суетились киношники. Гаишники и омоновцы бродили вокруг – благо твердь прогулкам способствовала. А вот у них скудная растительность, щедро разбавленная булыжниками, мешала уверенно стоять на ногах. Боброву приходилось продвигаться небольшими шажками и следить за тем, чтобы не сорваться вниз, к Потапову. Его машина, пугая четвероногих скакунов, остановилась возле артистов конного театра. Поторапливая коллег, то и дело хлебавших воду из мини-бутылочек, Потапов сыпал указаниями или советами – разобрать его речь не представлялось возможным. – Чего он там паникует? Потап! – раскатистый голос Боброва разнёсся над ущельем, и некоторое время висел над их головами, точно пришпиленный к облакам. – Не слышит тебя, – буркнул Лыков и вонзил в каменистое крошево треногу видеокамеры, – давай снимать, пока погода потворствует. Бобров сам наладил колеблемое ветром светоотражающее полотно, похожее на уменьшенный парус самодельного судна. Привёл в порядок прожекторы и воодушевлённо повёл рукой в сторону буйных коней: – Животных зритель должен услышать, почувствовать, прежде чем увидеть в первозданной красе, – он развернулся к солнцу, зажмурился и добавил,– поехали… Один из актёров внизу, как по команде, заголосил. – Ну как тут работать? – протянул раздражённо директор, поведя щекой так, словно пытался преодолеть судорогу. – Выгоним его из фильма? – Ты что, Василий… – подал голос оператор. – Снимай! – настоял грозно Бобров. Небо укрылось серыми тучами. В следствие чего, успели отснять всего один дубль возвращения того самого голосистого актёра, Ильдара, из армии в аул. Сцена вызвала у директора тёплые чувства. В знак примирения он предложил оратору потаповского коньячку, но тот наотрез отказался, с трудом сдерживая рвотные рефлексы от сырого мяса змеи, которое по своей же инициативе отведал, придерживаясь сценария. Как назло его ещё и искусала собака, и настроение у Ильдара было подпорчено, что, как ни странно, не мешало ему оставаться в завидном тонусе. – Как знаешь, – фыркнул директор картины и отправился к имениннику. Тот перебирал содержимое багажника, бережно укутывая глиняные бутылки в промасленное одеяло, как будто реликвии. – На всех хватит! – заверял поддатый актёр, демонстрируя запасы спиртного. – Ну что, я – к себе, всё подготовлю? – Погодь! Потапов, заметив директора, захлопнул багажник. – Я просто хвастался. – И шут с ним! Всё равно съёмкам – конец. С тобой двинем. И Хлопушку бери. У неё что-то с ногой. Кажется, подвернула. Где-то в горах прогремел выстрел. Чёрные кудряшки выпали из-под спортивной шапочки Хлопушки. Она обернулась к директору с немым вопросом: «Что это было?». Денисов, пожав плечами, открыл для неё дверь. Спустился взглядом до отворота вязанной накидки. Из-под неё выглядывала несуразная мужская рубашка. «У кого одолжила? – хотел схохмить «пончик», но промолчал, встретив грозный взгляд Сергея Боброва. – Помчали, – поторопил Денисов. – Постойте, а я… С минуту режиссёр стоял, раскрыв рот и жадно дыша пылью, провожал взглядом машину. А, ведь, мог ворваться в один из грузовиков размером с пожарную каланчу. Подрезать легковушку, выбросить из неё директора и объяснить, что подобные выкрутасы будут наказываться. Наверное, так мог бы сделать его персонаж, Саша, ради встречи с Ильдаром, который прострелил ему обе ноги и бросил подыхать в зловонную яму. Бобров впервые использовал в этой сцене псевдодокументальные кадры. Другой возможности объяснить зрителю, каким образом мальчик-бродяжка вытаскивает из ямы взрослого человека, не нашлось. В привычную канву Бобров вплетал новые для себя элементы – фантастические, сказочные, философские, не зная, что в итоге получится – притянутая за уши мистика, которую можно будет крутить только дома на белой простынке или шедевр, доступный для понимания избранным. «В таком случае простыня, не выдержав метаний световых пятен, порвётся» – хмыкнул Бобров и знобко поёжился. – Давайте уже паковаться и ехать в гостиницу, – предложил режиссёр, поворачиваясь к Лыкову. – Я не собираюсь здесь ночевать. – Сергей Викторович, – обратилась к режиссёру одна из актрис. – Там кони сбесились! – она указала пальцем в сторону низины. В пойме, меся грязь копытами, действительно шарахались жеребцы. Взмыленные наездники тщетно старались успокоить животных, но те с диким храпом вставали на дыбы, грозя их сбросить и затоптать. – Недавно мирно щипали травку и даже ухом не повели на подозрительный выстрел, – сокрушался осетин в черкеске с меховым отворотом. – Чувствуют то, что другим знать не дано, – заключил режиссёр и ласково позвал к себе самого ретивого скакуна. Жеребец то ли устав от нападок актёров, то ли осознав тщетность усилий, прошествовал к Боброву, вероятно признав в нём дрессировщика. – Вот те на! – удивлённо хохотнул осетин в клочкообразную бороду. – Может, вы и у нас согласитесь работать? – Смотря, сколько предложите, – уклончиво ответил Бобров. *** Первые машины, большие и неповоротливые тронулись с места незадолго до первых капель дождя, принесённых резкими порывами ветра. В след за ними увязался автобус, с которого Бобров спрыгнул в последний момент, увидев, как из багажного отделения лыковского джипа высыпается съёмочное оборудование. – Помощь нужна, командир? − подмигнул он напарнику, дружески улыбаясь. Сергей Лыков – рослый, немного сутулый крепыш с привычкой прятать сигарету в кулак и при этом сворачиваться над ней как эмбрион, встретился Боброву на задворках Москвы, где кучковались брошенные и всеми забытые ветераны афганской войны. Лыков угодил в отряд спецназа, который занимался поисками и ликвидацией караванов с оружием. «Однажды нам удалось задержать группу численностью более ста верблюжьих голов. К животным были приторочены зенитные установки, минометы и реактивные снаряды, – вспоминал он, нервно туша сигарету, – до сих пор некоторые участники тех событий считают операцию чистой воды авантюрой. «Душманы, едва завидев вертушки, бросились врассыпную, позабыв про «горбатых». Вертолёты, покружив, улетели, и «духи» перешли в наступление. Неподалёку располагался кишлак. На выстрелы с его стороны подоспела подмога, и нас взяли в тиски. Бой длился почти восемь часов. На вопрос «страшно ли было» признаюсь,– из кабины машины войны не видно. Только слышен рев мотора и пули, что щекочут доспехи, развешенные на броне. А вот когда выходишь наружу и топчешь чужую землю с риском подорваться на минах – ловушках, при каждом шорохе залегаешь пластом, прячась за камни, осознаешь, что живыми вернутся не все». Проработав какое-то время у Боброва начальником безопасности, Лыков поведал о своих военных грешках и бесследно исчез. Режиссёр себе места не находил. Задействовал связи отца – у того были люди и в милиции и в ФСБ, но ветеран афганской войны как сквозь землю провалился. Через год в компании молоденькой девушки командир объявился. В руках он теребил «корочки» театрального вуза. − Не знал, что ты обучался крутить кинокамерой» – удивился при встрече Бобров. − А ты думал, я только головы мастер откручивать?» – ухмыльнулся Лыков, сторонясь своей пассии – видимо, чтобы не напугать армейскими подвигами. «Возьмёшь меня снова к себе? Только на этот раз режиссёром?». У Лыкова отлично получались военные кадры, поэтому они быстро сработались. *** – По пути в Кармадонское ущелье ты обмолвился, что хотел посетить Ханкалу. Это как-то связано со сбитым Ми-26? – спросил, помогая с пожитками, Бобров. Лицо командира окрасилось красным. Багряный рубец, наполовину упрятанный за воротом куртки, напомнил ту самую молнию, что расколола небо над женской колонией. – В Чечне служат ребята из моего отделения – те, кто уцелел в Афганистане. Когда я узнал о сбитой воздушной машине, сразу смекнул, что в ней могли оказаться мои пацаны. – Неужели им одной войны не хватило? Лыков намеривался сказать напарнику пару ласковых, но разговор потонул в оглушительном грохоте. Гигантским спрутом охватил ущелье со стороны ледника Колка и двинулся к ним, сдавливая перепонки, будоража сердца и мозги, что отказывались верить в происходящее. Лыков, грубо запихнув водителя в салон, приказал запускать двигатель. Машина с пробуксовкой тронулась с места. Второй режиссёр раньше других сообразил, что их жизни угрожает опасность. Техники, словно полевые манекены с ногами, вросшими в камень и руками – ветками таращились на источник шума. Работа их встала. Коробки, ящики, прожектора, лестницы остались лежать на закруглённом грязно-сером участке земли. Пятак с заходом солнца потух, как прожектор под ногами одного из «манекенов». «Это война? Испытания? Река, слышится шум воды» – говорили они, перебивая друг друга. Творимое казалось грандиозным шоу, неким вариантом телепередачи «Последний герой», где алчный расчет пожрать лучших участников разбивался об жёсткие, наполненные драматизмом слова ведущего: «Вы все здесь умрёте, если не начнете держаться друг за дружку». Но, как и в случае с «героем», единения не было и в помине: кто-то пытался растормошить техников, кто-то заводил двигатель автомобиля и призывал всех ехать за Лыковым, а кто-то метался среди съёмочного реквизита. Бобров, вовремя нагнав джип, влетел внутрь и повалился на сдвоенное пассажирское сидение. Лыков пизанской башней высился над водителем и что-то ему объяснял, тот отмахивался и орал, как резанный. Транспорт нещадно трясло и раскачивало, отчего Боброва подкидывало под самую крышу. «Пизанская башня», наполучав тумаков, опасно накренилась, но всё ещё продолжала стоять, заваленная чемоданами и коробками. «За борт всё лишнее» – горячился Бобров, изображая из себя экскаватор. Мимо галопом промчались четвероногие скакуны, едва не наскочив на капот – комья грязи полетели в лобовое стекло, горячее ржание можно было почувствовать на расстоянии. Последним выскочил поджарый рысак с полуживым Ильдаром. От ужаса и боли, всадник вопил, не в силах освободиться от поводьев. – Ильдар! – выкрикнул, едва не вылетев из машины Бобров. – Не ори, догоним, – пообещал водитель, активно орудуя ручкой переключения передач. Но когда они прибавили газу, жеребец взял в сторону штольни, куда бежало четверо кинематографистов. Встав на дыбы, конь уперся в крутой каменистый подъём. Ильдар мешком повалился на землю. Киношники остановились. – Захотели спасти его, дурни! – сокрушался водитель, круто выворачивая баранку. – Эти шхеры не имеют выхода. Дохлый номер там прятаться. Но с другой стороны… – Даже не думай! К воротам рули, в смысле, к туннелю! – почти рычал Лыков, реагируя на малейший крен их четырёхколёсной посудины, – правее давай! Осторожнее! Смотри, сейчас врежемся! Гружёный под завязку автобус, подчиняясь неведомой силе, встал на дыбы и перевернулся, преградив им дорогу. «Это конец» – только и успел подумать Бобров.