Невыносимые будни с капитаном

      — К-как так в-вышло?! — Мальчишка рвано треплет собранную в хвост челку, заставляя карамельные пряди липко распадаться по костяшкам пальцев. Он грубо впивается в кожу головы подушечками, чешет, массирует, в трясущей нервозности разбирает резинку на составляющие её нитки, разбивая целостность кривоватого круга, редко поднимая робеющий взгляд на мигающий экран, в помехах которого можно разглядеть окно диалога и одно прочитанное сообщение без ответа. Сияющая дыра, вынуждающая сердце пропускать удар за ударом, пальцами второй руки рыхло дербанить ворот халата. Только спустя несколько секунд (которые были нестерпимой вечностью для Цубокуры, готовой вот-вот снести в кювет паникующий рассудок) очертилась необъяснимая комбинация, вглядываясь в которую можно увидеть ехидную улыбку с заигрывающим подмигиванием, кажется это называют «смайлик»; но подобная информация не приносила ясности в ситуацию и никак не приближала к шагу разоблачения подобной реакции.       »;)»       Как объясниться, Рин не знал, не знал, какую мысль схватить за хвост (скорее он себя таскал за челку), пальцы уже потянулись задать волнующее. Вот оно, вот-вот получить ответ, просиять в тягучем «а».       Одним словом — идиот. Распознание эмоционального расположения собеседника на другой ветке — это меньшее, что его сейчас должно волновать. Есть беда гораздо крупнее, из-за которой он и ломает голову над побочной комбинацией знаков.       Научник сглатывает. Голова трещит от собственной громкости. На мгновение показалось, что толща пугающих стен сглотнула вместе с ним, и в этом можно уловить только один мотив: насмешка в передразнивании, впрочем, от стен двенадцатого отряда ожидать другого — странно. (В действительности мальчишка не мог утверждать об их живости, отрицать — тоже. Очередная загадка, в которой, честно, разбираться не хотелось. Знание о живых стенах точно не скрасят работу здесь.)       Рин Цубокура — новичок, стажер, помощник, Вилли Вонка, если бы последний предпочел шоколад есть, «вместо сахара я буду капать в чай твою кровь, а на десерт оставлю поджелудочную», как единожды выразился Хиёсу, «бесполезный сладкоглот» — взял в привычку повторять это выражение. Впрочем-то, частично он прав, сладкое — единственная весомая страсть новоиспеченного научника. Единственная и последняя, которая раздувает запал.       Должность, до которой он не рвался, наоборот, как контраст, окатывающий зябко с головы до пят. Отряд, службу в котором приходится нести, последний, на который оглядываешься с мыслью «вступлю» и то по двум весомым причинам: послали на двенадцать букв подряд или сотрясение всего тела, а с мозгом — первостепенно, где даже Четвертый отряд просто разводит руки в стороны.       Этот невыносимо глупый утяжеленный выдох.       Четвертый отряд — отряд-идеал, рассматриваемый как благодетель, впрочем, нелюбимый иными отрядами, презираемый пуще Двенадцатого. (естественно, открыто ненавидь двенадцатый — ненароком почувствуешь чью-нибудь руку в распоротом животе, а ненавидь и показывай это четвертому — на тебя лишь случайно пометут и то мысленно.) Но Рин лелеял и продолжал романтично грезить о моменте, когда под его ладонями окажется первый пациент. Признаться честно, он и по темпераменту вписывается туда идеально: неотёсанный, робостный, потерянный, посредственный.       Четвертый отряд — отряд медиков с минимальной нагрузкой в буднях нечрезвычайного положения, хотя и тогда, бывает, уникумов заносят пачками.       Их задача — выступать на задних рядах, когда от действий НИИ шинигами и Двенадцатого в целом зависит поступ первостепенной информации; выступать первопроходцами — их удел. Миллиметровый шаг грозит немыслимыми последствиями, а Рин боится быть ответственным. Внутри все стынет от холода, а ладошки только так сыреют. Их задача — обеспечивать жизнедеятельность пострадавших во время боевых действий и вторжений, коих за последнее время существования происходило от силы два раза, шинигами. Однако в относительном покое сейчас, их цели расплывчаты: только и проводить чистку стоков, да подметать пороги, гоняя пыль. Цубокура до сих пор в полнейшем недоумении от наплевательского неуважения к тем, кто сохраняет жизни на поле боя; а из постояльцев — капитан тринадцатого отряда, феномен, к которому тянется рука познать, изучить эту живучесть, ощупать почву рыхлого здоровья, опровергнуть или подтвердить удерживающую в ускользающем от нездоровья теле модификацию, сшивающую порог жизни и смерти. Его стопка медкарт красноречиво о чем-то подобном ведет намек, однако возможно — это разыгравшееся воображение. Тело под нескончаемым гнетом нагрузки, треснутое моральное состояние, дрожащие мысли о скором конце.       И в этой истории было что-то, что не оставляло в усидчивости; не аспект совершенствования медицинских техник, что-то лежащее под.       Впрочем, Цубокура словил догадливую мысль, где он оступился в своей провальной медкарьере, стоя в лабораторном халате в бездушно-отталкивающей лаборатории — пещере, по ощущениям — на грани крика «это не я, это не я!»       Те два дня назад он судорожно понимал, стоя перед лицом третьего офицера Двенадцатого, что обязан сказать свое «нет».       — Ну, поздравляю с принятием в круговорот возможного подопытного материала и безразличного капитанского отношения, — Акон взмахивает неоднозначно рукой, кажется подобным жестом сводя всё сказанное к ладу специфичного приветствия.       — Вон, от капитанской щедрости я позеленел, а он рога отрастил, — дополняет встрявший Хиёсу, упираясь о спинку стула, с удовольствием разворачиваясь к стремительно белеющему мальчишке. Его взгляд кидало припадками от одного к другому и наоборот.       Внешний вид повернувшегося, на самом деле, был более цепким, отторгающим с первого взгляда и притягивающим понять, что он такое со второго, нежели не попарное расположение рогов Акона; как можно деликатнее он избегал крадущегося осознания сказанного Хиёсу. Рин сминает рукава от формы, в горле — ком, в передних мыслых — зарождение к побегу.       — Вот ты-то, — зажимая в зубах сигарету, проговаривает третий офицер. Он не подкуривает, даже близко не ищет по карманам зажигалку, видимо, трюкачит с собственными привычками, оставаясь в комфортной, но не доведённой до конца среде.       — Возьмешься за него, шутник, — Хиёсу не успел и возразить. Акон вновь машет ладонью, не воспринимая никаких неразборчивых выкриков со стороны заведующего лабораторией, который настолько страстно дёргался, практически сваливаясь с насиженного места, но продолжая взмахивать ладонями. Старший офицер, скрывая себя за металлической дверью, с сухим отблеском произносит короткое «удачи», оставляя загадкой то, кто получатель.       Научник только выпятил глаз от возмущения, разоряясь на том, что ушедший повел игру первый, но ушедший на то и ушедший: не услышит, на что мужчина роняет «поквитаюсь».       Монолог Хиёсу остаётся мутным пятном на фоне мелькающего с невообразимым крахом провала: губы дёргаются, но слова застряли, промычать было бы уже успехом, но Рин стоял, потупившись в пол.       Сердце колотилось в ушах.       Он не успел ничего возразить. Даже побежать и дёрнуть Акона за халат было бы уже успехом, но он стоял, как вкопанный, пока мутность голоса «наставника» обращалась и жевала ему первостепенные обязательства к установленным правилам.       «Всегда обращаться к Акону, редко — к лейтенанту»       «Наиглупейшая ситуация, » — вгрызаясь в губы, крутилось в голове мальчишки заевшей пластинкой, превращая голову в нескончаемый круговорот кусков нарезанных воспоминаний.       Вся ситуация образовалась на улыбке капитана Уноханы и её четкому: «тебе в двенадцатый отряд, здесь подобные навыки не расценят по достоинству». Задели не слова, всплывала именно кровожадная улыбка, которой она давала тень заботливой теплоты. На деле — начало конца; именно так и улыбаясь, тебя палкой толкают в бездну: не скалясь, не выражая ехидности, но вызывая животный страх.       Мурашки покатились по телу.       Ему лишь стал интересен тот самый «феномен Укитаке» под кодовым названием, как выяснилось позже в Двенадцатом, «Седовласка».       В любом случае, имея склонность к применению бакудо, высший балл по группам сверстников и высокие оценки в тех немногих изучаемых науках, но не имея и малейшего таланта к медицинским кидо: разве что залатать царапину или поверхностное ранение занпакто — всё предопределено. Бегай или нет, не убежишь от неумолимого, к тому же отсутствие духовного оружия уже понижало шансы попасть куда-то кроме «переплюнь внешность гуманоида»       — Ч-что я скажу Хиёсу? Н-нет, как я буду оправдывать себя перед приговором? «п-помилуйте, оно само»? — наконец-таки выпадая из ступора, паренек опадает на стул, уперевшись о спинку, последняя уствше роняет выдох, вместе с ней и Рин.       «Лейтенант десятого, » — гласило всплывающее имя.       «Капитан десятого, » — читалось со стороны самого Цубокуры.       Предыстория фатальной ошибки на деле банальна: наказано оставаться в лаборатории до следующей смены, где-то около получаса, и наставник Рин придет за пост, а пока — слежка в показателях, отметки колебаний духовных частиц, нестабильных в Каракуре после пары нелицеприятных инцидентов. Что-то здесь было не так, но уточнить не было возможности; показатели стабильны, а внимательность рассеяна за пределами мониторов. Все фиксируется до тончайшей кривой вручную, муторно, про аппаратуру так и словом не обмолвились, только «неполадки», «неполадки».       Часть работы на мальчугане, а часть на ещё функционирующих лапках печати.       Всё началось с незначительного оповещения на собственном мини-мониторе. Успел обменяться с одним парнишкой данными отслежки и теперь, слово за слово — общение. Такой же, как сам Рин, показалось при столкновении. Простой, рассеянный.       Рин широко улыбается, глядя на лежавший монитор, расположившийся на столешнице подле клавиатуры, затем кидает взгляд на шумно царапающую по бумаге печать, только после на большой монитор, где ранее успел вывести двойственность. Диалог с лейтенантом десятого, приславшим сообщение на рабочую аппаратуру? Здесь следовало задаться хотя бы парой вопросов, обмозговывая ситуацию, но научник был слишком увлечен другом в ожидании очередного сообщения.       Цубокура блюл график, корректировал в соответствии с всплывающими значениями, кропотливо пытаясь не вывести тысячу и одну ошибку в осознании, какие последствия после. Но что-то не давало покоя в показаниях, в них была сплошная однотонность, такое возможно?       «Хей! А можно я отлучусь на пару часиков?» — пальцы застучали по клавиатуре.       «Конечно, я подожду!»       »;)»       Сознание поплыло, вдохи задрожали.       Он ошибся с диалогом. Но разве манера ответа не должна была смутить лейтенанта? Мельком листая выше — официально-деловой стиль от капитана. Жажда к желаемому ответу стелет пеленой глаза.       Предположения в сторону того, почему внизу красуется имя «капитан десятого» и почему лейтенант шлет запрос именно сюда вырисовывалось в блеклые черты, которые перебивали два фактора: во-первых, он провалил первую работу, а, во-вторых, облажался с тем, чего, скорее всего, не должен был видеть.       Куда себя деть, Рин просто не имел ни малейшего понятия. Он вертелся в поисках спасительного «чего-нибудь», терпя поражение взгляд за взглядом.       Даже очертания плана не успели вырисоваться.       — Ты что здесь делаешь, Рин? — Хиёсу жмет к груди папку, непонятливо оглядывая сидящего — с его-то габаритами Рин не смог услышать как тот входит? — побелевшего мальчишку, который в свою очередь готов был обернуть на голос голову на все триста шестьдесят, роняя звонко мини-экран локтем. Мелочь, по сравнению с косяком и прибывшим наставником, но внутри неприятно дёрнуло.       — К-как э-это? Меня попросили о-остаться, — начал новичок уже с оправдательной интонацией, поднимаясь со стула медленно, да настолько, что стул кряхтел пошагово.       — С-следить за показателями и я, — он опускает трясущийся взгляд. Сердце колотится безостановочно, бойко, вот-вот сбежит, в висках бьет неподдельно гулко. Он задыхается, не может пошевелиться, не связывает буквы в слова, заикаясь.       — Показателями?       — Из-за, я… я… не уследил колебания, не поднял к-кривые и в-все, — Хиёсу задирает веки до сухого покраснения белков, зубы обнажаются.       Он издает смешок.       — Да здесь всегда одни и те же колебания, аппаратура отслеживания здесь некорректна, её ведут в следующей лаборатории, — поясняет он. — Над тобой просто поиздевались, как над новичком. Некоторые понимают сразу, некоторые сидят до посинения, как ты, а кто-то сбегает от груза ответственности. Если бы я не решился заглянуть сюда по перенаправлению кабеля, то сидел бы ты тут, Рин, до следующего утра, видимо.       Цубокура заикается крепче, отказываясь поверить сказанному.       С одной стороны, упал камень, даже не камень, как минимум, булыжник с плеч, с другой — горький осадок, однако в большинстве — играющее окрыление, тающее, как сметанный десерт на языке, волнение.       Но колкое осознание бьет куда-то под дых.       — А… — Хиёсу вытягивается на экран, в который мальчишка тупо тыкал, на диалог.       — Об этом тебе всё равно предстояло узнать, — поясняет тот, приближаясь к мелкому щитку, отодвигая шевелящиеся провода в сторону. Рина прошибло от представшей картины, не удивило, заставило задуматься, что было бы, если он решил искать ответ не визуально и наткнулся на это. — Двенадцатый отряд ведает любые дела, даже переписки с лично привязанных экранов.       — Э-это…       — Нарушение, но вынужденной меры. У нас в доступе аспекты любой жизни вне стен отряда, — досадно щелкая языком, научник хмурится, а мальчишка в полном осадке. Мало сказать, что он в осадке. Следует только вообразить, что откровенный шапито с разного сорта «человеческое и не совсем» обдает глазением личный кусок времени. Тут не то, что страшно сделать лишний шаг, тут банально, прежде чем посетить уборную, подумаешь двадцать раз: «а смотрит ли на тебя какой-нибудь, условно, Маюри со всем научным отделом». Это грубые мысли, Цубокура сам в диве, но иначе обозначить это у него не складывалось.       — Инициатива капитана быть всегда осведомленным, — после долгих попыток, заведующий только досадно постукивает по рукояти на виске, оборачиваясь, перебирая папку с листами, бегло осматривая подопечного, пока вел направление к выходу.       — Чего встрял, займись делом, Рин.       Дверь закрывается. Занавесная тишина и новичок Цубокура, хлопающий ресницами в такт лапке печати.       Весь Двенадцатый отряд — одна большая шутка, только, в какой момент необходимо смеяться, новоиспеченный научник так и не смог осознать.

* * *

      — Мацумото! Где тебя ветер носил, почему работа не доделана?!       — Но Капитан, вы меня сами отпустили!       — Когда это я тебя отпускал, приснилось что ли?!       — В переписке, вот, глядите, вы тогда ещё в таком настроении были, я даже потеряла дар речи, но обрадела вместе с вами! — пальцы нервно тыкают в экран, последнее сообщение от самого летейнанта с принятием указа от капитана. Хицугая раздраженно поднимает бирюзовые глаза. Неимоверно хладные, искрящие, говорящие о последствиях. Он почти рычит.       — В каком настроении?       — В-видимо, приснилось…       — Мацумото!       Рин выдыхает бесшумно, редко заглядывая в окошко барака. Успел, пронесло. Стоит только шелест успокаивающей обертки конфеты на фоне ругани капитана Десятого; где-то поодаль тенится силуэт наблюдающего за научником Акона.       Все на своих местах и вместе со всем сам Цубокура Рин.       Третий рабочий день завершен.