1957 год.
— Расскажите, пожалуйста, как вы с ним познакомились. Длинная люминесцентная лампа на потолке слегка мигает. — Ваша лампа раздражает… Скоро её придётся заменить, если не хотите громкого «бум». Парень удобнее устроился в кресле, сжал в руках стакан с водой и вздохнул. Его голова медленно наклонилась к правому плечу — он задумался. — Ответьте на мой вопрос, пожалуйста. — Ну… Вы знаете, наше знакомство было довольно необычным. Растягивать гласные — его любимое занятие. Говорил он медленно, словно нараспев, мечтательно поднимал глаза к потолку. — Мы с ним познакомились в поле колосьев, когда оба убегали от главного агронома.***
1956 год.
Мягко шелестит за спиной лес, открывает дорогу к золотому полю пшеницы. Где–то впереди виднеются плантации картофеля, но путь Джисона лежит не туда. Погода сегодня шепчет: небо укутано белыми подушками облаков, в лицо дует тёплый летний ветер. Июнь месяц в полном разгаре. Солнце то скрывается за облаками, то вновь появляется, обдаёт своим жаром и снова пропадает. Джисон сморщил загорелый нос. Надо пройти через пшеничное поле, чтобы выйти на просёлочную дорогу, а там и до города недалеко. А в городе можно полюбоваться на новенькие хрущёвки или украдкой пробраться на стадион и посмотреть футбол. Пусть Хан ничего в нём не понимал, но ему хотелось потом всей деревне рассказывать то, как один из футболистов забил хорошее пенальти. — Эй! Парень, ты куда идёшь? За спиной раздался голос: мягким бархатом он вливался в уши. Голос заставлял развернуться и посмотреть: кто же владелец? Так Джисон и поступил. Из леса выходил молодой парень. Даже с приличного расстояния было видно, что он одет довольно бедно: какие–то порванные штаны, потрёпанная рубашонка. На ногах у него были то ли лапти, то ли уже поношенные ботинки (не разобрать). Он почти бегом приближался к Джисону, и вскоре встал рядом, и Хан смог его рассмотреть. Всё-таки это были потёртые ботинки на размер больше. С любопытством он вглядывался в карие глаза, глубокий взгляд неизвестного приковывал. — Ты в город? Джисон кивнул, а после протянул руку для знакомства. — Хан Джисон. — Хван Хёнджин, — он пожал протянутую руку, и Хан удивился тому, какая она холодная. — Я тебя ранее не видел тут. Ты откуда? — А… Ну… — Хёнджин в смятении потрепал волосы на затылке, устремляя взгляд небо. — Я вообще из города, сын управдома на улице Советов. Слышал о таком? Джисон отрицательно мотнул головой. Про себя отметил, что этот парень сильно растягивает гласные звуки. Из–за этого его речь кажется ну очень медленной. Но Джисону нравится. Эту неспешность было сложно встретить в послевоенные годы, поэтому она завораживала. — Пойдём? — Мг. Колосья неприятно царапают голые щиколотки, Джисон морщит нос от дискомфорта. А Хёнджин улыбается, проводит рукой по зёрнам и тихо спрашивает: — Тебе зачем в город? — Устал от постоянного огорода. А ты что в лесу забыл? Да и в такой одежде, что не принять за городского. У вас же там почти все люди как с иголочки. Да и ты вроде не из бедняков, раз отец управдом. Хёнджин усмехнулся. Джисон шёл чуть впереди, изредка оглядывался, чтобы посмотреть, где идёт его новый знакомый. — Это моя одежда для походов. А в лесу был, потому что природу люблю. — Мм, я понял… — протянул Хан и чуть замедлил шаг, чтобы идти наравне с Хёнджином. — А в деревне в такой одежде каждый второй ходит… Война никого не пожалела. Снова молчание. Каждый вспоминал те ужасные, тяжёлые годы, забравшие детство, юность. Годы, которые унесли миллионы жизней. Они оба вспоминали те страшные бессонные ночи, проведённые в окопах, тот животный страх, охватывающий каждую клетку, пока в доме слышались шаги и немецкие речи. Да… Это было тяжёлое, смутное время. И пусть парням было от силы лет шесть, но каждое событие осталось ожогами и шрамами на подкорке навечно. И эти шрамы никогда не заживут. — Не деревенский ты парень, Джисон, — протянул Хёнджин. Он первый смог убежать от собственных воспоминаний и, немного ускорившись, нагнал Хана. — Совсем не деревенский. — Почему это? — Взгляд у тебя другой. Городской. Джисон усмехнулся. Это ему льстило в какой–то степени, ведь он и правда не совсем любил проводить свои юные годы на грядках колхоза. Однако деньги семье нужны, да и армия не за горами — Джисону скоро 19 стукнет, и военком тут как тут. Тогда уже ни деревня, ни город ему не помашут своими разносторонними крышами, фонарями и мотыгами. Теперь они шли молча. Говорить о погоде или обиходе не хотелось, а темы на язык не клеились. — Сколько тебе лет? — Восемнадцать. А тебе? — Мне, — задумчиво потянул Хёнджин, срывая спелый злак и зажимая стебель меж зубами, — может девятнадцать… А может и восемнадцать. Парень обречённо вздохнул, вновь рассматривал облака, которые неслись по голубым небесам с огромной скоростью. Правда, с земли этой скорости не видно. — Старший брат говорит, что я родился в августе. А по паспорту меня записали двадцатого марта. Поэтому и не скажу, сколько мне на самом деле. — Вот оно как… — Джисон и правда удивлён коротким рассказом Хёнджина. Он ещё не встречал людей с неправильным днём рождения, хоть и был наслышан о таком. — ЭЙ! ДВОЕ ОБОРВАНЦЕВ! Грубый старческий голос заставил в панике обернуться. — Вот же… Засада… — прошептал сквозь зубы Джисон. А старик приближался, разбрасываясь всеми известными браными словами. — ПОШЛИ ВОН С ПОЛЯ, ХУНТЫ ТРЕКЛЯТЫЕ! — Бежим? — спросил Хёнджин с долей забавы и веселья в глазах, сверлил Джисона взглядом, пытаясь скрыть улыбку. — Давно мечтал побегать от агронома. — ЭТО АГРОНОМ?! БЕГОМ, ГОСПОДИ, Я Ж НА ЕГО УЧАСТКЕ РАБОТАЮ!***
Звонко смеясь, они скрылись за мощными стволами деревьев. Агроном всё так же кричал, но его силы уже были на исходе, поэтому, плюнув на землю, он неспешно пошёл обратно, проклиная двух оборванцев. — Вот это приключение! — Хёнджин довольно улыбался, глубоко дышал, пытаясь восстановить дыхание. Адреналин бил по голове, и сердце колотилось в груди как бешеное. — Да… Хоть бы он меня не опознал только, а то не видать мне работы, — а в голосе Джисона слышалось беспокойство. Да, весело, да, адреналин, но страх потерять работу в такое голодное время был сильнее. Пусть и платили ему скудно, но всё–таки платили. — Не признает, не бойся. Пойдём в город? — Пойдём.***
— Завтра ко мне дядька приезжает. Они лежат на мягкой траве, пока солнце нежным светом ласкает кожу на щеках. По небу плывут облака, птицы громко поют свои песни. Изредка над головами пролетают бабочки, шмели или другие летающие насекомые. Июль радовал своими красками, своими тёплыми дождиками и душистыми ароматами, его знойные ветра нередко доставляли дискомфорт рабочим и просто отдыхающим от постоянной суеты людям. Хёнджин повернулся к Джисону с хитрой улыбкой. — И что ты уже задумал? — Джисон увидел эту хитрую ухмылку и так же повернул голову. — Он приезжает на машине. Хан резко присел. Его глаза с воодушевлением смотрели на Хёнджина, улыбка которого становилась всё шире. — Да ладно?! Прям на настоящей?! — Да-да! И я приглашаю тебя поехать с нами. Дядя Хюнки — лесничий, будем зубров гонять по полю. Джисон словно загорелся. Его и так широкая улыбка стала ещё шире, он стремительно заключил Хвана в крепкие объятья, повторяя «ура» и «спасибо» словно заведённая обезьянка с барабанными тарелочками. Хёнджин чувствовал его радость, и на душе из-за этих искренних, живых эмоций становилось тепло и так хорошо, что хотелось каждый день дарить что-нибудь Джисону и заряжаться его позитивом на весь оставшийся день. Такого человека редко встретишь в послевоенное время… Джисон наконец выпустил друга из объятий, но из-за того, что Джин всё ещё лежал на земле, Хан навис над ним, закрывая его от солнца. Медленно улыбка сползала с его губ, Джисон внимательно рассматривал красивые черты лица, подмечал каждую деталь, каждый шрамик. Хёнджин же, не отрываясь, рассматривал Хана, будто они встретились в первый раз. — С таких позиций мы ещё не смотрели друг на друга, — смущённо пробормотал Хван, отводя в смятении взгляд. — Ты прав, — Джисон хихикнул, продолжив запоминать мелочи, такие неважные на первый взгляд. — Ты красивый очень, тебе говорили об этом? Уши залились красным, Хёндж смущённо прикусил губу, скрывая улыбку. Да, ему говорили, но почему-то от Джисона эти слова вызвали огромное количество эмоций, ранее неизведанных. — От парней ни разу не слышал такого… Может ты уже приляжешь рядом? Если нас увидят, то не избежать разговоров… Вечерело. Хёнджин повёл Джисона в город, показывал удобные закоулки, чтобы сократить путь до того же кинотеатра или стадиона. На улицах слышались крики детей, играющих в догонялки, где-то разговаривали женщины, жалуясь на сильную жару и нехватку талонов на еду. А в закоулках солнце не жарило, скрываясь за крышами домов. — Во сколько мне приходить завтра? — Джисон рассматривал всё с любопытством, вглядывался в окна брошенных домов. — Утром. К десяти. Дядя сказал, что в одиннадцать приедет. — Хорошо. Возле стадиона встречаемся? — Да.***
Лес быстро несётся перед глазами, ветер из открытых окон обволакивает со всех сторон. Его сила зачёсывает волосы назад, заставляет глаза жмуриться. Дядя Хёнджина, Хюнки, забрал их в отведённое время, и теперь они все вместе едут в машине по лесным дорожкам. — Ты откуда, Джисон? Хёнджин много мне о тебе писал, — мужчина посмеялся, кидая взгляд на смутившегося Хёнджина на переднем сидении. — Я из деревни рядом. Райстар. Слышали о такой? — А как же! Слышать слышал, но не бывал. А поступать куда будете? — Я на медика пойду, — отозвался Хёнджин. — В столице хочу побывать, да и людей лечить мне нравится. — А я на электронику пойду. Тоже в столицу планирую. Мужчина, услышав ответы друзей, улыбнулся. — Большие планы строите, молодёжь. Столица — сложная штука. Пока привыкнешь — полжизни пройдёт. Но у вас всё впереди, поэтому я уверен, что вы добьётесь того, к чему лежит ваша душа. Почти всю дорогу они ехали молча. Юноши рассматривали новые местности, маленькие деревушки, мимо которых они проезжали, а дядя Хюнки внимательно следил за песчаной дорогой. Она петляла из стороны в сторону и потеряться было очень просто. Изредка Джисон с интересом задавал вопросы, касающиеся автомобиля, спрашивал, где получить права, сколько стоит обучение, а после довольным котом опирался на кресло и грезил о собственной машине. — А вот и зубры! Мужчина недовольно цокнул языком, рассматривая насколько далеко разбежались эти дикие, величественные животные. — Вот же хитрые. Растянулись по всему полю! Парни, сейчас будем гонять их. И Хюнки начал набирать скорость, насколько позволял автомобиль. Адреналин бил по голове, когда огромные, в два метра, животные разбегались от одного вида человека. Улыбка не сходила с молодых лиц, парни во все глаза смотрели за тем, как смешно поджимаются хвосты у животных, как потешно бегут детёныши, пытаясь не отстать от матерей. Они с интересом наблюдали, как такие массивные животные с лёгкостью перепрыгивают речушку и бегут на свою территорию. Хёнджин высовывал в окно голову, дабы рассмотреть всё получше, держал рукой соломенную шляпу, которая защищала обгоревший нос, и широко улыбался. Веселье и беззаботность, ушедшее от них в детстве, медленно возвращалось к ним в более осознанном возрасте. Восторг поселился в их головах, юноши вновь почувствовали себя детьми. Когда все зубры оказались на своей территории, Хюнки решил сделать финальный круг — и у Хёнджина, не успевшего взяться за головной убор, улетела шляпа. — Ой! Дядя Хюнки! Моя шляпа! Хюнки рассмеялся, как и Джисон. Мужчина остановил машину и кивнул парню на дверь, мол: «Беги, пока не улетела». Хёнджин выскочил из автомобиля и побежал ловить свою шляпу, громко смеясь по дороге. А Хан медленно поменялся в лице, прикусив губу. — Дядя Хюнки, — начал осторожно Джисон, пока Хёнджин бегал по полю. — Да, Джисон? — А почему Хёнджин всё ещё не в армии? Я хотел узнать это у него, но он постоянно молчит или уходит от вопроса… Мужчина нахмурился. Видно было, что что-то не так, но это что-то было секретом. — Я не могу тебе этого сказать, Джисон. Нет, это не потому что я не знаю или это какой-то страшный секрет. Я просто не хочу, чтобы вы с Хёнджином прекратили общение, — мужчина серьёзно посмотрел на Джисона. — Он сам тебе расскажет, когда время придёт. — Он болен? Хюнки тяжело вздохнул, кивая. — Да. Сердце барахлит у него. Слабый слишком для армии, не годен. — Ясно… Но я бы не бросил его из-за этого. Или есть ещё что-то? В этот момент дверь открылась, и запыхавшийся Хван прыгнул на сиденье, победно держа шляпу. — Поехали? — Поехали.***
— Джисон! Сколько можно?! Ты постоянно уходишь в город! Нам с твоим отцом нужна помощь! — Мам, ну пойми! У меня там друг! Хан в спешке собирает скудные запасы: два тонкие куска хлеба, несколько кусочков засоленного свиного сала, зелёный лук, огурец — все эти продукты нужны для небольших посиделок с Хёнджином, который тоже что-нибудь заберёт из дома. Скудно, зато вместе. Но мама Джисона была категорически против. Мало того, что сын из дома бегает, так ещё и еду таскает. — Джисон, останься дома! Ещё и обираешь нас! Самим есть нечего, чего же ты делаешь, сынку! — Мам, я заработаю. Заработаю я! Мы с Хёнджином… — договорить Хан не успел. Женщина резко поменялась в лице, на нём виделся ужас и отвращение. Джисон закатил глаза. Сейчас начнётся. — Так ты всё-таки подружился с тем городским… Сынку, там же все остарбайтеры! Полицаи там живут ведь, сынку! — мама положила руку на сердце, она грустно выдохнула. Во время войны её отца, деда Джисона, сдали немцам. Это сделал их сосед, а теперь он уехал и скрывается от властей в городах. — Мама, какие полицаи, ты как такое можешь говорить! — Могу. У меня есть на это не один пример! А если он потом тебя сдаст, что будешь делать? — Мам, не начинай эти споры! Да, наш дед погиб из-за того гада! Да, этот гад в городе, но Хёнджин не такой, понимаешь? Мы с ним дружим с июня и за эти месяцы я понял, что он не предаст! Он ненавидит фашистов, он сидел в окопах, будучи ребёнком, помогал партизанам, мама! Как и я, как и ты, как и все люди советского союза! Пожалуйста, не надо говорить такое про Хёнджина… Он мой товарищ, мой друг, пойми же! Джисон нахмурил брови. Ему приносили боль слова матери, но он понимал, что её переубедить практически невозможно. Да и у самого Джисона изредка пробегали такие мысли, но он быстро отбрасывал их в сторону. Не такой он. Сосед, сдавший дедушку, и раньше был плохим человеком, доносчиком на всех. А Хёнджин и мухи не обидел, и Джисон в этом уверен, хотя они общаются лишь три месяца, включая июнь. В его карих глазах живёт добро, пусть они и потускли после всех ужасных событий. Его приветливая улыбка всегда встречает при очередных прогулках и провожает при разлуке. Он не может предать. Он светлый человек, и Джисон уверен в этом. Хан медленно развернулся, повесил сумку на плечо и вышел из дома, напоследок бросив грустный взгляд на мать. А женщина всё так и стояла возле двери, держась рукой за сердце. По её щекам с глубокими морщинами и сажей текли слёзы. Она боялась. Но Джисон этого не видел…***
— Хёнджин! — Джисон живо машет рукой парню, стоящему возле их излюбленного бревна, подбегает ближе и подхватывает другой рукой узелочек с едой. Хёнджин же в ответ салютует своим и широко улыбается бегущему силуэту. — И тебе привет, деревня! Ты сегодня позже. — Эй, я же просил меня так не называть! — Джисон стал рядом, обиженно сложил руки на груди, но скоро эта обида прошла, и Сон одарил Хвана улыбкой. — Ты прости, что задержался… Мама не хотела пускать… — Снова? — Да… — Джисон вздохнул, вспоминая её выражение лица, но негативные эмоции быстро ушли назад в тёмную комнатушку в голове, ведь он вспомнил про узелок. Глаза Хёнджина наполнились любопытством, когда Хан начал распаковывать своё сокровище. Сразу же в нос ударил запах зелёного лука. Хван морщился, но всё равно рассматривал содержимое. — Небогато, конечно, но тоже неплохо, — Джисон с гордостью достал ломти хлеба, кусочки сала и с явной язвительной улыбкой посмотрел на Хвана. — Ты когда-нибудь ел солдатское сало? — Не припомню. — О-о-о, — победно протянул Джисон, — и кто тут деревня? И парень быстро сделал небольшой бутерброд: кусочек хлеба, сверху сало и зелёный лучок. Хан оглянулся, посмотрев, насколько далеко бревно, аккуратно присел на него и отправил «солдатское сало» в рот, закусывая это всё хрустящим огурцом. — Вуот и фсё, — с набитым ртом пробубнил довольный Джисон, попутно приглашая присесть рядом Хёнджина; он смотрел с нескрываемой улыбкой на это всё, ему было забавно смотреть на Джисона, его живые эмоции и яркие глаза. Они, в отличии от хёнджиновых, своего блеска не утратили. Они сидели на бревне, пока комары не стали назойливо садиться на носы и руки. Громко смеялись с новых историй, вспоминали прошлое, восхищались красотой природы и её звуками. Хёнджин пытался по пению птиц угадать её название, а Джисон тихо хихикал, когда Хван в очередной раз закатывал глаза из-за неправильных ответов. Они ходили по берегам небольшой речушки, ходили босиком по тёплым водам, по илистому дну. Джисон громко хохотал от щекотки в ногах, когда мальки рыб проплывали в нескольких сантиметрах от чувствительной кожи и касались её плавниками. Хёнджин промочил штаны, ведь не удержал равновесие и упал на колени. Их смех разносился по всему лесу, нарушал привычную тишину. — Будешь колбасу пальцем пиханую? — Хёндж протянул Сону тонкий кусочек домашней колбасы. Джисон кивнул, но взгляд упал на руки — они были в грязи — и поэтому он с улыбкой попросил: — Давай ты покормишь меня, а то руки грязные, — и требовательно открыл рот в ожидании кусочка. — Ты что?! Одурел?! А если люди увидят! — Хёнджин с опаской оглянулся, ощущение, что за деревом стоит кто-то из знакомых, быстро зарождалось где-то в груди. Страх быть пойманным на такой мелочи разрастался, в животе зарождалась тревога, растекаясь ручейками по всему телу. — Нам же тогда не жить более! Расстреляют сразу же… — Ой, я тебя умоляю, какие тут люди? А я всё ещё без колбасы! — Я не знаю… — Хёнджин смотрел на Джисона с вопросом, а тот лишь нахмурился и закатил глаза, переубеждая этой эмоцией Хвана в момент. — Нет, мне не слабо! Ладно. В этом ведь ничего такого, верно? И медленно приблизил кусочек к джисоновому рту. Тот только недовольно выдохнул, резко схватил руку Хвана и, наконец, колбаса попала в место назначения. — Так сложно что ли? А колбаса вкусная. Сам… — Хан прожевал еду и остановил взгляд на пальцах Джина, таких изящных, тонких, длинных. — Сам пихал? Вопрос растворился в небытии, остался без ответа. Они оба смотрели друг на друга: Джисон на руку, а Хёнджин на Джисона. «Они, наверное, мягкие…» — пронеслось в голове, и Хан вдруг почувствовал, как сердце сделало кульбит, как сбилось дыхание. «Господь, я хочу их поцеловать…» — Джисон поднял глаза на Хвана. Его губы приоткрыты, глаза смотрят так… Странно… Как никогда ранее. Он ждал? «А почему Хёнджин молчит? Пожалуйста, забери свою руку! Я не выдержу…» Прикрыв глаза, Джисон коснулся губами кончиков пальцев. Уши уловили резкий выдох, чужая ладонь мелко задрожала, а Хан медленно покрывал поцелуями нежную кожу рук. Указательный палец, средний, безымянный, мизинец… Он оставлял поцелуи на каждом миллиметре этой ладони. Стук сердца отдавался в ушах барабаном, казалось, этот стук слышит весь лес, весь город, весь мир. Дыхание перехватило, а глаза боялись открываться. — Господи, — Хёнджин тихо шепчет сквозь пальцы, — что же ты творишь, Джисон… Собственное имя с уст Хвана становится усладой для ушей Хана, и он наконец смог открыть глаза. Хёнджин сидел, прикрывал ладонью губы. Его грудная клетка часто вздымалась, в глазах поселился страх, мешающийся с интересом и чем-то другим. Но руку он не убирал… Внезапно, Джисон будто очнулся, с ужасом отпрянул от пальцев. «Что я делаю… Это неправильно!» Он ещё минуту смотрел на руку, которая всё ещё дрожала, осознавал, что он сейчас сделал, осознавал, какой он позорник. Но запястье не выпускал… — Прости… — тихо шепчет Джисон, совсем не зная, что сказать. — Прости, я… Я не знаю, что на меня нашло… Хёнджин лишь молча убрал руку. Он тоже не знал, что сказать. Хван потупил взгляд, долго рассматривал пальцы, кусал изнутри щёки в раздумьях. Они оба не знали, не понимали и не осознавали до конца, что сейчас произошло. — Скоро дождь будет, — Джисон резко вскочил с места. Он не поднимал глаз, лишь шмыгал носом и слегка покашливал. Ему было стыдно, совестно, противно от себя, своих мыслей и поступков. Сердце разрывалось от этой тупой боли, кошки царапали в нём огромные раны, а после загоняли в них стекло. — Откуда ты знаешь, что будет дождь? — Хёнджин не отрывает взгляда от Хана, не понимает, почему тот вдруг вскочил. Он надеялся, что Сон не уйдёт, но понимал, что после сегодняшнего поступка не сможет смотреть на него как прежде. — Ласточки низко летают, — Джисон наконец поднял голову, и Хван увидел причину резкого ухода. Слёзы… — К дождю… Хёнджин аккуратно поднялся с бревна, медленно подходил к Сону. Боялся спугнуть его, словно лесник раненную птицу. Но сколько бы шагов он не сделал, Джисон отходил дальше и дальше. — Будь осторожен по дороге домой, — он бегло кинул привычную фразу, подхватил узелок и стремительно пошёл прочь, с каждым шагом набирая скорость. А Хёнджин так и остался стоять на месте, смотря вслед убегающему силуэту. Когда Джисон скрылся за еловыми стволами, Хван перевёл взгляд на пальцы. Места, где касались джисоновые губы, он аккуратно накрывал своими. По щеке покатилась слеза, парень медленно опустился на бревно, прижимая руку к губам. Он полюбил. Полюбил всем сердцем и душой, хоть и знал, что это неправильно. Хёнджин возвращался домой под дождём.***
Джисон бежал по лесной дороге, пелена слёз мешала рассмотреть ветки. Они задевали кожу, царапая её. Парень спотыкался, силы медленно покидали его тело, но он бежал. Бежал от самого себя, от своих чувств, хотел забыться. Уснуть и не проснуться. Или проснуться на другом конце света. Подальше ото всех. Ноги путались, и Джисон скоро сдался. Опёрся спиной на ствол сосны, глотал слёзы, шептал что-то нечленораздельное. В памяти засела картинка Хёнджина, ужас в его глазах, попытки остановить Хана. Его мягкие холодные подушечки пальцев, лёгкая дрожь в них. Джисон схватился за голову, но Хёнджин не хотел выходить из неё. Его пухлые губы, о которых Сон мечтал и держал эти мечты в тайне даже от самого себя. Его глубокий взгляд карих глаз, тембр голоса, родинки на лице, смех, формы тела — Хёнджин полностью охватил его разум. Хан упал на колени, закрывая лицо ладонями. Они еле приглушали его крик — мольбу о помощи. Голова раскалывалась от боли, щёки горели из-за царапин, а сердце будто сжимали тиски и давили, выжимали всё, что там осталось. А в голове смеялся Хёнджин. В голове Джисон крепко обнимал его, целовал розовые, нежные, словно лепестки цветов, губы. И от этого нет лекарства. Он тоже влюбился, но не хотел признавать этого, ведь такого не может быть. Это противоестественно, и Джисон начинал ненавидеть себя за это. Промокший до нитки, Хан перешагнул порог дома. Родителей дома не было, их говорка слышалась на заднем дворе. Мама причитала, что дождь поломает все помидоры, а отец успокаивал её. Они не знали, что их сын разрушался с каждым шагом. И не узнали этого позже. Джисон зашёл в свою комнату, стянул с себя мокрые вещи. Он дрожал от холода и слёз, которых больше не осталось. Щёки уже не пекли — они горели из-за взаимодействия с водой. Наутро он проснулся с лихорадкой, а в душе закончилось беззаботное лето.***
«Привет, Джисон. Не знаю, когда это письмо дойдёт до тебя, но надеюсь долго ждать тебе не придётся. Мы уже месяц не виделись, я переживаю, что ты заболел… Знаешь… Я бы хотел отвести тебя куда-нибудь. У нас скоро будут кино показывать, я бы хотел пойти на него с тобой. И, Джисон… Нам нужно кое-что обсудить. Я думаю, что ты понимаешь о чём я… Если ты захочешь встретиться, то я буду ждать в 11 утра 6 октября возле нашего бревна.3 октября 1956, Хёнджин».
***
Наступило шестое октября. Часы на церквушке пробили 11, а Хёнджин уже стоял возле бревна и ждал. Сердце колотилось словно заведённый моторчик, казалось, оно сейчас вырвется из груди и побежит в дом Джисона. Оно ждало, а мозг говорил, что он не придёт. И Хёнджин слушал сердце. И ждал… Ждал десять минут, двадцать, час, хоть внутри шла война разума и чувств. Ждал, и с каждой минутой разум захватывал власть, смещая чувства с престола. — Не придёт… — сердце разрывалось от боли, но кусочек надежды всё ещё жил в его глубинках. — На что ты надеялся, Хёнджин? Парень потупил голову, руки сильно сжали подол лёгкой курточки. На костяшки пальцев падали солёные капли, но Хёнджин ждал. Ждал непонятно чего, хоть ему всегда твердили, что глупо ждать с моря погоды, если это море высохло. А высохло ли? — Прости, я снова опоздал… Хёнджин резко вскинул голову. Родной голос наконец слышен в реальности, а не в воспоминаниях. — Я думал ты не придёшь… — он медленно поднялся с бревна, рассматривал дорогие черты лица. Никто из них не мог сделать первый шаг. Было страшно до дрожи в коленках. Но Хёнджин собрал себя в кулак — шагнул навстречу неизвестности. До Джисона было четыре шага. Четыре шага — и они всё поймут. Четыре шага — и всё прояснится. — Обними меня, Джисон… Умоляю… И Джисон обнял. С силой прижимал свою любовь, пока та громко плакала, целуя в макушку. Джисон ждал этой просьбы, еле сдерживал слёзы, а сейчас всё вырвалось наружу ураганом. И слёзы, и любовь, и эмоции. Всё. Хёнджин положил дрожащие руки на джисоновые щёки, вытирал его слёзы, водил подушечками пальцев по шрамикам, оставленными ветками в тот день. Хотелось целовать, целовать до потери пульса, пока губы не треснут. И Джисон тоже этого хотел, но им было страшно. Юноши лишь смотрели друг другу в глаза и снова ждали, пока кто-нибудь не плюнет трусости в лицо. — Я могу тебя… Джисон прильнул к манящим губам раньше, чем Хёнджин закончил фразу. Точка невозврата. Весь этот месяц они мечтали о том, чтобы оказаться в объятьях друг друга, зарыть пальцы в шёлковых волосах. Они целовали, вкладывая все чувства, всю ту боль, которую пережили порознь. Целовали, отдавая себя без остатка. Целовали, любя. На языке чувствовались солёные слёзы. Руки в беспорядке бродили по всему телу, не зная, как бы ухватиться крепче, как слиться в одно целое. Хёнджин изредка отстранялся, смотрел с благодарностью и обожанием в глаза напротив и снова тонул в поцелуе. В этом жестоком мире, в этом мире без любви и счастья они нашли друг друга по чистой случайности. Их души медленно вытаскивали из себя остатки эмоций и чувств, потерянных так давно. Они дарили друг другу новую жизнь, новые ощущения и понятия. Они раскрывали друг другу новые двери и возможности, ранее недоступные из-за собственных установок в головах. Хёнджин, чуть ли не теряя равновесие, присел на бревно, которое было свидетелем всего, что между ними происходило. Интересно, сколько ещё историй повидал этот старый поваленный дуб? Хван аккуратно потянул на себя Джисона, не желая терять ни минуты более, ведь каждая была на вес золота. Сон без капли смущения устроился на коленях любимого, покрывал беспорядочными поцелуями его подбородок, щёки, губы. Целовал шею, исполняя давнюю мечту — прикоснуться губами к медовой коже. — Люблю тебя, Хёнджин… — шептал в самые губы Джисон, ловил взглядом улыбку и благодарил всех вокруг, что он всё-таки пришёл. Что не испугался. — Я тоже люблю тебя… Безумно люблю…***
Горячий воздух раздражает лёгкие, по лбу стекают капельки пота, а ноги приятно плескаются в небольшом тазике с водой. Джисон, прикрыв от утомления глаза, сидит на скамье, дышит глубоко, размеренно, будто через секунду провалится в сон. Изредка он приподнимает уставшие веки и с ожиданием смотрит на деревянную банную дверь. Скоро должен прийти Хёнджин, ведь они договаривались посидеть в бане, как раньше. Хан грустно выдохнул, когда очередные десять минут прошли в одиночестве, поднялся и вышел подышать в предбанник. К его удивлению, на табуретке возле двери сидел Хёнджин. — О, ты уже тут? А чего не заходишь? От внезапного вопроса Хван вздрогнул и повернулся к Джисону, расплываясь в улыбке. Его щёки залились красным, когда взгляд скользнул вниз и зацепился за плотное льняное полотенце на бёдрах Хана. Хёнджин отвернулся, закрыл глаза, чтобы даже не представлять любимого «во всей красе». И это рассмешило Джисона. — Ты стесняешься меня? — Немного… — Так мы же раньше уже сидели в бане, — разгорячённые руки медленно легли на плечи, неспешно опускались ниже. Тёплые пальцы Джисона на замёрзшей груди Хёнджина вызывали табуны мурашек, этот контраст теплоты и холода заставлял Джина прижаться спиной к тёплой коже Сона. — Ты же весь замёрз… Пойдём, согреешься. Джисон взял руку Хёнджина и отворил дверь, запуская того внутрь. — Боже, как тут душно! — пробормотал Хёнджин, присаживаясь на скамейку. — И ты сидел в этом пекле? — Да, я привык уже. — Ужас какой… Парни первые минуты сидели молча, изредка кидая друг на друга косые взгляды. Теперь всё по-другому. Ранее они были друзьями, а теперь они… Пара? Им очень неловко, пусть они уже сидели так несколько месяцев назад. — Вчера сестра приезжала, — тихо начал Хёнджин. — Привезла из столицы подарки. — Серьёзно? Вау… А мой брат даже не вспоминает о нас… — У тебя есть брат? Я думал, ты в семье один ребёнок. Джисон грустно хихикнул. Да… Иногда он и правда чувствует себя единственным ребёнком этой семьи. Наверное, из-за того, что братец не объявляется уже года три. — У нас в семье пятеро детей было. Троих война загубила. На мине подорвались двое, а сестрицу в плен забрали и сожгли после пыток. А оставшийся брат очень сильно поссорился с отцом, ведь тот невестку не принял. Вот и не общаются теперь… — Джисон с тоской по былым временам посмотрел на Хёнджина, но на его губах была улыбка, полная отчаяния и боли утраты. Видно было, ему нелегко рассказывать это. — Невесело, скажи? — А у кого есть веселье в семье сейчас? — Хёнджин придвинулся чуть ближе, ведь видел, как больно Джисону. — У меня тоже война потрепала семью. Нас было четверо. Я, мой брат и две сестры. Старшая в партизаны ушла, а после её застрелили на поле боя. А отца и брата репрессировали. За отречение от советской власти… Брат так и не вернулся. Отец же рассудок потерял. Совсем чужой приехал… Теперь уже придвинулся Джисон. Его рука аккуратно легла на плечо Хёнджина. Сон легко случал по коже, тяжело выдыхая. — Плохую тему для разговора мы выбрали с тобой, Хёндж… Ох, плохую. — Но молчать об этом тоже не стоит, правда? — Хван поднял глаза и улыбнулся. Он смотрел в глаза Джисона с благодарностью, ведь он первый, кто никак не отреагировал на то, что в его семье были репрессированные. Репрессированные считались предателями, как и их семьи. Их не любили, но Джисону было всё равно на это, и Хёнджин был благодарен за это. Нежные губы прикоснулись к джисоновой щеке, оставляя лёгкий поцелуй. — Спасибо… — их лбы соприкоснулись, расстояние сократилось до миллиметров. — Спасибо тебе. — Если ты сейчас меня не отпустишь, я тебя поцелую. — Это угроза? — Что-то вроде того. Хёнджин оставил поцелуй на уголке губ Сона, а тот лишь заулыбался словно дурак, и прильнул к устам любимого. Аккуратно сминая мягкие губы, они наслаждались тягучим поцелуем. Казалось, температура в бане выросла в несколько раз, хоть угли никто не трогал. Каждый поцелуй для них — это бешенный стук в ушах, выливающиеся из чаши чувства. Трепет и волнение в груди, словно миллион прекрасных бабочек сели на сердце и мягко щекотали всё внутри. Подушечки пальцев Хёнджина нежно гладили щёки, пока Джисон невесомыми прикосновениями рисовал на спине Джина странные узоры, чувствуя, как кожа от каждого касания покрывалась мурашками. Только Джисон начинал отстраняться, как Хёнджин аккуратно кусал его за нижнюю губу, прижимал к себе, не желая отпускать ни на минуту своё сокровище. Медленные поцелуи становились требовательней, развязней, но нежности не теряли. Пламя между ними разгоралось с огромной скоростью, прикосновения к горячей коже ощущались безумно остро, пока пылающий воздух раздирал лёгкие на кусочки. Животы сводило в узел, когда ногтями будто бы ненароком задевалась чувствительная кожа возле полотенца. Пальцы сильно сжимали предплечья, когда поцелуи спускались ниже, на шею, когда чужое дыхание опаляло кожу и зубы мягко прикусывали её. Хёнджин тихо простонал, ведь шея всегда была его слабостью. Но внезапно, голова стала тяжелеть, а очертания банной комнаты медленно расплывались и тускнели. — Ох, Джисон, — еле слышно шептал Джин, — из-за тебя у меня в глазах темнеет… Или же это температура по голове бьёт… — О, боже… — Джисон вскинул голову и ужаснулся, — ты выглядишь очень паршиво! Тебя на воздух надо! — Да… Пожалуй, ты прав, и мне срочно нужен воздух… Аккуратно подхватив Хёнджина, Хан вывел его в предбанник и усадил на длинную лаву подальше от духоты. — Плохая была идея целоваться, — Сон обмахивал Джина полотенцем, пока тот изнеможённо улыбался. — Я соглашусь, — Хёнджин хихикнул. — Но мне понравилось. Я бы хотел повторить. — Тебе бы сознание не потерять, какие поцелуи, Джин-а! И чего ты молчал? Тебе же плохо стало… — Нет! Мне было очень хорошо. — Дурак… — Мы же сможем продолжить? — Ненасытный. — Да, я такой.***
— Сон-а… — Да? — Мне… Мне надо кое-что рассказать… Хёнджин задумчиво глядел в небо, Джисон же медленно раскачивал большие качели. Он внимательно посмотрел на Джина, забавно наклонил голову, словно услышавший высокий звук щенок. — Я слушаю. — Мы… Мы с тобой не так долго общаемся, но я знаю, что могу тебе доверять, — Хёнджин тяжело выдохнул. Ему было страшно. — Я надеюсь, что из-за этого ты не бросишь меня, не обсмеёшь, не будешь стыдиться нашего общения. Секрет, который я хочу тебе рассказать, не так давно разрушил всю мою жизнь, но я не могу не сказать тебе об этом, потому что… Он снова выдохнул, прикусил губу, не смея встречаться взглядом с Джисоном. — Просто… Нечестно получится… — продолжил Хёнджин. — Я знаю о тебе почти всё, а ты… Буквально ничего. — Ты так переживаешь из-за своей болезни? Не переживай, я знаю о том, что у тебя проблемы с сердцем и поэтому ты не служишь в армии. И в этом нет ничего постыдного, Хён-а. — Ты ничего не знаешь… — полушёпотом сказал Хёнджин, усмехнулся, потупив сильнее голову. Он часто дышал, пальцы то сжимались в кулаки, то колупали отстающую краску на качели. И Джисон заметил это сильное волнение, мягко прикоснулся к волосам Хвана, успокаивал. — Я… Джисон… Я был в Германии. Меня увезли на поезде в сорок втором и заставляли работать. Я остарбайтер. Джин почувствовал, как Сон медленно убрал руку. Теперь не только глаза поднимать было страшно. Теперь было страшно сидеть рядом, ведь молчание — худший ответ. — Так вот почему твоя дата рождения неизвестна… Там всё скрыли… Эта новость сильно поразила Джисона, ведь все эти месяцы он упирался и кричал всем вокруг про то, что Хёнджина не вывозили никуда, что он был тут. Что он не предатель родины… — Хёнджин… Прости за молчание, просто… Это сложно принять, понимаешь? Хван только кивнул, быстро вытирал обжигающие слёзы. Сейчас он мечтал лишь о том, чтобы повернуть время вспять и не говорить этого. Или съесть тонну хозяйственного мыла. Или повеситься. Или просто… Обнять кого-нибудь. Но похоже и это сейчас будет для Хёнджина огромным табу. — Ты не подумай, я не считаю, что ты плохой. Тебя же насильно туда отвезли, вроде… И… Боже… Джисон сжал пальцами переносицу. Сложно сконцентрироваться на собственных мыслях, когда тот, кого ты любишь, для всех является врагом народа. — Иди ко мне, — Хан раскинул широко руки, приглашая Хёнджина в объятья. Джин резко вскинул голову, не верил тому, что происходит сейчас. Осторожно, он пододвигался ближе, боялся, что сейчас Джисон засмеётся и скажет, что это всё — шутка и он не хочет знаться с предателем. Но Хан ничего не говорил. Он только заключил Хёнджина в крепкие объятья, перебирал тёмные пряди и слушал громкие всхлипы возле уха. А Джин всё ещё не верил, что и правда является тем, кого любят вне зависимости от статуса и порочного клейма. — Спасибо… — Это тебе спасибо, Хёнджин. Спасибо, что не побоялся подойти ко мне в поле.***
— ДА КАК ТЫ ПОСМЕЛ?! Удар. — КТО ТЕБЕ ДОЗВОЛИЛ?! Ещё один. Джисону больно, но он понимал, что заслужил. — НЕ ТАКИМ Я ТЕБЯ ВОСПИТЫВАЛ, ХАН ДЖИСОН! РАССТРЕЛЯТЬ ТЕБЯ НАДО! ПРИЛЮДНО! Ранее родной отец схватил его за волосы, второй рукой бил по щекам, не жалея силы. Думал, что таким образом перевоспитает. Выбьет дурь из головы. — ГОСПОДИ, ВОДИШЬСЯ С ОСТАРБАЙТЕРОМ! С МУЖИКОМ ЛИЖЕШЬСЯ! КАК ТЫ ПОСМЕЛ, УРОДЕЦ? ПОЗОРИШЬ НАС ВСЕХ! Джисон терпел, старался держаться камнем, но уши уловили громкий крик Хёнджина… И слёзы градом посыпались из глаз. Их родители даже не удосужились до дома дойти, просто развели детей по углам и начали… Лечить… — ДА ВЫ ЖИЗНИ НЕДОСТОЙНЫ! «Хёнджин достоин…» — СОСУНКИ! ЖИЗНИ ЕЩЁ НЕ ПРОЖИЛИ, А ТАКИЕ ГЛУПОСТИ ТВОРИТЕ! «Хёнджин прожил жизнь хуже твоей…» Удар за ударом, Джисон сплёвывает кровь, давится слезами. А в голове только Хёнджин, только их счастье. Только его болезнь… — Господи… У него же сердце… Когда отец выпустил волосы из своего захвата, когда отошёл к убитой горем матери, Джисон медленно поднялся. Ноги сами несли его к тому месту, куда отвели Хёнджина, сердце стучало громом в ушах. Хан не слышал, что кричал отец. Не слышал, как его останавливала мать. Он с каждым шагом набирал скорость, превозмогая боль во всём теле. И каждый шаг приближал его к дрожащему телу. — Хёнджин… Милый… Джисон кинулся к нему, положил голову на колени, вытирал кровь и слёзы с его щёк. — Сон-а… — Хёнджин держится за сердце, морщится от сильной боли, — я люблю тебя… — Я тоже… Тоже люблю… — Сон не может сдержать громких слёз, целует дорогие сердцу губы, щёки, лоб, нос. — Твоё сердце… Болит? — Ужасно… — Джин крепко схватил руку Джисона, останавливая. — Не смей… Врачи не помогут таким как мы… — Нет, я не могу бросить… Ты можешь умереть… Хёнджин улыбнулся, запоминал любимые черты лица. Правда, изуродованные кровавыми следами, но любимые до глубины души. Его рука медленно потянулась к джисоновому лицу, пальцы коснулись ран на щеках, вытерли слёзы. — Да, я умру. Но, пойми… Моя жизнь не будет прежней… Лучше умереть, чем жить в том аде, который меня ждёт. — Пожалуйста, Хёнджин… Давай я позову врача… Молю… Хван отвёл голову в сторону, отрешённо смотрел на приближающихся людей. — Всё-таки этот город — огромная деревня, — голос Хёнджина становился тише, он смотрел то на людей, то на Джисона, но взгляд был пустой. Стекляшки. — Уже вон бегут любопытные. — Только посмей умереть, — шепчет Джисон, целуя холодный лоб. — Только посмей… За тобой пойду… — Звучит ужасно, но… Встретимся на той стороне… После этих слов, рука Хёнджина упала как плюшевая игрушка, а душа покинула тело. Его не стало.***
1957 год.
— Потом у меня было две попытки уйти к Хёнджину, — Джисон опустил взгляд на руки с глубокими шрамами, коснулся пальцами шеи. Она неприятно чесалась от воспоминаний. — Он каждую ночь звал меня к себе, приходил во снах. А однажды я проснулся — он стоит возле меня. Сказал, что выжил тогда, что спасли его. И мы снова начали видеться, только уже в более укромных местах. Пожилая женщина дослушала рассказ Джисона. На её глазах выступили слёзы. Да, было трудно это признавать, но история этого молодого человека покорила её сердце. Жаль, что рука выводит противоречивый этим нежным и печальным рассказам диагноз. — Понимаете, — женщина обратилась к родителям Джисона, осторожно подбирая слова. Её мягкий голос немного дрожал, но был такой же тихий и размеренный. Она делала большие паузы между словами, чтобы не причинить ими сильную боль бледной матери и поникшему отцу, — когда человек не в состоянии перенести большую потерю, разум создаёт врата в… Ложную реальность, в которой человек может жить дальше. У него сильные экстатические галлюцинации… Мы уже три недели наблюдаем за ним и всё одно и то же. Врач безнадёжно покачала головой. — Это не депрессия, не последствия сильнейшего стресса. Тут что–то намного серьёзнее. Его не к нам надо, вы же понимаете. Я дам вам направление в столицу. Она обращалась к родителям Джисона, а тот сидел и с нескрываемой любовью смотрел в окно. За ним стоял Хёнджин и ярко улыбался. Его рука приподнялась в приветствии, и Джисон помахал в ответ. — Я не болен, — он мягко улыбнулся психиатру и родителям, снова растягивал гласные. Этого он от Хёнджина набрался. — А Хёнджин выжил. Вон, смотрите! Стоит и машет за окном. И теперь они вчетвером смотрели в пустое оконное стекло.