***
Всё было неправильным. Алиссандр стоял прямо. Он не озирался, не стрелял по углам затравленным взглядом, словно был добычей какого-то охотника. Он даже не хмурился — на его лице не было ни единой складки, способной намекнуть на злость, недоумение или страх. Но Алиссандр знал, что всё было неправильным. Шум столпившихся на балконах горожан был неправильным. Казалось, на суд над Исповедником пришёл посмотреть каждый житель Эйдиндрила, даже старики и дети. Даже младенцев принесли. Людей было так много, что казалось, будто даже исполинские колонны не выдержат веса их толпы и с треском рухнут. Горожане не должны были быть здесь. Это было неправильно. Скривлённые губы представителей стран, их молчаливый обмен непроницаемыми взглядами, то, с какой щепетильностью они поправляли несуществующие складки на своих камзолах и потом столь же брезгливо стряхивали с лацканов несуществующую пыль — это было неправильно. Политикам на суде также было не место. Этот суд — дело только ордена Исповедниц и волшебников. И никого более. Но даже представители Замка Волшебника, вставшие ровной линией за креслом Матери-Исповедницы, были чужими среди гомона простонародья и молчаливого совета представителей. Суд ещё не начался, а всё на нём уже было неправильным. Но никто не увидел волнения Алиссандра. Его лицо было непроницаемой маской, гранитной плитой, похоронившей под собой все его тревоги и страхи. Соберись здесь хоть все Срединные Земли с Д’Харой, приди под осуждающий взгляд Первой Исповедницы Магды хоть все лорды каждой страны, Алиссандр всё равно будет Исповедником. И лицо у него будет Исповедника — маской, которую не дано сорвать никому. Даже Бриаре Балдвин. Она была духом — настолько легки и беззвучны были её шаги, настолько ослепительно белым — платье. Она была справедливостью — настолько бесстрастными были её глаза и настолько несгибаемой — спина. Она была законом — настолько быстро — будь то простолюдин или высокородный лорд — люди опустились перед ней на колени. — Встаньте, дети мои. Бриара Балдвин села в высокое кресло во главе стола. За её спиной молчаливой тенью встал волшебник Зорандер, занявший место её личного волшебника после смерти своего предшественника. Зорандер Алиссандру не нравился. Ореховые глаза у него были мягкими, но взгляд в них… взгляд пылал опасным огнём. Одна беда: Алиссандр никак не мог понять, что этот огонь питало. Он только знал, что, в отличие от многих, никогда не доверял мудрому спокойствию пришлого волшебника. Уж больно стремительным был его шаг по лестнице власти. Взгляд Алиссандра встретился с заледеневшими серыми глазами Бриары Балдвин. Как и Алиссандр, она не выдала себя ни единым жестом: ни сжатыми губами, ни дёрнувшейся челюстью. Она лишь обратила свой взор на Исповедника Гэйлона. Алиссандр не смотрел на него. Он не хотел смотреть на то, что от него осталось. То, что от него оставил Алиссандр. Гэйлон был его названным братом. Он был очень раздражавшим, не всегда примерным, а иногда и откровенно глупым братом, но Гэйлон им был. А теперь он был ничем. Теперь Гэйлон был Алиссандром. Все его мысли были лишь об Алиссандре. Любой его взгляд предназначался одному Алиссандру. Что бы Гэйлон ни делал — он делал это, лишь потому что так сказал Алиссандр. Гэйлон даже сидел на полу у его ног по той простой причине, что то были ноги Алиссандра. А шум толпы становился всё громче. Он рос, набирал силу. Один шёпоток порождал ещё два, за два шёпотка цеплялись четыре, и вот, как снежок, пущенный со склона горы, превращался в лавину, так и маленький шёпоток превратился в гвалт. Бессмысленный, невнятный поток слов без начала и конца, грозившей погрести под собой истину. Алиссандр даже не мог разобрать оскорбления. Хотя он был уверен, что их и не было: народ пока боялся говорить такое вслух. Но Алиссандр эти оскорбления прекрасно слышал. Они висели в воздухе ещё не опущенным рукой палача топором. В конце концов, Алиссандр был Исповедником. Он привык различать в пристальных взглядах, искривлённых губах и сжатых кулаках натачиваемое слепым страхом лезвие, которому было не суждено когда-либо опуститься на шеи Алиссандра и таких, как Алиссандр. Но это вовсе не значило, что топор не был занесён. И сегодня Алиссандру почему-то казалось, что топор не только опустится на Гэйлона, но и отсечёт его голову вместе с головой Алиссандра. Почему? Алиссандр не знал. На этом суде он выполнял ту же работу, что и всегда: предоставлял правосудие исповеданному. Мать-Исповедница молча вскинула руку, призывая толпу к тишине. И она смолкла. Лавина прекратила своё движение. На какое-то время. — Исповедник Алиссандр, — начала Бриара Балдвин, — вы обвиняете Исповедника Гэйлона во множественных изнасилованиях? Удивительно: толпа разом ахнула. Удивительно, потому что все давно знали, за какое преступление будут судить Гэйлона. Но может быть, люди просто не верили, что такое было возможно. Может быть, они никогда не могли предположить, что орден Исповедниц, всегда неукоснительно следовавший самым строгим нормам морали, мог такое допустить. Но… — Всё верно, Мать-Исповедница. — Каковы ваши основания? — Исповедник Гэйлон признался под исповедью. Возглас глубокого шока. Снова. Как хлопок по ушам, как пощёчина, он дезориентировал, затуманивал разум мороком подползающей, как стелющийся по сырой земле туман, паники. Но Алиссандр держался. — Кто исповедал его? — Я. Ни один мускул не дрогнул на лице Бриары Балдвин. Никто не мог понять её чувств ни о бедных девушках, ни о павшем от руки брата по ордену Гэйлоне. Её лицо было такой же маской, что и лицо Алиссандра. Словно одна статуя держала ответ перед другой. Мать-Исповедница холодно спросила: — Это правда, Исповедник Гэйлон? Гэйлон не ответил. Задай ему вопрос хоть сам Создатель, Гэйлон не ответит, пока того не пожелает Алиссандр. Он лишь вглядывался в лицо хозяина, пытаясь найти там крупицы удовлетворения его службой. — Ты порадуешь меня, если ответишь на её вопросы, — бесстрастно кинул Алиссандр. Гэйлон засиял. На его маленькие глазки навернулись слёзы радости от того, что он может угодить своему Исповеднику. А Алиссандр в глубине души захлёбывался в крике, потому что эта радость, которую он видел на лице названного брата — самая искренняя эмоция Гэйлона, что Алиссандр видел за всю его жизнь. — Да, — с жаром кивнул Гэйлон. — Это правда. Даже волшебники, повидавшие на своём веку достаточно, даже Зорандер, видевший, казалось бы, всё, что могла предложить жизнь, содрогнулся, сжимая челюсти. Бриара Балдвин же не моргнула и глазом: — Скольких женщин ты изнасиловал? Алиссандр не хотел это слушать. Он не хотел снова слушать то, что узнал в затихшем лесу Никобариса, не хотел чувствовать то, что почувствовал тогда. Как кровь застыла в жилах. Как сердце встало, не в силах гнать её дальше, чтобы поддерживать жизнь в Алиссандре, уши которого были вынуждены воспринимать сказанное братом. Найдя Гэйлона, Алиссандр и представить себе не мог… — Исповедник Гэйлон, — выдохнул тогда он. Гэйлон только улыбался, шагая ему навстречу. Улыбался своей вечно кривой, как каракули ребёнка, ухмылкой. Шагал расхлябанной поступью господина всего мира. — Алиссандр, — сказал он. — Не знал, что ты поблизости. Алиссандр не повёл и бровью. Ему оставалось только надеяться, что он вовремя взял свои эмоции под контроль и Гэйлон не заметил его шока. Он ответил тогда, абсолютно ровно: — В городке рядом обвинённый в изнасиловании потребовал исповеди. — И как? Виновен? — Был бы виновен — Исповедника бы ни за что не позвал. Им сейчас занимается волшебник Джисберт. Бедняга захотел быть медведем. — Медве-едь, — протянул Гэйлон. — Хороший выбор. Сильное животное. Алиссандр не любил Гэйлона. Никто не любил Гэйлона. Он был похож на улитку: безобидное создание, которое, тем не менее, не хочется брать в руки. Но неприятная личность — это всё, что можно было предъявить Гэйлону. За годы жизни у него не было ни единой осечки: исправно проводил исповедь, беспрекословно езжал туда, куда его направят. Волшебники, его сопровождавшие, никогда на Гэйлона не жаловались. — Какими судьбами, Гэйлон? — спросил Алиссандр. — В соседнем городке тоже кое-кого поймали, но доказательств было не так много. Попросили помочь, раз уж я проездом был. Тоже невиновен. Возможно, кто-то один просто издевается над девушками. А чтобы поймать было меньше шансов, выбирает из разных городов и селений. В соседнем. Гэйлон тогда сказал «в соседнем». Откуда ему было знать, в каком городе проводил исповедь Алиссандр? — Возможно. В любом случае этим будут заниматься Защитники Паствы. — Алиссандр глянул на Исповедника, всё приближавшегося к нему. Гэйлон, казалось, совершенно не волновался. Может, правда не волновался. А может, его лицо было такой же маской. Алиссандр рассмеялся, выдавливая правдоподобную улыбку: — Да ладно тебе, Гэйлон! Все всё понимают! Бриара уже у всех в печёнках сидит своими досмотрами и присмотрами за мужчинами-Исповедниками. Тот ещё генерал в юбке. Если бы не появился Торан Рал со своим предложением, она бы нас всех в подземелья Замка Волшебника давно отправила, как пить дать! — Пра-авда? — зевнул Гэйлон. — Ты что же, тоже иногда позволяешь себе расслабиться? — Жить по-человечески всем хочется, — всё тянул губы в улыбке Алиссандр. — Только я тебе вот что скажу: в Тамаранге с этим проще. Страна маленькая, представителя в Совете нет. Да и король у них тот ещё тугодум. Там прятать наши — кхм! — развлечения проще. — Да-а? — наконец остановился Гэйлон. Глянул на него исподлобья, хитро щурясь. — Спасибо за совет, брат, — он похлопал Алиссандра по плечу, корча грустную гримасу. — Жаль, что актёр из тебя так себе. — Зато реакция получше твоей будет, — выпалил Алиссандр, хватая руку Исповедника, так и лежавшую на его плече. Беззвучный гром вновь сотряс опушку, врезаясь ударной волной в уже побитые силой Исповеди деревья. Гэйлон рухнул на колени, впечатывая подол чёрной рясы прямо в грязь. И, вскинув голову на Алиссандра, благоговейно прошептал: — Приказывайте, господин, — Алиссандр смотрел, как плутоватая ухмылка на губах и хитрая насмешка в маленьких мутно-серых глазах гаснут, утопая в трепете безграничной любви. Глаза Гэйлона теперь видели только Алиссандра. Уши Гэйлона слушали только Алиссандра. Его жизнь, его «я» — теперь ими был Алиссандр. — Кого ты исповедал здесь? — Никого! — лицо Гэйлона светилось от радости, ведь он мог услужить своему господину. — Не лги мне: я чувствовал высвобождение твоей силы. — Я не лгу! Не лгу! — О, Алиссандр знал это. Никто не мог солгать под магией Исповеди. Он просто делал свою работу: искал правильный вопрос, чтобы получить правильный ответ. Гэйлон же бился в поклонах, умываясь собственными слезами. — Пожалуйста, господин, я говорю правду! — Хорошо. Я верю тебе. Почему ты использовал свою силу? — Я-я… Я не использовал. Это природа. — Я не понимаю тебя. — Создатель, должно быть, посмеялся, давая Исповедникам и Исповедницам их непроницаемые маски. Их лица в сравнении с лицами исповеданных, способных сменить самую яркую радость на глубокое отчаяние, были лицами мертвецов. — Я-я-я… был с колдуньей! — Ты с ней совокупился? — Да, — закивал Гэйлон, радостный, что смог объяснить господину то, что тот хотел. Никаких эмоций. Алиссандр не чувствовал ничего, стоя перед валявшимся в его ногах братом, таким же Исповедником, как он. Он не должен был чувствовать что-либо, если хотел добраться до правды. Если он позволит себе сожаление, если позволит себе ужаснуться, даже если Алиссандр позволит себе просто осознать, в чём ему признавался Гэйлон, он, наверное, просто молча осядет на землю. Но докопаться до правды — его долг. Долг как Исповедника. А для этого Алиссандр должен был твёрдо стоять на ногах. Твёрже, чем бездушная скала в горной цепи Ранг-Шада. — Расскажи мне всё, Гэйлон. Я буду очень рад, если ты всё мне расскажешь. — Да! Да, я порадую господина! — гнул спину в поклонах Гэйлон. — Как-то после исповеди я остановился в доме градоправителя, чтобы ехать в Эйдиндрил с рассветом. У него была очень красивая дочь. Волосы! Мне очень понравились её светлые волосы! Я не удержался и взял её, чтобы получить удовольствие, и выпустил силу. Но я не исповедал её! — замотал головой ублюдок. — Я не исповедал её! Вы расстроены, господин? Я разочаровал вас? Я исповедую другую! — Нет, Гэйлон, не нужно. Это наша природа — мы не можем сдержать силу в момент высшего наслаждения. Я понял тебя: ты не исповедал её специально. Продолжай. — Я сказал ей, чтобы вела себя, как обычно до исповеди, и уехал. А потом подумал, что можно так делать и дальше. Никто не заметит. — Сколько их было? — Я-я, — забегали маленькие глазки, — не считал. Я расстроил вас, господин! — Исповедник вцепился в рясу Алиссандра. Он ползал на коленях, впиваясь скрюченным руками в ткань. Затем, взревев, схватился за волосы, стал расцарапывать себе лицо. И Алиссандр и хотел бы сказать, что он остановил Гэйлона, успокоил несчастного исповеданного, но… Алиссандр просто молча смотрел. — Я не могу сказать вам! Я могу назвать вам некоторые имена! Вас это порадует, господин? — Всё хорошо, Гэйлон, сейчас это не нужно. Расскажи мне, относишься ли ты как-то к обвинению, по которому я приехал сегодня? — Да! — обрадовался Гэйлон. — Да, господин, это был я! — он стучал по груди и кивал. — Я сказал девушкам из тех городов, где были вы и я, чтобы они обвинили кого-то ещё! — Зачем? — Некоторые из них оказались беременны и мне нужно было найти для них причину. О, вот это Алиссандр почувствовал. Ледяной холод, приморозивший желудок к позвоночнику. — Сколько беременны? — Может, с десяток, господин. Алиссандр был хорошим Исповедником. Одним из самых сильных в ордене. Он идеально держал маску, всегда честно вёл допрос, никогда не издевался над исповеданными. Это было впервые, когда он позволил себе сжать губы до тонкой побелевшей полосы. Впервые, когда он позволил себе неприкрытую ярость в глазах, позволил себе сжатые до ногтей, впивавшихся в ладони, кулаки. Алиссандр, касавшийся настоящих зверей в человеческом обличье, впервые позволил себе чистую злость на беспомощное существо, которое уже не было человеком и больше никогда им не будет. С десяток. Он сказал «С десяток». Может быть. А может, больше. Бесконтрольно рождающиеся Исповедники. Исповедники, о которых никто не знает. У которых нет ордена, чтобы вырастить их и обучить, как не калечить людей. Благой Создатель!.. Алиссандр, хватая Гэйлона за воротник рясы, взревел: — Ты обрюхатил как минимум десять женщин?! Изнасиловал их и исповедал?! — Господин, господин! — трясся в рыданиях Гэйлон. — Я не исповедовал их, я не исповедовал! Я расстроил вас, я должен умереть! Алиссандр, сжимая воротник всё сильнее, находя удовольствие в панических слезах Гэйлона всё больше, процедил сквозь зубы: — Ты меня очень порадуешь, Гэйлон, когда поедешь со мной в Эйдиндрил. И всё в подробностях расскажешь Матери-Исповеднице. Гэйлон, утирая слёзы и совершенно не обращая внимание на то, что он едва касался носками земли, всё ещё удерживаемый рослым Алиссандром, рассыпался в благодарностях. — И скажи мне вот ещё что: где всё это время был твой волшебник? — А его я исповедал, господин. Хотите, я исповедаю кого-нибудь ещё? Алиссандр тогда хотел только одного: смотреть, как Гэйлона сжирает огонь Волшебника. Или как разверзаются небеса, чтобы молния Создателя покарала его. Или как сама Мать-Исповедница касается ублюдка и в его самодовольных глазёнках снова крошится его самая суть. Алиссандр хотел обо всём доложить в ордене, чтобы Бриара Балдвин спасла его братьев и сестёр от позора. Он хотел найти несчастных женщин и их беспризорных детей, чтобы обучить малышей, пока не случилось беды. Но всё вышло по-другому. На суд пришли дипломаты. Сюда пришли горожане. То, что должно было остаться между волшебниками и Исповедниками, они молча слушали, уже не охая и не причитая. Как будто, чем дальше говорил Гэйлон, тем меньше сил у них оставалось, чтобы ужаснуться. Как будто их запас шока был исчерпан. Они выйдут из дворца Исповедниц, наверняка в таком же молчании. Придут домой, не проронив ни слова. Но потом… Они понесут вести. С грохотом кружек эля, с шелестом сушащегося во дворе белья будет расходиться молва о том, какими чудовищами были Исповедники. Как они пользовались силой, насилуя женщин, как заставляли их пачками вынашивать таких же уродов. Этого нельзя было допустить. Ордену не будет веры после такого. Люди взбунтуются, рано или поздно схватятся за оружие. Исповедники, защищаясь, будут вынуждены касаться магией самых смелых. И тогда придётся вмешаться волшебникам. Им грозит война с собственными людьми. Бриара Балдвин не должна допустить этого. Она обязана исправить свою ошибку. Алиссандр посмотрел на неё, холодную и неподвижную, будто каменную. Посмотрел на Зорандера, с каждым словом Гэйлона становившегося всё более багровым. — Почему ты сделал это? — спросила Бриара Балдвин. Гэйлон затрясся. Затрясся, как фанатик, как умалишённый. Лишённый своего «я», он не понимал, что его причина может быть ужасна, может быть отвратительна. Он испытывал такой же трепет перед ней, какой испытывал настоящий ещё осознававший себя Гэйлон, честно отвечая на вопрос, потому что теперь только это имело значение: — Мы хотели создать орден Исповедников! Это было похоже на взрыв. Как будто какой-то волшебник-юнец, наплевав на запрет алкоголя, напился и, не сдержав силу, разрушил половину города. Таков был грохот рёва толпы. Люди, перегибаясь через балюстрады, сыпали проклятьями, плевали себе под ноги, желали самых страшных мук в объятиях Владетеля всем Исповедникам разом. Они призывали Бриару Балдвин уничтожить монстров. Но Гэйлон как будто их и не слышал: — … из-за них. Из-за людишек, которые никогда не осмелятся плюнуть нам в лицо, зато плевали себе под ноги за нашими спинами. Из-за тех, кто называет нас чудовищами, но, случись что, сразу бегут за помощью к нам. Они, слабые и никчёмные, считают, что лучше нас. Считают, что могут помыкать нами. Мы хотели показать им, как обстоят дела на самом деле. — Кто — «мы»? Гэйлон перечислил имена. Алиссандр с ужасом осознал, что среди них были не только те, кого действительно можно было заподозрить в злоупотреблении силой, но и те, кто, казалось, не мог обидеть и мухи. Ни один из них не присутствовал в зале. Их даже не было в Эйдиндриле. И — о, Создатель! — таких отступников было много. Добрые Духи, скольких Исповедников и Исповедниц они могли наплодить?! А Гэйлон всё продолжал, преданно оглядываясь на Алиссандра: — Мы хотели освободить нас, освободить таких, как мой господин. Мы больше не хотели пресмыкаться перед Исповедницами, не хотели держаться за юбку женщин. Мы сильнее. Мы выносливее. Ни одна женщина в Срединных Землях не может себе позволить то, что может Исповедница, пока в наших странах есть мужчины. И мы ничем не хуже. Торан Рал показал нам это. Бриара Балдвин ничего не ответила. Лишь вскинула руку, успокаивая взбесившуюся толпу и, объявив, что совет вместе с волшебниками удаляется, чтобы принять решение, ушла, оставляя Алиссандра, Гэйлона и собравшихся в тени колонн Исповедников и Исповедниц под защитой стражи дворца.***
Алиссандр мог с уверенностью сказать, что он ненавидел Гэйлона. Ублюдок посмел посеять раздор в ордене, посмел запятнать их честь! У Исповедников не было никого, кроме их братьев и сестёр, ни одна живая душа, кроме их ордена, не протянет им руку помощи и не поддержит. Они защищали народы Срединных Земель и они же жили с клеймом монстров, исполняя свой долг. Матери, завидя Исповедника, хватали малышей на руки, шепча им никогда не приближаться к мужчинам в чёрных рясах и женщинам в чёрных платьях. Мужчины прятали своих жён и взрослых дочерей, женщины — мужей и сыновей, опасаясь, что те приглянутся Исповеднику или Исповеднице в качестве супругов. Призывая их, чтобы восстановить справедливость, люди после, когда их любимые признавались в ужаснейшем, клеймили их чудовищами, развративших проклятой магией души их близких. Короли и королевы, держась за свои троны, улыбались, потчевали их лучшими яствами и развлекали лучшими песнями, в душе мечтая, чтобы каждый из Исповедников издох где-нибудь по дороге домой. Нигде им не были рады, кроме дворца Исповедниц, нигде больше им не было места. И Гэйлон и такие, как Гэйлон, всё разрушили. Они должны были ответить за это. Бриара Балдвин это так не оставит. С грохотом дверей и топотом десятков ног совет вернулся на свои места. Суд продолжился. Гэйлону вынесут приговор. — Суд принял решение отрубить Исповеднику Гэйлону голову. Приговор будет приведён в исполнение немедленно. Толпа рукоплескала Бриаре Балдвин, дипломаты довольно улыбались, смотря, как стража уводит Гэйлона. Но ему было всё равно. Он их не слышал. В его голове не было никакого Гэйлона, чтобы что-то услышать. Не было никого, кто захотел бы закричать или вырваться. Отсечённая голова уже не имела значения: Исповедник Гэйлон умер в лесах Никобариса. Бриара Балдвин, вскинув руку, заставила толпу замолчать. — Вам есть, что ответить на обвинения, Исповедник Алиссандр? Алиссандру показалось, что он ослышался. Его лёгкие сковал холод, подобравшийся незаметно, словно змея, и свернувшийся кольцом вокруг его самой сути. — Прошу прощения, Мать-Исповедница? — Вы утверждаете, что коснулись Исповедника Гэйлона. Можете ли вы предоставить доказательства, что вы не приказывали ему покрывать свои такие же преступления и не называть вашего имени или чьего-либо ещё в списке «ордена Исповедников»? У Алиссандра тряслись руки. Он вытерпел весь этот кошмар, ни разу не дрогнув, но теперь у него не хватало сил, чтобы унять хотя бы кончики пальцев. Он понял, что с самого начала казалось ему неправильным. Всё. Сам суд был неправильным с самого начала. — Я официально под следствием, Мать-Исповедница? — Да. С самого начала это не было судом вовсе. Это был фарс, спектакль для приглашённой толпы, для высокопоставленных зрителей, восседавших перед Алиссандром с вежливой улыбкой участия, скрывавшей червивую гниль злорадства победителя. Бриара Балдвин никогда не собиралась судить Гэйлона. Всем было плевать на Гэйлона. Здесь судили его, Алиссандра. Здесь судили каждого невиновного мужчину-Исповедника самым жестоким судом: мнением толпы. Никто им не поможет. Никто не восстановит справедливость. Бриара Балдвин, Мать-Исповедница, обязанная защищать невинных и карать преступников, кем бы они ни были, сама была не прочь избавиться от «гнёта» мужчин и создать «орден Исповедниц». Только Исповедниц. — Я требую Исповеди, — ответил Алиссандр. Люди наверху заткнулись. Лорды, герцоги и принцы постирали с лиц улыбки. Только Бриара Балдвин даже не моргнула. — Прошу прощения, Исповедник Алиссандр? — повторила она его слова. — Я. — Алиссандр, чувствуя, как жар гнева плавил холод в груди, шагнул вперёд. Его руки тряслись от возмущения, от несправедливости, но ноги стояли твёрдо. Он останется недвижимой скалой до конца. Он будет стоять на своём и защищать правду до последнего. — Требую! Исповеди! Алиссандр слышал громыхание сапог за своей спиной — стража метнулась на его крик, опасаясь последствий гнева Исповедника. Мужчины. Всесильного чудовища. Алиссандр едва не расхохотался, когда они остановились. О, они были смелыми достаточно, чтобы прибежать демонстрировать готовность исполнить свой долг, но недостаточно — чтобы исполнить его на самом деле. Позорище! — Нет. «Нет». Алиссандр смотрел на Бриару Балдвин, смотрел на женщину, которую его братья и сёстры поклялись защищать ценой жизни, и не понимал, кто она такая. Кем была эта женщина, что смела так просто отказывать ему?! — Это моё право как жителя Срединных Земель! Бриара Балдвин только улыбнулась: — Магия женщины-Исповедницы убьёт мужчину-Исповедника. Алиссандр не верил своим ушам. Он смотрел на каменные лица волшебников, не высказавших ни одного возражения. Никто не поможет. — Что за чушь? — Вы хотите проверить мои слова, Исповедник Алиссандр? Он кивнул. Бриара не сможет скрывать свою ложь, если всё же коснётся Алиссандра. Но по своей воле она этого не сделает. Ему придётся вынудить её сделать это. Развернувшись вправо, Исповедник выхватил из-за пояса ближайшего стражника нож и, перехватив рукоять, сорвался прямиком к креслу Матери-Исповедницы. Под крики людей он с грохотом вскочил на стол, занося клинок прямо над грудью Бриары Балдвин. Алиссандр видел, как её рука инстинктивно взметнулась к нему. Вот так. Он всё сделал правильно. Алиссандр не собирался убивать её. Лишь заставить защищаться. Беззвучный гром сотряс дворец. Колонны содрогнулись, роняя каменные слёзы. Те, кто оказался вблизи Исповедницы, выпустившей свою силу, завыли от боли. Волшебники охнули. Только волшебник Зорандер даже не поморщился, словно боль от ударной волны его миновала. Алиссандру тоже не было больно. Алиссандр был счастлив. Он смотрел на самое прекрасное лицо в мире, принёсшее покой в его душу. Он никогда не чувствовал такой радости. Никогда не чувствовал такого… тепла. Как чай матери, искренней заботы которой Алиссандр никогда не знал, магия Матери-Исповедницы согрела его душу. Если бы Алиссандр мог предположить, каково будет блаженство любви к этой женщине, он никогда бы не посмел кинуться на неё с ножом. А может, наоборот, занёс его, только чтобы познать это счастье. И теперь, роняя нож на беломраморный пол, Алиссандр знал: он сделает для этой женщины всё. — Приказывайте, госпожа, — прошептал он, опускаясь на колени. Она ответила очень тихо. Алиссандр был рад, что он всё равно расслышал. Его госпожа расстроилась бы, если бы он не выполнил приказ, потому что не слышал его. «Умри» — прошептала она одними губами. Сердце Исповедника Алиссандра остановилось счастливым.***
Торан Рал смотрел на тело Исповедника Алиссандра. Его остекленевшие голубые глаза вперились в потолок, на безмолвно взиравшую на суд с высоты фрески Магду Сирус. Его тело, рухнувшее на стол, замерло навсегда, больше не способное защитить хозяина и отстоять истину. Торан наблюдал весь этот фарс с самого начала. Видел всё и понимал, что происходило на самом деле. И жалел, что послушал Айзека и не стал вмешиваться. Это Айзек, его Исповедник, написал Торану со словами, что он должен был присутствовать на этом суде. Но не высовываться. Быть осторожным. И Торан сделал это ради него, опасаясь навредить другу. И теперь застывшая в жилах кровь Исповедника Алиссандра была на его руках. Ренниус был прав. Как наставник был прав, когда сказал, что Торан недооценил возросшее влияние мужчин в ордене! Прав он был, и когда говорил о напряжении между Исповедниками и Исповедницами. А Торан не послушал. До Торана у Исповедников не было своих волшебников. Исповедницы расходовали всю свою силу за раз, вынужденные потом восстанавливаться в течении суток в лучшем случае. Сопровождение волшебника в моменты слабости было им необходимо для защиты от отчаявшихся родственников виновных, которых Исповедницы отправили на смерть. Но Исповедники не нуждались в восстановлении. Их силы были неисчерпаемы, они могли касаться людей сутками напролёт и даже не вспотеть. Волшебники им были ни к чему. Так, проводя полжизни в странствиях с магами, Исповедницы имели тесные связи с последней линией защиты их власти в Срединных Землях, от которой мужчины их ордена были отрезаны. А Торан пошатнул эту систему. Эти женщины, эти дети, эти смерти — Гэйлона и Алиссандра — это всё его, Торана, вина. Он больше не имел права просто молча смотреть. Торан, одетый в чёрное, затесался среди Исповедников, слушая, наблюдая. Он стоял далеко, не выделяясь, как и просил Айзек, но Торан слышал всё так, будто был прямо за спиной у Бриары Балдвин. Для волшебника такой трюк — просто ребячество. Толпа рукоплескала Матери-Исповеднице. Простой народ призывал коснуться всех Исповедников, знать предлагала идеи, как добраться до тех мужчин, что успели уехать из Эйдиндрила. Они поверили, что магия Исповедницы смертельна для Исповедников. Но Торан всё слышал. «Умри». Он, смотря на бесстрастную женскую фигуру в белом, прямую и гордую, как неверную статую какого-нибудь народного героя, скинул капюшон плаща, продираясь сквозь чёрные рясы и платья. — Это неприемлемо! — громыхнул Торан. — Магистр Рал, — Бриара Балдвин оставалась неподвижной, спокойно взирая на разъярённого волшебника. Может, её и удивило присутствие Торана. А может, она знала. А может, ей было всё равно. — Все Исповедники будут строго наказаны за свои преступления. Вы можете не беспокоиться об этом. О, она поняла. Бриара Балдвин не была дурой и не могла не понять, что неприемлемым для Торана сейчас были вовсе не отбившиеся от рук Исповедники. Но смела выворачивать всё в удобную ей сторону. Торан ей этого не позволит: — Я требую справедливого суда только над названными Исповедником Гэйлоном мужчинами и только тогда, когда их вина будет доказана! Я слышал, как вы приказали Исповеднику Алиссандру умереть! Любой волшебник вам скажет, что байка о несовместимости дара мужчин и женщин ордена — бред! — Вы можете это доказать? — Бриара Балдвин оглядела весь зал. Медленно, никуда не торопясь. — Кто-нибудь может подтвердить слова Магистра Рала? Разумеется, никто не мог. Не мог захотеть это сделать. Торан глянул на Ренниуса, отговаривавшего воспитанника от поездки в Эйдиндрил. — Исповедь подтвердит мои слова. — Торан! — воскликнул наставник, дёрнувшись. Мать-Исповедница лишь коротко улыбнулась, поднимая руку в успокаивающем жесте. — В этом нет нужды. Вы искренне верите в свою правоту: исповедь ничего не покажет. Я понимаю, Магистр Рал. Вы многое сделали для мужчин ордена, вы доверяли им. Ваше стремление защитить друзей, — она оглянулась, безошибочно найдя в толпе Айзека, — достойно восхищения. Ну разумеется. Конечно, она не допустит исповеди Торана. Бриара Балдвин затеяла опасную игру: одно неверное движение — и толпа понесёт молву не об Исповедниках-монстрах, а о Матери-Исповеднице, что затыкает неугодных ради сохранения власти. Её зрители помогли Бриаре победить сегодня. Но, пока они не вернулись домой, а смотрели с высоты балконов, они могли её же и уничтожить. — Я требую справедливого суда над виновными и пресечения гонений невинных, Мать-Исповедница, — повторил Магистр. — Д’Хара не входит в Срединные Земли, Магистр Рал, также, как и Срединные Земли не являются территориями Д’Хары. Здесь вы не имеете права требовать ничего. Он только усмехнулся. Усмехнулся и с улыбкой, похожей на оскал, повернулся к толпе Исповедников и Исповедниц за своей спиной. — Вы правы. Д’Хара не имеет права вмешиваться в дела Эйдиндрила, как Эйдиндрил не имеет права вмешиваться в дела Д’Хары. Потому я обещаю каждому Исповеднику и его детям, пострадавшим от несправедливых гонений, убежище в Народном Дворце, — он, коротко кивнув Айзеку, вновь повернулся к Бриаре Балдвин, — и запрещаю впредь Исповедницам показываться в моей стране, пока честь ордена не будет восстановлена. Бриара Балдвин приподняла бровь: — Вы ведь понимаете, что, приди Исповедницам в голову наведаться в Д’Хару, нас никто не остановит, пока мы не доберёмся до вас лично? Торан больше не улыбался. Время на смех кончилось. — Рискните проверить, что сильнее: магия исповеди или д’харианские Узы. Торан Рал блефовал. Исповедь была сильнее. Исповедь была сильнее чего бы то ни было, ведь была силой самой истины. Оказалось, исповедь сильнее и истины тоже.