Световое шоу

По запотевшему стакану с ледяным вишнёвым компотом стекала одинокая крупная капля. Я на автомате слизнул её и поймал на себе жадный остановившийся взгляд Вереда, сидящего с книгой напротив. Весенний ветер, пахнущий соком деревьев и талым снегом, чуть ворошил длинные волосы и путал их в тёмных очках, съехавших на переносицу, и чёрные глаза Вереда, казалось, сияли темнотой при взгляде на меня, как тень в солнечный день. Над кроной юной вишни, оперившейся розовыми рюшками, шили воздух острыми иглами своих тел стрижи, закрепляя стежки резкими криками. Стрижи в этом году прилетели рановато — обычно мы ждали их после отцветших каштанов на аллее у главной площади. Солнце было ещё немного с зимним полутоном — белоснежным, и это превращало золото лучей в платину, зато вечером нашу сторону Башни заливало алым. Закаты были невероятно яркими, насыщенными, ощущались почему-то трогательными и открыточными, как воспоминания. В эти месяцы заказы у нас в основном были от приезжих: решившие побывать в наших краях и посмотреть на знаменитое световое шоу часто заходили без записи и просили сотворить им какую-нибудь безделушку на память. В то же время в нашем городе было принято уезжать на это время в края с более тёплым или хотя бы стабильным климатом: в мае нас заливали внезапные сильные дожди, а вечерами с океана иногда приходила волна тяжёлого, почти осеннего холода, заливая город эпоксидной смолой мёрзлости, скованности и жёсткого инея по свежей траве. Я был очарован маем и каждый раз наслаждался его капризным характером и нежными прикосновениями замёрзших ладоней к щекам. Я помню, как мама собирала меня в какую-то поездку в это время — саму поездку я не запомнил, а вот её прохладные обветренные руки, как у Ланы, проходились быстро по моей куртке, поправляли шарф и, наконец, ласково скользили по щекам, а потом она быстро целовала меня в лоб, и я казался себе маленьким-маленьким и очень любимым. И защищённым от всех бед в мире, если в мире вообще существовали беды. Кай вышел в сад и с хрустом и наслаждением потянулся, а потом протянул мне без слов открытую тёмную бутылку вина. - Тебе понравится, - сказал он, глядя на меня горящими глазами. - Батя прислал. Тьорку не предлагаю, это красное сухое. Веред поморщился второй раз: хруст суставов он тоже терпеть не мог. Кайрус свалился на деревянную скамейку рядом со мной и с удовольствием подставил лицо солнцу. Он и сам был, как солнце, только поздне-осеннее: крепкий, уже каким-то образом загоревший, веснушчатый, с рыжими кудрями и аккуратной бородой, всегда радостный и пышущий энергией и оптимизмом. Мне иногда казалось, что он слеплен из красной глины, что он — как нагретый пляж или блещущий в лучах рубин, настолько он был заземлённый, настоящий. И после того, как болезнь его ушла, он как будто развернулся в полную силу и стал вдыхать в наш дом настоящую жизнь своим громким смехом, добродушными простоватыми шутками, от которых мы все хохотали до слёз. Световое шоу было вечером; я осторожно отхлебнул вино и перекатил его на языке. Вино было живым, пощипывало язык, играло вкусами, немного кисловатый, как будто лимонный — и что-то яблочно-ежевичное, с мятой. - Хорошее? - Хорошее, - согласился я и протянул Каю вино. Тот, щурясь на солнце, закрыл его, поставил на землю и, положив руки за голову, устроился на лавочке, бухнув ноги мне на колени. Я переглянулся с Вередом, и мы оба улыбнулись. Умение Кая везде устраиваться ко сну, как будто он был большой весёлой собакой, стало в нашем доме частью будничного уюта. Иногда мы куда-то ехали, а он прикрывал глаза шарфом и засыпал, положив голову на колени разомлевшего от этого Жойнэ. Мы очень ждали эту весну. Зима была почему-то тяжёлой — сильно дважды болела моя младшая сестра и её дети, причём так сильно, что Веред буквально ночевал у её кровати. Были проблемы с заказами, были какие-то неспокойные времена, были природные катаклизмы и даже массовая вспышка заболевания на Северной равнине… Мы все ходили серые и усталые, но новая весна медленно вдохнула в нас солнце, жизнь и краски. Мы ожили в ней, и весь мир тоже как будто ожил. Ручьи смыли холод, медленно распустившаяся зелень и нежные первоцветы прогнали монохром стылости, солнце переключилось на тепло и выбило из нас тревоги и беды, как пыль из старых ковров, и мы снова стали чистыми и мягкими, и нам перестало быть противно от собственных остекленевших глаз — мы были слабыми и уставшими, но — живыми. Как это терпкое вино, которое принёс Кай. Вечером мы вышли на ту же крышу, на которой когда-то впервые выходили с Вередом — теперь это стало традицией, а мы были не вдвоём, а вчетвером, со всеми моими друзьями и партнёрами. За столиком сидели Юлия с Норли, обе серьёзно-отрешённые, как статуи со сложенными на коленях руками, одна из угля, другая — из гранита. Сеньор Баротти сидел у самой крыши, заглядывая вниз, на коленях у него сидела одна из его розовощёких весёлых внучек, серьёзно хрустя арбузом. Люди внизу замерли. Мы взмахнули руками — и начали творить. Мы творили весь свет, чтобы прогнать тьму. Разноцветные лучи заполонили тёмное небо, играли на низких тучах, а потом сложились в множество фигур. Мы творили всё, что любим, универсальные символы любви и света, понятные каждому человеку. Мать, принимающая ребёнка на руки. Взлетающие голуби. Люди, обнимающие своих родителей. Первые лучи солнца в окне, блестящие на старом будильнике, пронизывающие занавески. Неподвижный и бесконечный фиолетовый океан, на миг затопивший весь город светом, огромные киты, дельфины, водоросли — всё такое безмятежное и объединяющее мир, как объятия. Само понятие мира и любви, воплощённое в покачивающейся воде, а потом — превратившееся в многократные разноцветные звёзды, слившиеся в радугу, в северное сияние, распавшиеся на золотистых бабочек, несущих тепло и радость самих по себе… Нам каждому, не сговариваясь, хотелось передать миру радость. Нам хотелось сказать: это новая весна, а за ней будет ещё год, и будет ещё время, и будут новые радости — пусть небольшие, пусть безделушечные, но свои. Вы все устали, мы все устали, но в нас есть жизнь и человечность, и у нас есть новая весна, и у нас будет ещё молодость в сердце, у нас будут ещё танцы под дождём, потому что так работают люди: они умеют оживать сердцем даже после самых тяжёлых ударов судьбы. Они умеют обнимать и дарить тепло даже тогда, когда связаны по рукам и ногам, с кляпом во рту — они могут дарить тепло кому-то рядом одним только понимающим взглядом. Потому что даже в темноте, в холоде, они находят в себе силы оставаться людьми, несмотря ни на что. Потому что мир рано или поздно приходит к счастью, а не к несчастью, потому что всё становится лучше и обязательно станет лучше. А если не станет — мы станем светом, который разгонит тьму. Потому что всегда есть свет. Я повернулся и увидел, что лицо Вереда блестит от слёз. И только тогда понял, что тоже плачу, я просто не замечал слёзы, скатывающие по щекам. Я снова повернулся к осветившемуся небу и ударил летним сияющим дождём по городу. Смывайся, смывайся, зима, горите, сердца, уходи, темнота. Будет лучше. После будет лето.