***
Мхи сменялись неровной брусчаткой и вновь тонули в терновнике, вынуждая петлять невидимыми витиеватыми улочками — будто город ещё жив, а колонны подпирали небо для незримых глазу гостей. До озера оставалось чуть более полста метров — лишь спуститься с уступа. И, тем не менее, именно здесь, извиваясь по уровню, шла полоса туманов: воздух стал более влажным и тёплым, приятно обволакивал замёрзшие за время пути ноги — даже сквозь ткань. Аста воодушевлённо метался меж пушистых кустов, тщетно пытаясь найти распустившиеся цветы и сполна налюбоваться их великолепием: подобное он вновь увидит нескоро. Пепельная макушка, словно Луна, выныривала среди сизо-зелёного моря, то вновь исчезала — оставался лишь извечный хохолок, перемещавшийся забавно, словно маячок, и причудливо «мигавший» в тумане. Юно забылся, что неплохо бы не отставать, — замер ещё у подножья прошлого уступа и неотрывно наблюдал за мечущимся сгустком восторга и любопытства. Сыплющиеся как из рога изобилия возгласы казались тем более громкими из-за глухой тишины вокруг, но не возникало желания заткнуть их. — Хей, ты чего застыл? Примёрз, что ли? Забавное замечание, когда воздух столь душный от собравшегося пара. Юно всё же пошёл вдогонку, но скоро вновь остановился, настороженно присматриваясь к тропе. Тепло определённо сочилось из-под земли — и мана тоже. Такой контраст привлекал внимание и настораживал больше всего, ведь магия для Забытых земель была так же несвойственна, как и гласило название. Если это отзвук с Зачарованного севера, им стоило сматываться да поскорее. — Не иди дальше, — Юно ускорил шаг, догоняя брата. Тот же внезапное проявление эмоций воспринял по-своему: — Ну наконец-то ожил! Давай наперегонки до берега? — Аста! — пепельная макушка нырнула в туман, вынуждая сорваться на бег. Когда дело касалось маны, лишь этому неугомонному существу было невозможно что-то доказать. По крайней мере быстро и доходчиво. Тропа разветвилась, устилая землю разбитым щебнем. Торопливый топот заглушил треск, но мана не дала обмануться, заставляя Юно спешить. Чужая ладонь почти оказалась в его, когда брат извернулся, поскользнувшись на цепочке влажного мха, но врождённая ловкость позволила встать сразу же, чуть проехавшись по земле бедром. — Тебе ещё до меня- — улыбка сползла синхронно с тихим скрежетом. Зелёные глаза не мигая уставились на поползшую под ногами трещину. — Но мы же успе-? Земля провалилась, дав недвусмысленный ответ. Юно хлестнул ветром, отбрасывая обломки, но удержать человека было непосильной ему задачей — и братья рухнули в воду. Магия немного замедлила падение, не позволив сполна приложиться о дно. Спине стало жарче от удара. Аста стремительно всплыл, отплёвываясь от набравшейся в рот воды. Юно смахнул налипшие поверх глаз пряди, сверля взглядом то застланный паром «потолок», то скачущий от прыжков затылок. — Прелестно, просто прелестно… — парень вскарабкался на застланный плиткой борт и сразу съёжился: опустившийся с поверхности воздух казался в разы холоднее. Желания окунуться назад резко прибавилось. Они и не представляли, что найдут нечто подобное — так близко от дома, даже не вблизи столицы. Свод держался на оплетённых терновником вогнутых колоннах и прорастал тонкими корнями, что терялись среди листьев. Стены небольшой комнаты были выложены мраморными плитами; те, что покрупнее, были сложены в шедшую по периметру сплошную полосу и расписаны бытовыми мотивами: сбор урожая, гуляния у реки и прыжки молодых через костёр, роскошные яблочные сады и наравне с ними — причудливые, похожие на мухоловок цветы, что с хищной красотой поджидали среди трав. Мох прорезался среди устланного обломками пола и мягко пружинил под ладонью, сочась плеснувшейся на него водой. Это место вопреки натиску времён сохранилось лучше церкви, лучше всего Хаджа разом и — братья были уверены — даже королевских замков, словно запечатлённых наяву на страницах книг. Сотни исписанных магическими вензелями и барельефами, инкрустированных камнями поверхностей подвергались тщательному досмотру и реставрировались из года в год ради сохранения бессменного очарования — ни мельчайших трещин, ни тончайших сколов. В объятиях же природы каждый новый «дефект», что так не понравился б знати, лишь дополнял уже созданный шедевр, словно учитель добавлял совершенные, искусно подобранные штрихи на холст ученика. И здесь цвели розы. Распустившиеся вовсю бутоны, от миниатюрных до размера с ладонь, пестрели во всём великолепии, наполняя серо-мраморную купальню красками. В свете магических кристаллов красные лепестки были ярче крови, багровые — спелее осенней вишни, а редкие белые розы, росшие под самым сводом, заставлял блекнуть Луну и звёзды. Статуя беловолосой женщины, с крыльев которой плавным водопадом опускалась вода, не мигая смотрела на незваных гостей. Разлогий венец из алых роз оплетал косы и острые уши. — Ты видишь то, что я вижу? Аста сжался от того, как громко зазвучал его голос и громко плеснула с одежды вода, едва он взобрался на примыкавшую к купальне ступеньку. Юно молча кивнул, не находя слов ни от пленившей его картины, ни от нелепых вопросов, что, казалось, посыплются из брата даже в самой сложной ситуации. Пепельноволосый как можно тише сделал шаг, затем следующий, поджимая губы из-за хлюпающей в ботинках воды. Холод прилепил одежду к телу, немного подёрнув шлейф очарования. Касание же к стенам встретило неожиданным теплом, ровно как возвышавшегося под ним гладкого камня, не стёсанного под уровень пола и поросшего редкими ветвями терновника. Парень перевёл взгляд на Юно, затем на провалившийся потолок. По-хорошему неплохо бы выбираться, постараться вновь не найти приключений на голову и засесть на кухне с кружкой горячего чая да в сухой одежде, но простыть и так было запросто. Аста как наяву видел нахохлившегося брата — закутавшегося в плед, старательно прячущего покрасневший нос и злющего, как выпавший из гнезда птенец. В первую очередь — на себя. Так было в детстве, когда они не успели вернуться из соседней деревни и попали под дождь, когда Аста без шарфа выскочил во двор играть в снежки и Юно убил не один час, чтоб подловить его и обвязать собственным; прошлой осенью, когда они последними в деревне пошли купаться на речку, перемазавшись в грязи, пока упорство и палка вновь пытались пробиться сквозь стену ветра… с нервной улыбкой вспоминались случаи менее безобидные, после которых братья молились, чтоб насыщенно-чёрные локоны сестры не пошли сединой. И в каждом из этих спорных предприятий Юно был рядом: сразу по своему желанию или по воле случая, от похода за соседскими яблоками на день рождения Аруру до незабвенной зимней ночи, которая должна была закончиться совсем иначе — уж никак не набором переломов у одного и затянувшейся ангиной у другого. Губы тронула улыбка. Аста, как мог, тихо подкрался к Юно, едва тот поднялся на ноги, и столкнул обратно в озеро. Смех оборвался всплеском воды: ветер обвился вокруг щиколоток парня и с силой потянул, заставив плюхнуться следом. — Неужели так мёрзнуть хочешь? — вода снова плеснула в лицо, прилепляя мокрые пряди поверх глаз, но маг не остался в долгу и обрушил вдвое больший залп в ответ. Сочащиеся паром капли приятно били по щекам, смывая холодное прикосновение опустившегося с поверхности воздуха. — Да ладно тебе: у нас ещё полно времени. Но дело было не во времени и напитавшейся водой ткани, что сковывала движения. Когда Аста стянул рубашку и выбрался наверх, дабы расстелить на тёплом камне, Юно приложился затылком о берег — не то с досадой, не то с яростным пониманием, что лучше убираться отсюда, и всё сплеталось в тугой, неопределённый комок под сердцем, помутняющий рассудок. Мерное журчание ручья отражалось от стен, замыкая и без того небольшое пространство словно в коробку. Он мог вырваться прямо сейчас — просто встать и уйти, оставив Асту в недоумении, но Юно и сам не знал, чего хотел. Его размеренное бегство сломалось о глупую случайность, заставившую вместо цветущих терновников смотреть на расслабленный рельеф чужой спины и считать свежие синяки и царапины. Откуда этот шрам на предплечье? А второй, явно опустившийся с плеча дальше, к ключице? Их определённо не было прошлой зимой. Сколько он пропустил, оставаясь рядом, но не подбираясь поближе? Шаги с хлюпом приближались; Юно проследил за братом до того, как тот оказался позади и посмотрел вплотную, откинув ему голову за взмокший хохолок. Непонимание? Беспокойство? Раздражение? Что было в этих глазах, притягательнее любых магических камней? — Всё в порядке? — Дурак же ты, — вздохнул парень, всё же взбираясь на берег. Второй шрам взаправду рваной линией пересекал ключицу и спускался чуть ниже. Юно не был уверен, что его слова были адресованы Асте.***
— А-а-а-ах, всего-лишь год остался — поскорее бы~ — Потом будешь плакаться, мол лучшие годы непойми-куда делись. — Лучшие годы впереди: те, когда я буду королём маго- Эй, хорош глаза закатывать! Сорвавшийся с поверхности всплеск разбился о воздушную стену. Аста с вызовом хмыкнул, возвращаясь на почти сразу полюбившееся место под левым крылом статуи и подставляя плечи под спускавшуюся с него ветвь водопада. Боль в затёкших после дневной тренировки мышцах смывалась, капля за каплей оставляя лишь ватную лёгкость. — Только представь: гримуары, уже следующей весной… а уже в сентябре мы увидим столицу! Пройдём отбор! Как думаешь, каковы рыцари маги? — преисполненный мечты голос стал тише, взгляд вновь смягчился. Аста не умел подолгу грустить и обижаться. — До жути сильны и с разнообразной магией. Интересно, насколько гримуар всё меняет… — Уверен, что своих силёнок хватит? Вот же любимчик маны, — Аста рассмеялся и не заметил блеснувшую в чужих глазах тоску. «Надежда деревни», «сильнейший» — Юно не принимал подобного, хоть оно и звучало повсеместно. Пустой трёп, не подкреплённый ни одним достижением, — и плевать, что магии у него больше, чем у остальных жителей Хаджа вместе взятых. — Ничего: как получу гримуар, мигом перепрыгну твои берега! И какая же у меня будет магия… — Может, магия шуток? У тебя хорошо получается. Юно заметил, как у верхнего основания колонны трепыхалась пара полусорванных красных роз: терновник был частично повреждён, когда обвалилось перекрытие. Тонкое лезвие ветра устремилось к потолку, срезая их и оброняя на макушку Асте, тут же сбивая поток начавшихся пререканий: — Ты видел?! Видел? Она упала прямо на меня! — Что упало? Звезда с неба? А, может, мана? — Да нет же, смотри! — демонстративно подняв цветы, Аста тут же заметил хитро прищуренные глаза и вьющийся вокруг чужой ладони ветер. Ага, конечно, небесное знамение… — Что, дурака из меня делаешь?! — Конечно. Улыбка получилась с издевкой, но совершенно беззлобной. Аста покрутил цветы в ладонях, любуясь окраской — насыщенной даже вне освещения кристаллов. — Перед выходом нарву их для сестры Лили. — Она не поверит, что это дикие лесные розы — скорее что ты забрался в дворец благородного и сделал из сада погромленную посудную лавку. Ещё волноваться будет, лучше не надо… — Но это же правда! Смотри, какие замечательные, красные! — Вот именно: я потому б и не поверил. Красивые, даже слишком, — Юно раз за разом засматривался на густо увенчанные терновником колонны и свод. Он понятия не имел, в каких достатках живёт знать и на какие чудеса способна тщательная, годами проспонсированная селекция, да и к чёрту: эти розы выросли в изоляции, без «помощи» человека, которая то и дело окутывала всё шлейфом искусственности. У них не было цены и пафосных названий. — Красивое должно быть с красивым, — Аста взъерошил мокрые волосы над виском и попытался вплести в них один из цветков. — Ну как? — словно повинуясь заговору, роза выскользнула, и Аста едва успел словить её у самой кромки воды. — Нелепо, — Юно вернулся к осмотру помещения, развернувшись к стене позади. — Странно, что они смогли так вырасти в темноте и духоте от источника: розы-то любят свет… Здесь точно должен быть ещё выхо- Мысли разорвал всплеск воды: Аста подплыл ближе, и Юно, повернувшись, оказался с ним вплотную. Лепестки зажатой в зубах розы скользнули по щеке, пока внимание ярко-зелёных глаз было направлено выше, а пальцы разделяли прядки над ухом. Сердце глухо сжалось в груди и замерло, словно насекомое, что угодило в паутину и пало без сил. Аста был слишком близко — опасное, чертовски ненадёжное сочетание. Там, где чуть шершавые пальцы касались щеки и уха, словно расцветали ожоги — Юно хотелось одновременно и отшатнуться, и наоборот прильнуть поближе, чтоб чужая ладонь грела целиком, а лучше обе, а ещё чтоб эти самые живые в мире глаза смотрели прямо в его и в них можно было исчезнуть. Если что-то и нелепо, так годы его бегства, что посыпались в пропасть случайности. Нелепые все эти жалкие потуги, ведь человек может идти своим ходом, использовать магию, помощь окружающих, заиметь невообразимую удачу, но ему всё равно не под силу убежать от себя самого. Юно кропотливо заботился об огоньке, который шесть лет назад зажёг побитый, но даже так улыбающийся мальчик с волосами цвета облаков; изо дня в день оберегал и подтапливал, ограждал от любого влияния извне, помогая разгореться пожаром. Тепло от него не могло согреть вечно мёрзнущие руки, зато высушивало слёзы ещё в зародке, полыхая верой и сверкая надеждой. Все те немыслимые ожидания и зажившие раны можно оправдать — тогда всё станет на свои места, а ветряные крылья смогут накрыть и уберечь, не нуждаясь в ответной защите. Остальное вполне может подождать. Но не зря у клевера три лепестка. — Что ты делаешь? — в горле ссохлось, голос прозвучал тихо. Парень надеялся, что не жалобно. — У меня слишком короткие волосы — на тебе должно держаться лучше. Так, пробуй, — Аста убрал руки, и Юно несколько раз мотнул головой. Роза, глубже погрузившись во взъерошенные мокрые пряди, крепко держалась на месте. — Отлично! А тебе идёт. Хотя стоп, на мне тоже б держалась: можно положить под повязку… Аста направился за оставленным под статуей вторым цветком, как брат остановил его, схватив за руку. Всего за мгновение словно вновь охладел, тогда как роза пылала цветом раскалённых углей. — Хоть и случайно, но ты привёл нас в это тихое, богом забытое место. Сделай милость: побудь такой же тихой декорацией. — Ты кого назвал- Если бы сердце было камнем, оно бы рассыпалось. Юно отвернулся — и Аста неверяще пялился ему в затылок, пока затянувшееся молчание наполняло мысли кристальной ясностью. Злостью. «Декорацией — вот как это называется?» Отвернуться — просто так, более ни слова не сказав, словно даже находиться на расстоянии нескольких метров стало невыносимой мерзостью. «Вот тебе и брат, — зубы сцепились до тихого скрежета, — вот тебе и связь за столько лет». Воспоминания о детстве — времени, когда всё время быть рядом являлось нормой, — мешались с раздражением и непониманием. Всегда вдвоём: с утра до рассвета, и в церкви, и в лесу, возле черепа дьявола и в соседнем посёлке; при ясной погоде и грозах, ища защиты в объятиях друг друга; в обществе сестры, Орджи и младших или среди знакомых, что трудились в поле и отдыхали в трактире; с книгами о первом короле магов или палкой да ветром, когда оставались на тренировку; под одним сшитым из заплаток одеялом, из которого они выросли и сверкали пятками, по ночам засыпая в обнимку… когда разорвалась нить между ними? Аста не помнил, когда в последний раз лил слёзы: даже в колыбельке, говорят, не унывал, — но эту потерю он был готов оплакивать дождём. «Я даже в родительском доме декорация? Ах да, я же сирота и живу в церкви. И ты, блять, тоже». Теперь же им было по четырнадцать, они предвкушали увидеть мир. Узнать больше, ощутить его сполна — и себя тоже, ведь как отражение в зеркале обретало всё более взрослые черты, так тело становилось всё более незнакомым, словно засевший в засаде зверь. Внезапно Лили стала не просто самой заботливой, доброй и красивой девушкой в мире, но и невыносимо привлекательной, отчего даже сквозь извечную недалёкость Асте краска проступала на лицо, заставляла биться о стену да не спать по ночам, мучаясь укором совести, что разум глуп, а тело ещё тупее. Внезапно сны стали ярче и сопровождали как наваждение, делая пробуждение приятным, но влажным. Внезапно он перестал жаться к Юно по ночам, понимая, что от чужого и собственного жара заснуть ещё сложнее, а когда неосознанно подался вновь, то обнаружил, что тот и сам сместился в противоположный конец комнаты, оставив разделитель в лице Рекки, Нэша и младших. Аста с трепетом смотрел на милые заспанные лица братьев и сестёр, но от решения Юно неизменно саднило. Тот стал ещё более замкнут, будто до того из него слово клешнями не вытаскивали, ускользал от прикосновений, объятий, а теперь вырос и отдалился совсем. Между ними уже вырастала стена — и Юно строил её с нездоровой методичностью, вынуждая Асту опасаться за долгожданный день, когда они получат гримуары. Он до безумия страшился, что стена может стать непреодолимой, если к ее возведению присоединится и мана. Но, похоже, даже до этого не дошло.«Ты просто мусор! Когда-нибудь Юно одумается и оставит всех вас: ничерта вы ему не дадите».
«Нет, ты не посмеешь. Это всё грёбаный бред». Мысли переплавились; Аста не узнавал себя. Обвитые терновником колонны казались прутьями клетки, стены — коробкой, накинутой сверху. Если преуспеть, можно вовсе не позволить добраться до них: всего пару шагов, немного настойчивости — и не факт, что магия так просто склонит чаши весов в этом споре. Когда Юно загоняли в угол, он никогда не бежал и не шёл на попятную: эмоции парализовывали и буквально прикапывали на месте, но именно тогда все окружавшие его стены падали, оставляя беззащитным. Особенно зимой, когда, будучи побитым и наблюдая, как избивают Асту из-за доставшегося от родителей — не такого уж важного — призрака на золотой цепочке, он не убегал со страху, не звал на помощь, но и не пытался помочь. Лишь потом безудержно плакал, прося прощения за свою беспомощность. Такого хотелось завернуть в душу, словно в плед, утереть слёзы и неустанно беречь даже без капли маны. Такой Юно был живым и открытым. Собой. Но то время замёрзло и обросло стенами. Асте до безумия хотелось ощутить нечто подобное снова — желательно в более приятном ключе. Но, зная Юно, взаимности тут не добиться. «Хочешь прогнать — да пожалуйста. Но мы поставим точку. Сейчас». Пытливый взгляд ощущался кожей, заставляя ману в теле дрожать, пусть Аста и был по-прежнему бесцветным пятном в красочном мире магии. Но даже так от Юно ускользнул момент, когда всплеск воды сменился ударом спиной о каменную стену, а руки брата упёрлись ему по бокам головы, прижимая запястья и отсекая от обзора всё, кроме приблизившегося вплотную лица. Аста оседлал его бёдра и навалился сверху, держа крепче, но, на удивление, не встречая сопротивления, кроме первой нервной дрожи. Подмывало сострить, сперва всё же достучаться словами, но все они расплавились и растеклись патокой. Аста переоценил себя, сочтя, что злость остудит и позволит мыслить здраво. Он уже и забыл, каково черпать тепло не только через случайные прикосновения или сквозь ткань, но ни разу это не было так напрямую, вдоволь, близко. Прошли всего-лишь секунда, вторая, третья с безмолвными попытками что-то увидеть сквозь янтарь — когда-то сверкавший теплом, со взглядом, что выдавал мягкость чужого характера, податливость, точно у свежей смолы… но однажды застывший. Неогранённый янтарь считался обычной безделушкой бедных, в умелых руках становился талисманом для суеверной знати, но Аста не понимал ни тех, ни других. Он смотрел на него и видел залитую рассветным солнцем мечту. Собственная наглость пьянила; чужое сердце загнано билось под скользнувшей по груди ладонью, словно обманка, ведь дыхания с ним не ощущалось. Но глаза выдавали всё безошибочно: страх, непонимание, смятение и что-то неразличимое на дне. Ловушка захлопнулась. Аста знал, что тоже оказался внутри. Поцелуй упал на губы неподвижным, но затянувшимся касанием. Совсем не так, как взять за руку, пригладить волосы или прижаться всем телом сквозь неощутимый прослой воды; ни сладко, ни солоно, ни жарко, ни ещё как, что запомнилось из россказней во дворах и трактирах. Но безусловно приятно уже от чувства, что он прикоснулся и не напоролся на стену. Аста отстранился, выжидая реакции. Брат, соперник, нелепое вечно вопиющее чучело или просто «декорация» — что-угодно, но ответ неизменно окажется правдой: самый близкий ему человек никогда не лгал. Пусть неприятно, пусть Аста и не понимал, чем и когда заставил — или кто, если не он, — закрыться, притоптать то мягкое и светлое, что было, в угоду переменчивым холоду и отрешённости, но это был не его выбор и не его зона влияния. Это было поле боя из неопределённостей, порой безумно очевидных и потому странных, но его туда не пускали. Разве он давал повод бежать и ограждаться? Юно в этот раз счёл, что нет. Губы соприкоснулись вновь, почти сразу за первым касанием — теперь наблюдал уже Юно. В ответ последовало третье, следующее, а затем первичное оцепенение пало, позволяя прильнуть решительнее и исследовать только приоткрывшийся мир. Юно дёрнул запястьями — и Аста отпустил его, сразу обнимая за шею. Чужие пальцы неторопливо поднялись вверх по спине, на ощупь находя ранее незаметные полосы шрамов. Сколько их вообще? Или это всё царапины? Юно считал и раз за разом сбивался, теряясь в сложной паутине, но было всяко проще, чем жить в той, которую создал он сам. Разве с того дня ему не хотелось зарыдать и забиться в угол? Не казалось, что он слишком тепличный и бесхребетный, чтоб замахнуться до звания короля магов, переступив через самого себя? Чересчур блеклая звезда, недостойная тягаться с солнцем? А ведь Луна может: она тоже яркая, смотрит на мир с вершины и совсем не мешает огненному богу… Юно стремился к этому — ради такого и слёзы можно было затолкать обратно, и захлопнуть вывернутую нараспашку душу, прекратив извечный сквозняк чужих мнений. Самое важное уже давно грелось у очага. Никто более не продирался сквозь уйму подводных камней и не подбирал так методично и правильно ключики, чтобы вершить его судьбу. Дьявол крылся в деталях. Чужие губы проложили дорожку поцелуев вниз по шее, выпивая участившийся пульс. Тело реагировало странно, но знакомо — как в ночь, когда терпение лопнуло и сподвигло переселиться к противоположной стенке, сгорая со стыда и нелепости. Тогда он впервые встретился с желанием, что смотрело на мир его глазами, но хотело видеть лишь отделённую от души плоть, — и это пугало, затмевая реальность, в которой зелёные глаза сверлили ему затылок с той же проблемой. Прикасаться к кому-то оказалось куда приятнее, чем к себе самому, а чувство ничем не искажённой искренности в чужих действиях сбрасывало последние цепи. Вскоре они вернутся: без них Юно не сможет, — но пока мана мерно полыхала под кончиками пальцев, сплетаясь в ветряные нити и унося меж прижавшихся друг к другу тел сладостный запах цветов. Желаемая правда оставалась в словах, но язык тела был слишком в новинку. Асту вело: он не получил ответа на свой вопрос — и сверху посыпались ещё новые, застилая пеплом расступившиеся стены. Он не ждал всего этого, хоть и желал, зато ждал правды — и не мог отделаться от чувства, что она разом и близко, и бесконечно далеко. Где была логика? Юно сторонился самых обычных касаний, но теперь льнул к нему ближе, настойчиво, как если бы цеплялся за право дышать. Неужели он сам обманулся — и цепь затянувшегося непонимания привела их сюда? «Если это блеф, я откручу тебе голову — к чёртовой матери отправишься». Но ни одно движение, ни один выдохнутый в губы стон не источали лживости, что вводило в ещё большее смятение. Аста не ожидал, что его надежда оправдается так скоро, таким способом, — и не мог насытиться ею. Как и понять, почему всё так получилось. Рассвет встретил их теплом, сладкой негой и совершенной неопределённостью случившегося.***
— В-а-а-ах, какая прелесть! Юно устало приподнял голову, из-за сложённых на столе рук глядя на раскрытый гримуар и восхищенно плеснувшего руками духа, что парила над ним. Ночью, когда маг спал или наскоро готовил запоздавший ввиду заданий ужин, Белль любила рассматривать новые испещрённые текстом страницы, тончайшие золотые вензеля, что покрывали не светящуюся, матовую вне боя бумагу. В свете свечи аккуратные записи обретали некую магическую изысканность, несвойственную в бою и даже просто при дневном свете. Каждая обрисованная рамкой иллюстрация, каждый новый абзац или строчка наполняли духа позабытым чувством гордости, что после веков заточения и тишины плотно свёрнутого пергамента лишь обострилось и счастливо билось в груди, словно второе сердце. Но в этот раз внимание Белль привлекли отнюдь не заклинания. Сощурив уставшие глаза, Юно заметил, как та опустилась на внутреннюю сторону обложки и подняла сплющенную, крепко прикрепленную к последней странице розу. Воспоминания сорвали сокрушённый вздох. — Я так давно их не видела! Поверить не могу: настоящие эльфийские розы! — Эльфийские? — удивился маг. «Так эти розы принадлежали чертям, что напали на столицу?» Аста рассказывал про минимум четырёх остроухих, с которыми он и капитаны столкнулись в пещере. — Эльфы — дети природы: им было никак без садов и поселений, где вместо потолка служило небо. Это даже не города, и всегда они были где-нибудь в долине, возле речки или озера. Знаешь, как будто- — Едины с лесом? — толком не обдумав, выпалил Юно, и Сильф энергично кивнула: — И это единение потрясающе! Эльфы любили ману и природу — и те отплатили миру чудом!.. Маг с смятением покосился на духа: та трепетала крыльями, говорила столь воодушевлённо о неизвестном прошлом, словно вот-вот забудет дышать посреди речи, но при этом в её мане чувствовалась знакомая… ревность? Юно отчётливо узнавал её, не видя никакой взаимосвязи. Собственническая после столетий взаперти натура успокаивалась лишь с заходом солнца или позже, когда захлопывалась входная дверь, а чехол с гримуаром опускался на край стола: избранник маны и его маленькая шумная удача оставались вдвоём. Как сейчас. Цветы производят такое впечатление даже на столетних духов? Впрочем, скоро Юно почуял в этой догадке подвох, некое скрытое дно: — Возьми! — Белль подхватила сплющенный цветок за стебель и втиснула в чужую ладонь. Едва пальцы сомкнулись, бутон разом распахнулся и вернул потускневшим краскам яркость, а счёсанные шипы наросли вновь. Юно отшатнулся, не ожидав такого; усталость после тяжёлого дня сняло эффективнее, чем от ушата холодной воды. Обронённый на стол цветок искрился растёкшимся по лепесткам жидким пламенем и — впервые на памяти мага — сочился маной. Но гримуар не реагировал: это было не заклинание и не случайность вроде «подселившейся» Сильф. Та забавлялась с реакции своего избранника, тихо смеясь сквозь прижатые к лицу ладошки. Недавняя ревность теперь тлела, как давние угли, полностью затмённая счастьем: — Я так рада, что у тебя есть такой человек! Чёрт, я завидую, но это правда здорово! — К-какой человек?.. — Юно побледнел, опасливо глядя то на ожившее дарование природы, то на духа. — Который тебя любит! Реакция внешне оказалась настолько пресной, будто Белль ничего не сказала. А маг просто не знал, как выразить вскипевшую смесь ужаса, удивления и теплоты, что сопровождала воспоминания об одном человеке. — Чего-о? Ты почему не рад? — Шутка затянулась, — Юно протёр глаза и собирался отстегнуть плащ, когда Белль стиснула его щёки и ревностно потянула в разные стороны. — Да в смысле?! Это розы памяти, что врастают на месте священных мест маны; если подарить их тому, кого любишь, они не завянут! — Допустим — тогда тем более бред. Никто мне её не дарил: я сам срезал под потолком. — Так не бывает! — запищала дух ветра. — Если роза не подарена, она просто вянет. Если чувства невзаимны или прошли — высыхает, как они сами. А для влюблённых она цветёт вечно! Мана никогда не врёт! Белль перестала тянуть щеку и в сердцах топнула по ней ножкой, отталкиваясь и отлетая назад к гримуару. Юно не казался ей таким слепым, даже когда она днями посылала ему намёки о своём существовании, а тот не замечал до тех пор, пока в бою не утратил чувства в принципе. Мысли клубились в голове мага, словно змеи, и жалили, заставляя возвращаться к давно спрятанному на полочку. Они с Астой так и не обсудили случившееся: не нашли нужных слов, посгорали со стыда или не восприняли всё всерёз — кто знает, но утром Юно снова был взят в заложники младшими, а брат отправился на поиски незабвенной травки, «повышающей магическую силу». Всё испытанное повисло в воздухе и ничего не изменилось: они так же спали порознь, так или иначе вместе вляпывались в неприятности и неизменно стремились к своей мечте… Если проигнорировать день выдачи гримуаров. Когда Аста рядом с ним, четырёхлистным, остался с пустыми руками, Юно словно опустили под толщу воды: ни вдохнуть, ни противиться. С судьбой в принципе ничего не поделать. И от этого было страшнее, чем от любых побоев. В итоге необычная сила нашла своего обладателя — единственного в своём роде, стремящегося стать королём магов, но не обладающего магией в принципе. Юно не чувствовал берегов своей радости, наблюдая, как брат с нелепо-детским выражением обнимал пухленькую книгу и обещал, словно живому существу, что позаботится о ней. А затем было и их обещание — никем не забытое, но удивительным образом похеренное в понимании Асты. Всё же он заставил его усомниться в серьёзности своего решения — неважно как, неважно когда. Это быстро спустило Юно на землю и с тех пор держало голову в холоде: он не даст и малейшего повода случиться такому снова. Пусть какие-угодно черти взбесятся и наводнят эту дурную пепельную голову, но в ней на изнанке будет выгравировано знание, что они соперники и Юно ни за что не сойдёт с этого пути. Он всегда помнит: и при случайных встречах, и вне их, когда рядом не особо дружелюбные напарники и их пару ласковых. Ну и Белль, конечно же. Которая не просто натягивала сову на глобус, а ревностно доказывала, что права. — Да ну бред… — Сейчас чихну на тебя. — Так, стоп! — Юно помнил, чем закончилось «задуй свечу» на дне рождения. — Давай на чистоту: ты… тоже что-то испытываешь. Я же прав? — Абсолютно! ~ — дух в один взмах крыльев оказалась рядом и поцеловала Юно в кончик носа. Тот вздрогнул от неожиданности, и мана извилась вокруг, скользя ветром по пустому столу и резко переворачивая страницы гримуара. Белль рассмеялась вновь, легонько дёрнув за покрасневшую щеку: — Вот видишь! А с той, что подарила тебе розу памяти, твоя магия была бы спокойнее штиля. «Той». Юно спрятал лицо в ладонях: теперь на смех пробирало и его. — Так, не увиливай… Раз ты и сама неравнодушна, то… но не пойми неправильно, пожалуйста: я не хочу обидеть или намекнуть, что-! — Ой точно чихну. — Понял, — маг спешно ретировался. Белль покачала головой и, подхватив ветром розу, бросила её в руки Юно. Тот подхватил не задумавшись, позабыв про заново наросшие шипы, но те нисколько не кололись и едва впивались в кожу. Когда же они с Астой пробирались через терновник, малюсенькие колючки цеплялись похлеще многих сорняков. — Как это? — Настоящая любовь не ранит, а мана — не врёт, — со знанием дела сказала Сильф. — А теперь скажи, кто это. Обещаю: я никому не скажу! В этом Юно не сомневался. В памяти ожила недавняя встреча в Китене: перевязанные руки, неизменная улыбка, извечные препирательства, кто кого перерастёт… словно повеяло духом прошлого и они снова в Хадже. И магу хочется найти обидчика, дабы переломать тому руки в отместку, — неважно, что Аста и сам, небось, разъяснил на общей речи. — Юно-о-о, я же твоё сокровище — мне можно знать! — простонала дух ветра, легонько дёргая цепочку магического камня. Янтарные глаза пересеклись взглядом с обращёнными в любопытстве бериллами. — Можно же? Маг сдался и поджал губы, проворачивая в руках во всю распустившийся цветок. — Аста. — Что? — Она от Асты, — Белль не выглядела удивлённой или расстроенной. Это было настолько очевидно? Она ожидала этого? — Ты… ты точно уверена насчёт… — Уверена: это ведь магия. — Может, и так, — Юно усмехнулся, монотонно проворачивая стебель меж пальцев, — только вот Аста отродясь без магии: она избегает его. Как какие-то цветы могут сказать правду о таком человеке? — А ты спроси. Опять же, мана никогда- — Кто знает, — лепестки ощущались под пальцами, словно шёлк: абсолютно живые, сочащиеся знакомым сладковатым шлейфом. Было бы глупо верить каким-то цветам: даже эльфийским, даже магическим, — но ещё более нелепо было бы врать себе после того, как один такой трепетно хранился на страницах книг и в итоге перешёл в гримуар, сопровождая в каждом бою. Маленькая составляющая его удачи, по ту сторону которой было неопределённо-тихо вот уже несколько месяцев. — Легко же обмануться, приняв магию за реальность.