Отдай кота!

— Толстовки, пальто, рубашки, носки, бадлоны, — громко перечисляет Петя, запихивая одежду в распахнутый чемодан и ладонями придавливая мятые комочки, чтобы влезло побольше. Сдувает со лба хаотичную чёлку. — Трусы не забыл? А свою любимую неоново-розовую пробку и фаллос по локоть? А то смотри аккуратно, недотрах делает из тебя зверя, — язвит Игорь. Он стоит, прислонившись плечом к косяку и сложив руки на груди. Наблюдает за происходящим, как за представлением в цирке. Их, кстати говоря, Гром ненавидит всем сердцем. Петя оборачивается, сверкая расширенными безумными глазами: — О, не беспокойся за мой недотрах, желающих помочь всегда предостаточно. Игорь поджимает губы: Хазин знает, как зацепить, гад мелкий и ползучий. Раздражительным взглядом обводит царивший вокруг хаос: раскиданные по полу вещи и разбитую вдребезги вазу, которой не посчастливилось попасться под руку. В гневе Петя страшен, как чёрт из преисподней, поэтому ровно до сегодняшнего вечера Игорь своевременно предпринимал все необходимые меры, чтобы не допустить случайного взрыва. Замечая яркие отклонения от привычного поведения своей половины, подбирался со спины, обнимал осторожно, ласково целовал щёки и капризные губы, а когда совсем тухло — сходу опускался на колени и принимал глубоко в горло. Он был не идеальным, зато внимательным и заботливым партнёром, но блядскому Хазину вечно что-то не нравилось! Вот и пускай колбаской по Малой Спасской катится в свою ненаглядную «Ма-а-аскву». Там-то ему, в компании наркоты и шлюх, всяко-разно получше будет, чем с Игорем в его продуваемой, зато обжитой квартире, изученной вдоль и поперёк. Такие, как Петя Хазин, ни черта не ценят то, что им приносят на блюдечке с голубой каёмочкой. — Где мой станок?! — рявкает Петя, дёргая молнию пузырём надувшегося чемодана. Та жалостливо скрипит, но кое-как подаётся и сходится. Это Петя половину шкафа упихал, транжира придурочный. Игорь всегда говорил, что не нужно ему столько бадлонов и шарфов, так нет же! «Это по сезону»! Вернувшись, Игорь бросает на середину кровати станок и не без удовольствия, вперемежку со злорадством, смотрит, как Петя, пыхтя и раздувая ноздри, ползёт по матрасу и тянется, слегка прогнувшись в пояснице. Прицелившись, Игорь тяжёлой подушкой, прихваченной с дивана, попадает аккурат по родной вздёрнутой заднице. Петя несолидно ойкает от неожиданности и растягивается по кровати, не успев ухватиться за желаемый предмет. Оборачивается неверяще. Грому… в их ситуации… хватило наглости… — В яблочко, — лыбится Игорь, демонстративно подпинывая корсет, который Петя, если не забывает, затягивает во время чтения или сидения за ноутом. — Ты… ты… — Ну я. — Еблоид, каких поискать! Вот ты кто! Е-ба-ну-тый, — беснуется Петя, покраснев от ярости. Молниеносно скатывается с кровати, хватает злосчастную подушку и лупит, что есть мочи. Сил у Пети предостаточно (синяки напоминают Игорю, как его позавчера без усилий вдалбливали в кровать), поэтому обычная подушка с лёгкой руки превращается в опасный снаряд, сотрясающий мозг. Удары вибрацией отдают в голове, гудящей от непрекращающихся за последние несколько часов криков. Игорь даже задумывается невольно, в какой момент его Петя, его счастье и смысл просыпаться по утрам, превратился в карикатурную истеричную жёнушку. Битая ваза, подушка и череда обзывательств на все лады служит ярчайшим тому подтверждением. Перехватив снаряд, Игорь откидывает его подальше и сжимает Петины запястья. Они трогательно тоненькие, перед глазами тут же проносится, как Игорь выцеловывал переплетения вен и аккуратные косточки, как погружал пальцы в рот и с чувством смачивал слюной. Хазин смотрит яростно, будто до мяса хочет прожечь. Может, засосать? Там дело за малым: кровать, сорванная в спешке одежда и растянутая хуем дырка. Петя бы жадно насаживался на член, стонал всем соседям на зависть и просился целоваться, подставляя пересохшие губы. Иначе усмирить бешеного не вышло, Игорь честно пытался. Заглядывая в злые глаза, он чутко прислушивается к собственным ощущениям. Внутри неприятно клокочет обида и гнев. За всё услышанное. Петя тоже не дёргается — выжидает терпеливо. Игорь качает головой и резко выпускает его руки. На секунду карие глаза окрашиваются горечью. А, к чёрту! Хочет уйти — пусть валит! Невелика потеря, если подумать. Игорь, вон, сколько лет один жил и ничего, терпимо. Первое время, безусловно, придётся попривыкать, зато потом… потом никаких сцен ревности на пустом месте, обвинений и криков. Никаких коротких поцелуев в архиве, минета в коридоре и потираний носами на сеансах домашнего кино. И пусть! Не очень-то Игорю нравилось на самом деле. Подумаешь. Схватив чемодан, Петя за хлипкую пластиковую ручку тащит его в коридор, бросает около обувницы и, светя расширенными зрачками, озирается с дикостью загнанного в угол животного. Игорь тенью следует по пятам, подпирая собой уже другую стену. Небрежно бросает их общую айфоновскую зарядку (Петька свою где-то посеял). Он сам… да пофиг, в переходе китайскую купит. — Дурочка, девочка моя, собирайся: мы уходим из этого дурдома, — присев на корточки, Петя нежно треплет кошку по голове. Дурёха, поначалу заныкавшись из-за криков за диван, неуверенно мурчит, подставляясь под прикосновения, и поднимает хвост. — Погоди-ка, Педро-ведро. Кошка остаётся со мной, — беспрекословно заявляет Игорь. Петя, ненавидевший все эти детские обзывалки, прорезавшиеся в Игоре, поднимает глаза и щурится. В два счёта встаёт в полный рост и подходит близко-близко, опаляя лицо тёплым дыханием, отдающим вином, выпитым в безрезультатных попытках успокоиться. До того, как они разосрались в пух и прах и дошли до собирания Петей всех вещичек. — Схуяли с тобой, товарищ майор? Напомнить, кто её принёс? — Лучше напомни, кто потом покупал все примочки, таскал по ветеринарам и лечил. — Меня вызвали в Москву! Ты сам знаешь! Я физически не мог… — Факт остаётся фактом. Вконец озверевший, Петя пихается плечом, хватает первую попавшуюся тканевую сумку — кажется, из Ашана — и принимается дёргаными неровными движениями подбирать игрушки ДурПетровны и упихивать лежанку, в которой она всё равно никогда не спит, предпочитая по ночам греть хозяйские ноги. Утомившись красноречиво вздыхать, Игорь трёт переносицу. — Кончай истерику, Хазин. Она не сможет с тобой жить и ты это прекрасно понимаешь. Дёрнувшись на своей фамилии, как от хлёсткой пощёчины, Петя замедляется, стискивая сумку, и медленно разгибается, сжимая зубы. Смотрит на Игоря как на врага народа. Он смотрел так, когда отец в телефонном разговоре выдал, что, завязав отношения с мужиком, сын окончательно перестал для него существовать и потерял крохи уважения. Петя тогда разнервничался, расстроился и до глубокой ночи доказывал Игорю и самому себе, что отец нихуя не понимает и не знает. — А с тобой сможет? Чем кормить будешь? Мясо из шавермы выуживать? Я дорогущий корм заказываю, ты не ебёшь даже какой. — Разберёмся, — на губах прорезается улыбка от вида Дурочки, которая подбирается на полусогнутых и головой елозит по ноге. Будто уговаривает хозяев одуматься и прекратить ругаться. — Ну нет, Гром, я не для того полтора года следил за её питанием, чтобы ты всё прохерил. ДурПетровна уходит со мной. Я – её папка. Ты, кстати, сам ей такое имя дал. Игорь хмыкает и закатывает глаза. Аргументация у Пети непробиваемая. — Это не отменяет моей роли в её воспитании. — Кошка. Останется. Со мной. — Нет. Обжигая глазами, они одновременно сокращают расстояние, пока не вжимаются друг в друга и едва не бьются лбами. Петя медленно облизывает губы и кладёт ладони на Громовские плечи. Слегка впивается пальцами. Игорю остаётся обнять за талию, тогда точно будет выглядеть, будто они с минуты на минуту закружатся в танце. Поза в их ситуации до того абсурдна, что смешно. Игорь давит нервную улыбку. Сердце, синхронизировавшись с часами на столике, глухо стучит в груди. Тик-так. Отсчитывает секунды. — Игорь, у меня кроме неё и тебя никого нет. Дай забрать хотя бы кошку. Я не хочу оставаться один. — Не оставайся, — Игорь всё-таки кладёт руки на его талию и пододвигает к себе, уничтожая последние крохи личного пространства. — Не уходи. Пожалуйста, Петь, хватит на сегодня. Такая идиотская ссора, честное слово. Сам ведь понимаешь. Петя опускает голову, обреченно упираясь лбом в плечо, на которое мог положиться почти сразу, как перебрался в Питер. Игорь помнит, поначалу Петьке здесь не нравилось: ветра холодные, промозгло, история страны вся эта мейнстримная, интеллигенции дохера. Игоря, отчего-то, очень задевала подобная оценка любимого «болота», поэтому он задался целью попробовать изменить Петино мнение. Вот захотелось ему, сам не понял, на кой хрен. Доизменялся, бляха муха. Больше без противного москвича и едких выпадов свет белый не мил, жизни счастливой нет. Как, спрашивается, Игорь может его отпустить? Чтобы Петю по ухабам понесло? Чтобы от одиночества опять в порошок и нелегальщину со всего маху влетел? Петя на это слабовольный, Игорь понимает и не осуждает. Просто хочет, чтоб в их жизни… без всякой херни, короче. Чтоб Петя не думал, будто его последним доступным способом получить положительные эмоции является блядский кокс, стоимостью с половину зарплаты. Пусть лучше на эти бабки дальше шарфы скупает и сигареты элитные. Игорю они нравятся. — Горь, — Петя обнимает, пальцами скобля ткань растянутой домашней футболки, — прости за сцену. Я до сих пор иногда не верю, что такой, как ты, выбрал такого, как я. Очень боюсь тебя потерять. Очень люблю. — Меньше подозрений, больше разговоров, — Игорь прижимается щекой к родной растрёпанной макушке, — в следующий раз буду предупреждать, когда захочу повидаться с Сашкой. У неё, кстати, муж есть. Просто имей в виду. Да, с этого-то всё и началось. Петя засёк Игоря на встрече со старой подругой в одной из кафешек и дома разразился такой истерикой, что Грому не на шутку стало страшно, а с тем ли человеком он живёт? Всё-таки с тем, просто Пете нервы не помешает подлатать, они у него после рехаба, заварушки с отцом и Горюновым совсем никакущие. Игорь не оправдывает, но старается относиться с пониманием. В конце концов, ему в жизни повезло чуть больше: рядом всегда были Фёдор Иваныч с тёть Леной, а позже Дубин с Пчёлкиной. У Пети не было никого. Неудивительно, чего он за Игоря цепляется всем своим существом и параноит о расставании. Когда полжизни в семье внушают, что ты — голимое разочарование, сам начинаешь волей-неволей верить и загоняться. — Поможешь мне разобрать чемодан? — Петя потирается холодным кончиком носа об его подбородок и, приподнявшись на носках, ведёт по щеке. Прижимается губами в извиняющемся жесте и задерживается. — Помогу, но давай завтра? Как раз суббота. Заодно уборку сделаем, а то вечером Юля придёт. Обалдеет с нашей хаты, — Игорь лишний раз не двигается, опасаясь спугнуть настроение. Петя, покрепче обхватив за талию, солидарно кивает. Обнявшись, они перебираются на диван и по очереди допивают вино прямо из горла. Перехватив Петины ноги, Игорь закидывает их себе на колени и помогает стянуть тесные джинсы, заманавшие за долгий тяжёлый день. Сам Петя выпутывается из деловой рубашки и забирается под тяжёлую руку, укутывая их валяющимся леопардовым пледом (мебельный презентом подогнал к новенькой кровати). Кладёт голову Игорю на плечо и довольно постанывает, чувствуя пальцы, нежно массирующие кожу головы, лоб и уши. Игорь усмехается, пуская Дурочку пригреться в своих ногах. Молодец, девочка, не позволила им наворотить дел. — Надо Дуре вкусненького купить, — придерживается аналогичного мнения Петя. — Она паштет любит, закажу попозже. — Это который за пятьсот рублей? — Ага. Кошка лучше нас питается. Сюр. Игорь посмеивается, проходясь ладонями по рёбрам и спускаясь к бёдрам, охваченным лёгкой дрожью. Ладно уж, заслужила. Петя приподнимает голову, под пледом нашаривает его руку и требовательно кладёт себе на низ живота. Другой подцепляет резинку трусов и щёлкает ей по выводящим незамысловатые узоры пальцам. Игорь понимает правильно. Им обоим нужна разрядка. С Петей если ругаться, то чтобы потом обязательно вот так: со взаимной страстью, нежностью и любовью. До содранных коленей, саднящих губ и россыпи меток по шее, груди и бёдрам.