Прошлого нет

      − Прячься сколько хочешь, противная девчонка.       Тихий механический голос резонирует под кожей. Тера захлопывает ладонью рот, истерично жмется к батутной стене, боится даже пикнуть, потому что понимает − тот, что зовет себя Луной, ее найдет, и тогда ей не выбраться отсюда живой. Страх затягивается узлом в животе, рисует в голове тела мертвых детей, спрятаные в пленку, и залитые кровью лабиринты, а в голове настойчиво бьется одна-единственная мысль — бежать и не оглядываться, но Тера знает, что уже опоздала. Она понимает это еще тогда, свет резко гаснет, когда внутри, просыпаясь, клокочет настоящая животная паника, не позволяющая и шагу сделать, когда на мягких штанах Солнца зажигаются звезды, когда он дергается почти нервно и очень испуганно втягивает лучи.       Этот Луна… неправильный. Луна, которого знает Тера, не причинил бы ей вреда; Луна, которого она любит, спокойный и боится громких звуков, а его руки теплые на ощупь; от этого Луны веет арктическим холодом − о льдинки, застывшие в его пустых глазах, можно порезаться, а голос, чужой и незнакомый, иголками прошивает позвоночник и гоняет вдоль лопаток липкие мурашки. Да Тера Луну как облупленного знает − он бесконечно сильно любит Солнце и ни за что не стал бы делать кому-то больно его руками.       Скрип механизмов слышится совсем рядом, откуда-то сверху, и Тера испуганно пищит. Ее тело пробивает крупной дрожью, взгляд старается отыскать Луну, спускающегося, судя по скрипучему звуку, на тросе, но в темноте не видно ничего дальше расстояния вытянутой руки. Мир теряется во мраке, и Тера тонет вслед за ним; ей остается лишь надеется на то, что кто-то волшебным образом заметит ее пропажу. Скрип становится отчетливее, шуршит над ухом, а Тера прикусывает зубами внутреннюю сторону ладони, стараясь не закричать от ужаса.       − Где ты, моя маленькая звездочка? − ласково мурлычет Луна.       Глаза от слез вспухли настолько, что теперь Тера видит только половину из того, что видит обычно. Она бросает взгляд в сторону огромной дубовой двери, но знает, что у нее не выйдет сбежать − Луна очень, очень быстрый и кошмарно сильный, ему ничего не стоит переломить ее хребет пополам. Тера негромко всхлипывает, ее плечи подрагивают, а коротко стриженные ногти скользят по гладкой поверхности батута. Ей страшно, но она прекрасно понимала, на что шла, когда говорила Солнцу, что ей не обязательно увольняться, и верила, что рядом с ним она в безопасности. Солнце не нашел в себе сил поверить ей в ответ.       Тера − простой айтишник, смыслящий в устройстве роботов столько же, сколько стоматолог в хирургии. Тере не приходится каждые несколько часов бегать на внеплановые техосмотры по вине какого-то ублюдка, который запустил по комплексу вирус, стремительно поражающий местных роботических звезд и даже принеси-подай ботов. Тера должна найти первоисточник вируса, и, по правде говоря, она имеет право отказаться. И самое-то страшное − Тера знает, что на самом деле мешает ей уйти.       Скрежетание шарниров режет слух, бубенцы звенят почти издевательски. У Теры не остается сил молчать − она тоненько взвизгивает, дергается, лихорадочно вжимается спиной в батутную стену замка, утирает высыхающие слезинки на щеках рукавом толстовки и думает лишь об одном − близко. Очень близко. Непозволительно близко.       − Я слышал это, − сипло шепчет Луна. Скрежет резко стихает, и Тера замирает вместе с ним, уставившись в мрачную пустоту. − Не плачь, солнышко. Все будет хорошо. Все будет… в поря-рядке, − его голос дрожит и колеблется. Тере кажется, что она слышит в этих словах что-то болезненно знакомое, родное, и судорожно выдыхает, прикрывая воспаленные глаза. − Нет-ет! Уходи. Вон из моей головы!       Тера знает, что Луне тоже страшно − он боится себя, боится, что действительно может навредить. У него есть протоколы безопасности, которые почему-то стираются и заменяются сами собой. Ни Тера, ни ее напарник, Киран, так и не выявили первопричину, и Луну просто выводят из эксплуатации, оставляя лишь довеском к Солнцу и наблюдателем за окрестностями после закрытия. Многие опасаются в одиночку ходить через технические коридоры − там хозяйничает Луна, которого веселят крики пугливых взрослых. Теру предупреждали − не выключай свет, если не хочешь умереть самой страшной смертью, и не выходи из смотровой ночью, − а она не слушала, и теперь ее упрямство завело ее в могилу.       Механизмы зашуршали, бубенцы снова бренчат на узких запястьях, а хрипловатый, мурлыкающий голос заполняет пространство. Тера слушает, съеживается, тихонько пищит и обтирает лицо ладонями. Выдохнув, она выглядывает из-за высокого батутного столба, всматриваясь в кромешную темноту, где не видно даже кончиков собственных пальцев. Во мгле ослепительным красным зажигаются глаза-огоньки, освещая мертвецки бледную часть лицевой пластины. Икнув, Тера отползает назад, молясь, чтобы Луна потерял ее из виду, и в ужасе задавливается слезами, когда этого не происходит.       − Ты-ты уже должна спать, − тянет он.       Слышится скрип троса.       Бум.       Луна грациозно приземляется перед ней, щурит глаза, улыбается шире, чем обычно, и крутит лицевым диском, хихикая. Тера наблюдает за его плавными движениями, не смея отводить взгляд, и чувствует, как сердце колотится где-то в горле, заходится бешеным ритмом, а затем болезненно сжимается. Возможно, если бы Тера была чуточку внимательнее, она бы не позволила себе привязаться к Солнцу и Луне настолько сильно, что сама мысль об утиле становилась ей противна. Два месяца назад она пробовала отправить заявку, ссылаясь на то, что руководство не обеднеет, если соберет нового Воспитателя, но, что удивительно, ей отказали. А когда Луна стал настоящей угрозой, лишившей жизни не одного и даже не двух людей, техники зашевелились. Программа Луны переписывалась, уничтожалась, заменялась, проблема, кажется, была устранена. Тера поверила в это — она верила в исправность Луны, когда выключала свет, когда сворачивалась клубком под его боком, и не смела просить о большей близости. В отличие от Солнца, Луна не был таким мягкосердечным и не умел привязываться к людям. Но Тера искренне надеется, что сейчас ему хватит мягкосердечности, чтобы не сомкнуть пальцы на ее шее.       — Луна, — зовет она и старается размеренно дышать, чтобы унять испуганно колотящееся о ребра сердце, — Луна, я знаю, ты слышишь меня. Ты можешь противиться вирусу. К-как только я включу свет, — Тера шумно сглатывает, наблюдая за тем, как Луна склоняет голову вбок, и не видит в его глазах ни тени разумности или понимания, — мы вместе найдем решение. Я найду способ вылечить тебя. Пожалуйста, — ее голос дрожит, и она мотает головой, но это, признаться често, слабо помогает — страх сочится отовсюду, ползет длинными тенями, грозными, как тигриные когти, и вынуждает думать только о нем; а Тера хотела бы показать, что ей не страшно, но она не может, и ей остается беспомощно жаться в угол, — отпусти.       Один короткий рывок — и он уже близко настолько, что она слышит, как вентилируют механизмы. До этого Луны нельзя достучаться, да и Тера не уверена, тот ли это Луна, что заботливо прижимает себе страдающего бессонницей ребенка и негромко — так, чтобы не разбудить других детей — разговаривает с ним обо всем на свете; Тера не уверена, этот ли Луна напевает колыбельные, пока думает, что его никто не видит и не слышит, и пытается себя успокоить; этот ли Луна бесчисленное количество раз наблюдал за тем, как она, наплевав и на сон, и на свой внешний вид, работает над разработкой его новой личности, срываясь, бессильно хватаясь за голову и плача, потому что она не хотела стирать Луну, которого полюбила всем сердцем. Луне не нравились прикосновения, но он прислонялся лбом к ее лбу и ласково гладил по плечам — в отличие от Теры, он не способен любить и бояться.       Мальчик не смыкает глаз — покрасневших и очень-очень усталых, но благодарно жмется к покрытому бархатной обшивкой телу, и Луна легко поднимает ребенка на руки.       Тера прикусывает губу, стараясь не запищать от умиления, и тут же тушуется под строгим взглядом светлых глаз Луны, который каждый раз грозится запереть ее в Башне, если она будет мешаться под ногами. Тера совсем не против — она почти закончила разгребать бардак, который устраивает после себя Солнце, лишь жалеет, что не может помочь ему совладать с его злостью.       — Луна? — голос вопросительно скрипит. Ладони, большие и холодные, Тера старается перехватить и оттолкнуть, но Луна мертвой хваткой вцепляется в ее плечи. — Он тебе не ответит. Можешь считать, что его больше нет-е-е-ет… Тебе не-нечего бояться, солнышко, — красные огоньки в глазах Луны тухнут. Тера умудряется извернуться в чужих руках, схватить тонкие запястья, перевязанные красными ленточками, и крепко сжать. — Ты должна… бежать, — уголки его губ растягиваются, и Тера может разглядеть шальной блеск на дне красных зрачков — блеск, которого там быть не должно. — Плохие детишки должны быть наказаны.       — Я не ребенок! — отчаянно вскрикивает Тера, отпихивая от себя ледяные руки, и вскакивает, с трудом умудряясь устоять на негнущихся ногах. Луна остается сидеть на корточках, заинтересованно глядя на нее снизу вверх, и кренит лицевой диск, не обращая внимания на то, что сквозь отверстия в его голове стараются протянуться острые солнечные лучи. — Я уже взрослая! Мне двадцать один!       — А мне год, три месяца, два дня, восемь часов, семь минут и сорок девять секунд, но ведешь себя как капризный ребенок именно ты, — равнодушно замечает Луна. Он проводит пальцами по выпирающим лучам и одним движением задвигает их обратно. Тера ниже Луны всего лишь на одну его голову, но этого достаточно, чтобы она почувствовала себя крошечной мухой, которая осознанно бросилась в сети паука. Он резко поднимается на ноги, крутит лицевым диском, и Тера выставляет ладони вперед, но Луна перехватывает их, не прилагая никаких усилий, и сжимает — косточки на запястьях ощутимо хрустят, — как думаешь — если я переломаю тебе каждую косточку, одну за другой, пока ты не превратишься в мешок из мяса и не сдохнешь, сколько времени пройдет? Минуты? Часы? Знаешь, у нас до-олгая ночь впереди. Я не такой добренький, как твое ненаглядное Солнце, и не боюсь шума, в отличие от Луны. Ты не задумывалась над тем, кто я такой? — его глаза щурятся, и он наклоняется ниже, а Тера пытается уйти от его прикосновений — дергает пальцами и медленно сползает по батутной стене, понимая, что это конец. Очень плохой конец.       — Да мне плевать, — озлобленно шипит она. — Я просто хочу увидеть Луну. Не тебя в его обличии, пустозвон ты грязный, а моего Луну.       — Слишком много хочешь, — он разжимает хватку. Острое колено врезается Тере в солнечное сплетение. Она сгибается пополам и бессильно кашляет, оседая на пол, как тряпичная кукла — такие они делали вместе с Солнцем в свободное от работы время. — А знаешь, чего хочу я? Я хочу украсить это унылое место гирляндой из твоих внутренностей. Для простого айтишника ты знаешь слишком много. Бонни тоже лез, куда не стоило, и посмотри, куда это его завело. А отпустить тебя сейчас, когда у меня есть возможность этого не делать — верх неблагоразумия.       Луна медленно наклоняется, и бубенчик на его шапке звенит, когда он наступает на вздымающуюся грудную клетку. Тера не может дернуться, пошевелится, потому что он надавливает сильнее, но даже не пытается навредить — едва ли хрупкая девчонка способна сделать что-то против двухметрового робота. И Тера, выдыхая, трясется, собирая в кулак крупицы сил, чтобы не заплакать — Солнце борется, значит, она тоже должна.       Когда чувственный пинок под дых выбивает из легких весь воздух, а холодная ладонь смыкается вокруг горла, Тера понимает — надолго ее не хватит.