your soul is haunting me

      Дашкову эти светские мероприятия не нравятся, слишком много людей и вампиров в одном месте и везде пустая болтовня и фальшь.       Однако взгляд цепляется к Столыпину, он приходит с женой и незнакомой девушкой. Юная особа держится достойно, руки за спиной складывает, смотрит на всех, улыбается.       Дашков её точно не знает. Кто она? Почему со Столыпиным пришла? Он цепляет за локоть проходящего мимо Свечникова. - А кто это с Петром Аркадьевичем?       Свечников усмехается, отпивает глоток шампанского из бокала. - Да вы что, не признали? Дочка его старшая - Наталья...       И у Дашкова удивление в глазах читается. Наташа? Так выросла, так похорошела.       Она в первую встречу с ним была маленькой девочкой. Ей было десять лет, Дашкову - под сотню. Она вцепилась маленькими ручками в отцовский пиджак, кричала "Папа, ну покажи зубы, ну покажи!"       И Столыпин к ней поворачивается, показывает свои клыки, а девочка смеется.       А теперь она так выросла. Превратилась в настоящую красавицу.       Граф долго на неё смотрел, почти весь вечер, изредка прерываясь на шампанское. Он видит, как мать ее шепчет девушке что-то на ухо, та вдруг смущается и осторожно смотрит на него.       Дашков ухмыляется, когда Наташа направляется к нему. Она останавливается совсем рядом. - Маменька велела вас просить танцевать, - а в душе она так и осталась ребенком. - Не самая лучшая идея, я только отдавлю вам ноги... - Я настаиваю.       Дашков осторожно берет ее за руку, стараясь не сжимать тонкие пальцы. Оркестр играет вальс и он немного скованно кружит её, рука графа покоится у неё на талии, перетянутой корсетом. Снять бы со всех девушек это орудие пыток - всем станет лучше. - Мы же с вами уже встречались, граф... - она заговаривает с ним первая. - Да, только вы тогда были чуть помладше. Вы очень изменились, Наталья. - Это хорошо или плохо? - Я ещё не решил.       Музыка замолкает, и Дашков спешит её покинуть. Это невежливо, но ведь и она не императрица. Он бы не расшаркивался перед Столыпинской дочкой ни сегодня, ни завтра, ни в следующем году.       Дашков, чисто чтобы освежиться и отдохнуть от царства фраков и пышных платьев, выходит на улицу. У Столыпиных отличный балкон с видом на сад. Прохладный августовский воздух освежает и становится легче. Шампанское было лишним.       Оказывается, и у вампиризма есть минусы. Похмелье, например, никуда от него не денешься.       Мужчина опирается на мраморные перила балкона, запрокидывает голову назад, жадно дышит. Он любил такие моменты, темная ночь, уличная свежесть и Дашков, чувствующий себя волком-одиночкой. - Граф?       Ну и кого там принесло?       Дашков нехотя оборачивается. Наташа стоит, нервно теребя ткань платья, смотрит умоляюще. - Я что-то не так сделала? - осторожно спрашивает она и делает ещё один шаг ему навстречу.       Ему, если честно, было плевать, что она там подумала или сделала, но разговор продолжать нужно было. - Вы о чем? - Вы так неожиданно ушли, и я подумала, что что-то не то вам сказала... - Нет, вы тут совершенно не при чем, - отрезал он.       Она оказывается совсем рядом, опирается одной рукой на перила. - Тогда, в чем причина? - она спрашивает это, что называется, в лоб. Но мужчина прощает ей эту оплошность, очевидно, что это её первый бал, как и первое общение с представителем противоположного пола. На первый раз простит. - Наташа, вы должны привыкнуть к тому, что я очень нелюдим. И я предпочел бы причину этого не разглашать. Запомните это на будущее.       Пристыдил её окончательно, она аж покраснела.       Он, по привычке, принюхивается, чтобы в следующий раз запомнить её запах. Носом ведёт от шеи к уху, а она не двигается, только взгляд не поднимает, от стыда, конечно же. Странно, обычно люди боятся.       Запах лаванды. Успокаивает, заставляет Дашкова улыбнуться. Уж этот запах он запомнит. - Разрешите откланяться, - фраза дежурная, ради приличия. Будет он ещё у этой девочки разрешения спрашивать!       Наталья вскоре вернулась в зал к остальным гостям, а в голове всё стоял этот темный Дашковский силуэт со сверкающими глазами разного цвета.       Вечер тогда получился скучным.       У Дашкова нюх отменный, как у собаки-ищейки. Наверное, поэтому в него прозвище такое "Пёс Священной Дружины".       Одновременно и внушительно, и жутко. Как и он сам.       Дашкову приятно до жути, что один только его вид наводит если не сковывающий ужас, то трепет. Руневский его точно опасается, Вырубова аж вся дрожит, хоть и строит миловидное личико, кокетничает, а Дашков страх чувствует, действительно, как бешеный пес.       Но что не так с Натальей он понять не может.       Она ведь даже не вампир, обычная девушка, на его глазах буквально выросшая из девочки во взрослую привлекательную особу.       Не то, чтобы Дашкову она нравилась, но красивая она, этого не отнять... И не боится его совсем.       То ли папенькой своим прикрывается, то ли скрывает очень хорошо, но держится перед ним прямо, еще и советы раздает. - Между прочим, у вас рубашка мятая, граф. Не мешало бы отутюжить, - и смотрит ему в глаза прямо, не стесняется.       Ну что с этой Столыпиной не так?       Ему часто приходится в доме Столыпина показываться, в конце концов, он - Председатель, а Дашков - пока ещё его подчиненный. Приходится время свое тратить.       Дашкова в гостиную провожает служанка, желает ему "чувствовать себя, как дома" и спешит удалиться. Типичное поведение при виде этого разноглазого мужчины. - Ах, Граф, снова вы...       Тоненький голосок доносится откуда-то сзади. Столыпинская старшая дочь по-аристократически вальяжно спускается по лестнице, смотрит не надменно, вроде по-доброму. - Я, Наталья Петровна. Не рады? - он улыбается ей в привычной манере. - Отчего же не рада? Просто зачастили вы к нам, - она оказывается рядом с ним, девушка чуть ниже, из-за чего графу приходится смотреть на неё сверху-вниз. - Только вы рано... Папенька не вернулся ещё.       Вот черт, теперь ждать тут с ней. Он старается не подавать виду, а то обидится ещё. - Ну что ж, я подожду... - он по-хозяйски усаживается на бежевый пуфик.       Наташе не очень-то приятно, что Дашков ведет себя тут, как дома, вроде его не звали даже, а он расселся, ногу на ногу закинул.       Но она сглатывает это презрение, садится на диванчик напротив, облокачивается на спинку, расслабленно выдыхает и руку кладет на мягкие подушки, ноги вытягивает чуть вперед. Самую малость, чтобы, всё-таки, не терять рамки приличия.       Дашков, смотря на это, невольно ухмыляется. Ножки у неё красивые, аккуратные, длинные. Не то, чтобы он на них часто заглядывался, просто в женщинах он это часто подмечал. - Что там нынче творится в вампирской среде? - спрашивает она, чтобы поддержать разговор. Ей эти все кровожадные упыри не нравились, и когда отец заявил о том, что найдет лекарство, то она всецело его поддержала. Только Руневского она бы предпочла видеть вампиром, ему это так идёт... - Неизвестный вампир жестоко расправился с семьей маньяка-кровяника, - сообщает он буднично, как будто такого рода события для его мира в порядке вещей. Хотя, по сути, так и есть.       Наташе жутко становится.       Как это неизвестный? Новообращенный? Но ведь нельзя по первой прихоти обращать людей в вампиров... Ох, что-то назревает, что-то нехорошее, и Наташа это каждой клеточкой своего тела ощущает. - Ужасная история... - почти шепотом говорит она. И ей действительно страшно. Дашкова она уже давно разучилась бояться, в нем желания выслужиться больше, чем опасности. А вот эта неизвестность её пугала, больше, чем что-либо.       Столыпина невольно бросает взгляд на его лицо. Опять он не побрился. И в этом весь Дашков: волосы наспех приглажены, рубашки через раз мятые, щетина эта. Была бы у него заботливая жена - обязательно сказала бы ему об этом. Но жены у мужчины не было... - Опять вы весь в щетине, - она тянется рукой к его щеке. - Нельзя же себя так запускать, это некрасиво, - она уже касается колючей его щеки тонкими пальчиками, как вдруг в комнату входит сам Председатель Священной Дружины.       Дашков отпрянул от неё слишком резко, слишком неожиданно. Это же ужасно, теперь Наталья будет думать, что он боится её прикосновений...       Вот ведь, свалилась же эта Наталья ему на голову!       Вся эта история с новообращенной девушкой Дашкова порядком изводит. Оказывается, её Столыпин у себя прячет. Видать, Руневский попросил, черт бы его побрал!       Он приказывает обыскать дом, сам же принюхивается.       Наташин запах ни с чем не спутаешь, он давно четко отличал один из ее парфюмов от другого. Столько раз он к ней принюхивался, что четко определял и эти ужасные духи с запахом розы, и любимые его с нотками лаванды. Но тут запах Столыпиной смешивается с еще одним, не знакомым ему. Значит, и разыскиваемая здесь...       Он, как пёс, идет по запаху куда-то в винный погреб, ещё раз принюхивается. Запахов много, учуять что-то конкретное трудно, поэтому он наугад заглядывает в дальний угол.       Картина неожиданная.       Наташа с бутылкой вина, пьющая благородный напиток залпом, прямо из горла. - Ой... - выдавливает она.       Столыпина стоит, виновато опустив голову, пока он смотрит на неё. Напряжение между ними растет. Что-то здесь не так. Ему не очень-то верится, что Наташа и вправду пьет здесь вино только потому, что хочет. Скорее всего, это какой-то по-женски хорошо  продуманный план. Она вдруг на него бросает взгляд, виновато улыбается.       Он понимает, что это все какая-то её уловка, но спешит уйти, смерив девушку долгим взглядом.       Дашков ее всегда считал дурочкой, папиной доченькой, которая в их вампирские дела не лезет и сидит смирно, но в этот раз Наташа его обдурила, выставила беспомощным.       Обидно было. Дашков с удивлением отмечает, что не хотел бы с ней враждовать. Вся жизнь у неё впереди, зачем только связалась с этой Алиной. Наташа же ещё такая молодая, не то, что он, уже не одну сотню лет бродящий по этой земле.       Граф думает об этом весь вечер и всю ночь. Он знает, что у Столыпиных намечается светский вечер, но о балах ему думать не хочется, к тому же его не приглашали.       Наташа же в этот момент думала о том, как бы пригласить Руневского еще и на мазурку, но в зал входит незнакомый ей мужчина, обвешанный взрывчаткой...       Она долго лежала и смотрела в потолок, она не считала, сколько часов так пролежала и сколько ещё пролежит. Наташа смотрела на белый потолок, затем на такую же стену, на такую же белую застекленную дверь, затем на другую стену.       А слёзы все текли и текли.       От боли, от обиды, от разочарования.       Она никогда больше не сможет бегать по летней влажной траве; никогда не сыграет больше с сестрами в салки; никогда больше не наденет свои любимые французские туфельки. Она будет сидеть в инвалидном кресле до конца жизни своей, если, конечно, не умрет от боли в ближайшее время.       Отец её не пришел за два дня ни разу. Она не винила его, у него дела поважнее. Алина тоже ещё ни одного раза не приходила. Руневский... Она не требовала от него многого, лишь на минуту он мог бы зайти справиться о её самочувствии, и она была бы счастлива. Но его тоже не было...       Наташа долго смотрела на настенные часы. Единственное её развлечение. Вдруг она услышала странный звук, кажется, в дверь стучат.       Глаза застилали слёзы, она видела лишь нечеткое черное пятно.       И ей не нужно было догадываться, кто это. - Наталья Петровна... Простите, ради Бога, я вас не разбудил?       Зачем он пришел? Посмеяться над тем, какая она жалкая стала? Что ж, пусть Дашков смеется, ей уже всё равно.       Она отворачивается от него, хлопая глазами, пытаясь убрать слезы.       Граф проходит к ней в палату, растерянно озирается. В комнате не было почти ничего, только стены, столик, ржавый стул и кровать. А ещё там была она... вся бледная, за два дня исхудавшая, похожая на призрака. Под одеялом вместо ног виднелись два обрубка...       Дашкову её жалко. Жалко по-настоящему.       Наташа действительно была красавицей, прекрасной девушкой, а теперь лежала перед ним сломанная, одинокая. Он узнавал у врача, никто к ней даже не заглянул, и от этого у графа сердце было не наместе. Если, конечно, давно не бьющееся сердце может обливаться кровью от этой ситуации...       Немой его вопрос "как вы?" повис в воздухе. Он не стал его задавать, ибо и так понятно, что ей плохо. Но не стоять же молча, и без того неловко безумно. - Вы... Вам если что-то нужно будет, что-нибудь из еды, или вещи, может, то можете мне сказать, я вашему отцу передам.       Она все также молчит, смотрит на белое своё одеяло.       Он вдруг достает из кармана пальто два яблока, протягивает ей. - Я тут принес вам... Я слышал, что вам витамины нужны, чтобы быстрее восстановиться.       Но Наташа смотрит на яблоки таким же пустым взглядом, как недавно смотрела на стены, потолок... - Зачем вы пришли? - слабым голосом спрашивает она.       А, действительно, зачем?       Он сам не знал, просто сердце не на месте было, хотел её проведать. Дашков знал, что она его визиту не обрадуется, но всё равно пришел. - Хотите поиздеваться надо мной? Пожалуйста, делайте, что хотите, мне уже всё равно! - у неё голос какой-то хриплый и говорила она это очень тихо. - Я же обычный человек и ноги отращивать не умею, смейтесь надо мной, ну же! Это на вас все заживает, как на собаке!       Вот и она стала сравнивать его с псом, но в таком контексте графу это не нравилось. - Наташа, я пришел к вам, потому почувствовал, что вам нужно с кем-то поговорить...       Ей плакать ещё больше хочется, потому что это правда. Она так ждала Руневского, так надеялась увидеть милое личико Алины рядом с ним, хотела, чтобы отец пришел и чтобы непременно взял сестер её проведать. Но никого из них здесь не было.       А была она, и был Дашков. Дашков, которого она никогда не любила и никогда не ждала.       Но он был здесь, принёс ей эти яблоки, стоял растерянный, не зная, что ещё говорить и делать. Но делать что-то нужно было.       Он бросает взгляд на её руки. Она нервно сжимает и разжимает пальцы, сминая простынь. Дашков придвигает стул к её кровати, садится, осторожно прикасается к её руке, как бы спрашивая разрешения. Наталья молча смотрит на него, не тянется к нему, но и не отталкивает. Мужчина осторожно берет ее за руку, гладит тыльную сторону ладони. - Мы больше с вами никогда не потанцуем, - хриплым голосом говорит она. - Я всегда плохо танцевал... Наташа, я понимаю, как это больно и тяжело. Но вы живы, и вы молоды и у вас всё ещё впереди.       Она слабо улыбается и закрывает глаза. - Вы знаете, граф, я всё ещё чувствую свои ноги, как будто я сейчас встану и они появятся, но их больше нет... - Если хотите, я могу убедить Дружину и... - Нет, прошу! Только не в вампира... Если я и умру, то человеком.       Она свою ладонь кладет поверх его. - Не нужно портить свою репутацию из-за меня, Дашков. Я же знаю, как вы ей дорожите. Да плевал он на эту репутацию! Она не должна сейчас лежать здесь беспомощная и слабая; она должна была повзрослеть, выйти замуж и жить счастливо. Наташа именно счастье заслужила, а не два обрубка вместо ног. - Вы не могли бы... почаще ко мне приходить? - она это совсем тихо сказала, но он был так близко, что всё услышал. - Я могу к вам завтра утром прийти, - тоже шепчет он, неожиданно для себя касаясь губами её ладони. Он видит, как ее бледные щект покрылись едва заметным румянцем. - А сейчас я прошу вас отдохнуть. У вас впереди ещё целая жизнь. - А вы побрейтесь, - шутит она, и Дашков улыбается.       Нет, бриться он точно не будет. Эта щетина придает ему устрашающий вид.       Дашков приходит на следующий день, и ещё, и ещё, пока Наталью не выписывают. Она совсем окрепла, лицо ее снова приобрело здоровый оттенок. И только в её жизни начало хоть что-то налаживаться, как этот мир снова преподнес ей новое испытание.       Наталья сидела на этом кресле, пока рядом с ней стояли люди в траурных костюмах. Черная вуаль почти закрывала видимость, но она видела, как гроб с телом отца опускают в землю. Какой-то анархист застрелил его беззащитного в упор прямо в театре, а нечистью в это время считают вампиров.       Она сидит одна возле могилы, не в силах ни плакать, ни говорить что-либо. Нужны ли тут ещё слова, когда самого близкого ее человека отняли у неё жестоко и безвозвратно.       Столыпина тянется рукой к сырой земле, гладит, сгребает горсть в ладонь. Холодная.       Она слышит сзади шаги. Это страннл, ведь все гости давно уже ушли. Если это пришли анархисты, чтобы с ней расправиться, то она только рада будет, хоть так она сможет увидеться с отцом.       Но ожиданиям её не суждено было сбыться. - Мне очень жаль...       Она грустно улыбается уголками губ и, наконец, даёт волю слезам. Она при Дашкове рыдает, громко вслхипывая, сжимая до белых разводов железные колеса инвалидного кресла. - Дашков... - обращается она к нему охрипшим голосом. - Вы можете выполнить одну мою просьбу? - Конечно, - он чувствовал слишком сильную вину перед ней, так ято если она бы сейчас попросила бы достать месяц с неба, то он достал бы. - Убейте их всех.       Она это с такой злостью сказала, что мужчине не по себе стало. Что же они с его Наташей сделали? - Я вам обещаю, что все анархисты, причастные к этому убийству, будут казнены.       С другой стороны, злость ей идёт. В таком состоянии она позволяет довезти её до дома.       Дашков старается толкать коляску максимально осторожно, чтобы ей было комфортнее. Он останавливается перед парадным входом в усадьбу Столыпиных, раздумывая, как бы дотащить коляску по лестнице. - Не хочу домой, - вдруг сообщает она, теребя плед, что укрывал её ноги, точнее, то, что от них осталось. - Дашков, если вам удобно, вы не могли бы отвезти меня в сад? Если вам удобно, конечно...       Такая милая, когда смущается. Ему не в тягость.       Это, наверное, странно. Кто бы ещё месяц назад сказал Дашкову, что он будет с удовольствием проводить время с дочкой Петра Столыпина, тот рисковал быть убитым за клевету на него.       Кто бы мог подумать, что это окажется правдой. Что Дашков будет справляться о её здоровье; что будет спокойно толкать её коляску в любом угодном ей направлении; что будет поправлять сползающий с ног шерстяной плед.       Она просит остановить у огромного клена у них в саду, среди ярких желтых и красных листьев их не видно совсем. А ещё отсюда весь сад, как на ладони.       Она снимает с себя неудобную шляпку с вуалью. - Поцелуйте меня.       Послышалось? Нет, она смотрит на него абсолютно серьезно, только взгляд у Наташи умоляющий. - Я прошу вас, Дашков...       Он опускается перед ней на корточки, снимает свой котелок. Одну руку кладет ей на щеку, другую запускает в аккуратно уложенные волосы. Он целует ее аккуратно, чтобы не испортить таинство первого поцелуя. Он чувствует, как Наташа кладет руки ему на плечи, как ладони её прикасаются к щетинистым мужским щекам. Когда он нехотя отстраняется, она прижимается к нему, трется щекой о его плечо, граф снова берёт её за руку. - Я прошу вас, Дашков, берегите себя. - Я вам обещаю, что буду аккуратнее.       Наташа, наконец, смотрит ему в глаза. И вовсе у него взгляд не страшный, а глаза разного цвета невероятно подходят к его образу.       А образ его ей безумно нравился. Как и сам Дашков...       Наташа помнит, с каким рвением он ей рассказал, что поедет задерживать этого ужасного Карамору, как это задание для него важно и как он тогда утрет нос Руневскому. Обещался, что приедет к ней обязательно. Наташа для него велела испечь ягодный пирог, купила дорогой яблочной пастилы.       Но Дашкова она так и не дождалась. Принесли только его котелок...