КОНЕЦ ИГРЫ

      «Есть подарки, которые в конце концов будут возвращены, а есть подарки, которые остаются навечно, есть подарки, которые появляются в самые неожиданные моменты… и все знают, что самый большой подарок прибывает в самой маленькой коробочке… но есть коробочки, открывая которые испытываешь только сожаление…"©

      Я открываю глаза и, привыкнув к освещению, начинаю осматриваться. Я в постели, а в мои руки вставлены трубки, по которым текут жидкости разных цветов. Я жива. Все что вспоминается, это вспышка, озарившая все вокруг после моего выстрела и внезапная боль… И теперь я в больнице… А Пит? Теперь мои мысли о нем. Что с ним сделали? Жив ли он? Или его убили трибуты или солдаты Сноу? И почему я все еще жива? Ведь я же грубо нарушила правила…       Я принимаю решение — бежать, пока все думают, что я без сознания. Бежать! Я срываю с себя трубки и встаю с постели. Мысль о беге отпадает сама собой. Ноги не слушаются, они ватные. Я с трудом добираюсь до двери, открываю её и выхожу в коридор. Ступая босыми ногами по холодным плиткам, я медленно бреду, надеясь, что никто не заметит девушку в одной больничной рубахе. Каждый новый шаг требует все больше сил, но я упрямо иду вперед. Вскоре я понимаю, что мои надежды напрасны. Ко мне несутся люди в белых халатах, возвращают в палату и тут же вкалывают что-то. Меня опять клонит в сон.       Когда я снова открываю глаза, рядом сидит Хеймитч.       — Выспалась, солнышко? — спрашивает он, слабо улыбаясь. От него разит выпивкой, но я не могу назвать его пьяным. Вид у него усталый, но я его видела в гораздо более печальном состоянии.       — Где Пит? Что с ним? — выпаливаю я, не тратя времени на вежливость.       — Жив. И выглядит лучше, чем ты. Рвался к тебе, но его не пустили, — он вздыхает.       — Что случилось? — спрашиваю я, не понимая, как во второй раз мы оба остались живы после «Голодных игр».       И Хеймитч шепотом рассказывает мне, что победителей шесть. После взрыва экраны потухли… Затем на них появился Президент Сноу и зачитал с карточки правила 75 Голодных игр: на третьей Квартальной бойне разрешено признать победителями последних шестерых оставшихся в живых участников. Ими оказываемся Я, Пит, Финик из 4-го Дистрикта, Джоанна из 7-го, Энобария из 2-го и Бити из 3-го. Естественно, о взрыве арены по телевидению не упомянули.       — С чего такая благосклонность? — недоумеваю я, понимая, что правила Игр пишутся Сноу на ходу.       Хеймитч смотрит на меня с укоризной:       — Не сейчас. Главное, вы целы. Отдыхай.       — Что с Цинной? — спрашиваю я. — он жив?       — О нем ничего не известно. Завтра итоговое шоу Фликермана. К нему тебя подготовит Порция. Пита увидишь на шоу, — Хеймитч поднимается с моей постели, достает из внутреннего кармана пиджака фляжку и выходит. С тяжелыми мыслями о Цинне, моем загадочном, глубоком, замечательном друге, я засыпаю.       На следующее утро меня привозят в Тренировочный центр. Для того, чтобы победители не видели друг друга, нас определяют на разные этажи, теперь-то из двенадцати этажей, рассчитанных на двадцать четыре трибута, каждому победителю можно выдать вообще по два.       Мне достается наш прежний этаж, где меня встречает Эффи. Она в парике с фиолетовым оттенком и вычурном костюме цвета фуксии. Выглядит как никогда кукольно. Она обнимает меня, и я ощущаю, что она искренне рада, что я выжила. После теплого приветствия Эффи с энтузиазмом переходит к делу:       — Самое время приступать к подготовке к шоу. Это так волнительно. Дважды победить в Голодных играх! — Эффи в восторге. — Китнисс, представляешь, какая ответственность на тебя теперь ложится. Ведь в следующем году вы с Питом станете… — она задумчиво осекается, но потом все же продолжает, — … теперь уж точно станете менторами новых трибутов из Дистрикта 12.       Об этом я еще не думала, я все еще в шоке и недоумеваю, почему мы вообще остались живы. У меня масса вопросов, но не к Эффи. У нее бесполезно спрашивать, почему нас сначала отправили на смерть, а потом внезапно сделали победителями.       — Но для начала… — она осекается, а потом снова меня обнимает.       Эффи меня поражает. Она никогда не позволяла себе выражать эмоции сверх дозволенного. Этикет, протокол, вежливость, никаких излишних эмоциональных проявлений — этим Эффи живет, а тут вдруг такой взрыв эмоций. Видимо, мисс Тринкет и правда очень сильно переживала за своих подопечных. Эффи приходит в себя и деловито начинает расхаживать вокруг меня. Просит поднять майку и обнажить живот. Я выполняю ее указание.       — Животик пока не виден, — констатирует она, — тебе нужно немного поправиться. Так будет лучше для ребенка.       Ах да, я ведь ко всему прочему еще и мнимобеременна. Спасибо Питу. Когда он придумывал историю о беременности, он не предполагал вернуться с арены и, наверное, понимал, что и у меня шансов немного. И что теперь? Этого мы не продумали. Да и Президент наверняка знает, что я не беременна. Я ведь была в больнице, где мне делали кучу анализов. Но Эффи, вероятно, до сих пор верит в легенду.       Она долго дает мне указания о том, как сидеть, стоять, говорить. В этот раз ее рекомендаций в разы больше, чем перед всеми предыдущими моими появлениями перед нацией. Ведь я уже не сельская невежественная девчонка — трибут-доброволец, а двукратный победитель Игр национального масштаба и должна внушать уважение как будущий, она надеется, влиятельный ментор. Эффи продумала мою «карьеру» на годы вперед. Но мне трудно вникать в то, что она мне говорит. Меня сейчас волнует, почему мне оставили жизнь и что говорить о своей беременности. И, как на зло, я не могу увидеть Пита, когда он так нужен.              После обеда ко мне приходит Порция и приносит мне платье для интервью. Когда я распахиваю чехол, мне не остается ничего, кроме того, чтобы уйти в ступор. Передо мной мое свадебное платье — не то, что превратилось в костюм сойки на интервью перед Квартальными играми, но тоже платье Цинны. Оно легкое и воздушное, юбка — многослойный драпированный шифон и гладкий корсет с чудесной вышивкой — веточки, на которых сидит сойка. Но есть одно но: веточки усыпаны розами. Розы и сойка-пересмешница — эта вышивка отнюдь не авторская.       Я вопросительно смотрю на Порцию, но она молча качает головой. Ее можно понять — судьба ее напарника под большим вопросом. И в ее интересах не разбрасываться словами. Его мятежное платье наделало слишком много шума.       После примерки платья, ко мне приходит Хеймитч, и мы, наконец, уединяемся на крыше. Он начинает довольно бойко и напористо:       — Китнисс, слушай и запоминай. Больше никаких опрометчивых действий, никакой самодеятельности. Всех вас признали победителями не из милосердия, а лишь потому, что у них не было другого выхода. В стране начались восстания, внезапные и очень мощные, как никогда. Для Капитолия это было весьма и весьма неожиданно. Их смогли подавить, но, если бы населению стало известно о том, что ты взорвала арену, не думаю, что у Капитолия остались бы шансы, началась бы полномасштабная война. В твоих интересах высказать всю преданность Капитолию за оказанную «честь». Я понимаю, что тебе это не понравится, но…       Я перебиваю его, не в силах даже думать о преданности Капитолию:       — Хеймитч, как я могу это сделать после всего, что Президент Сноу сотворил со мной, Питом, после публичной порки Гейла, всех этих казней на площади Дистрикта 12, после убийств мирных жителей в Дистрикте 11? Может быть, и лучше, если разгорится война?       Он качает головой:       — Мятежи жестоко подавлены. И сейчас не время махать крыльями сойки. Ты хочешь на арену в третий раз? Или тебе нечего терять? А как же твоя семья? Или родные Пита?       Я взбешена, но где-то в глубине души понимаю, что сейчас нужно слушать Хеймитча как никогда раньше. Мое неповиновение и инициатива никогда не приводили ни к чему хорошему. Я беру себя в руки:       — Что мне говорить о беременности. Я ведь была в больнице Капитолия. Сноу наверняка все известно.       — Китнисс, ты продолжаешь всем говорить о том, что ждешь малыша. Эта позиция одобрена Правительством. Если мы скажем, что из-за Игр ты потеряла ребенка, это может стать поводом для недовольства.       — Как Пит? — спрашиваю я.       — Ждет не дождется, когда увидит тебя. Как иначе? На арене ты была весьма убедительна в своих чувствах, — Хеймитч улыбается.       Я тоже не могу скрыть улыбку, но опускаю глаза.       — А что с Цинной? — этот вопрос меня интересует сейчас еще больше, ведь именно он автор платья сойки.       — Если он все еще жив, то у меня есть идея, как ему помочь.