История искусств

«Предметы искусства, алкоголь, пластинки, диски — отыщешь чего стоящего, приноси, как ценитель, я хорошо плачу за подобное, пилигрим», — основное, что запомнил Эйден из нудной и несколько раздосадованной полупроповеди Хуана, в который раз страстно распалявшегося о том, что «…неотёсанные мужланы только и знают, как махать ржавыми тесаками и чесать яйца на посту, но никто из них не ценит истинную красоту и…» …и многое другое из раздела нетленного и непонятного для отупевших обывателей, но сейчас абсолютно бесполезного как для Эйдена, проломившего своей спиной подозрительно хлипкую стену, так и для агрессивных кусак, с утробным рычанием вцепившихся в его одежду облезшими крючковатыми пальцами. Пилигрим со всей силы рубанул одного из них по плечу топором, рассекая гниющую плоть и перебивая кости, отпихнул его в сторону и вывернулся из хватки второго, ощущая, как куски пластиковых панелей и трухлявой древесины болезненно впиваются в лопатки. За бутафорной стеной оказалось узкое скрытое пространство, наполовину уставленное ящиками и заваленное полуистлевшей макулатурой, и парнишка, схватив стопку пыльных выцветших журналов, запустил её в голову третьего заражённого, уже нависшего над ним, а после мощным ударом ноги раздробил ему коленную чашечку. Возможно, стоило позвать с собой Хакона в качестве подмоги, — с его нелепыми шутками и мелькающим жёлтым пятном рюкзаком было бы спокойнее, защищённо и даже несколько обжигающе-румяно на щеках, ведь старший наверняка бы жадно сцеловал радость с лица Эйдена, узнай он, что пилигрим, добив кусак, обнаружил в тайнике, но… Но чёртов упрямый засранец как сквозь землю провалился, третий день игнорируя любые попытки Эйдена с ним связаться. Рация отзывалась лишь глухим молчанием на канале и жалобно пиликала севшим аккумулятором, бесконтрольно взращивая в грудине чувство покинутости, постепенно перерастающее в злость и обратно вянущее в тоску, зудящую подзаживающей корочкой на сбитых костяшках и неловкими извинениями на языке. Пилигрим тщательно обшарил едва ли не половину Вилледора и побывал во всех известных ему убежищах Хакона, однако встретил там лишь пустоту и давящую на виски тишину. Расспросил всех вокруг, насобирал внушительный мешок угроз и обещаний хорошенько отполировать морду пройдохе, связку искренне сочувствующих взглядов и котомку бесчисленных указаний — эх, молодо-зелено, Эйден — не верить старшему ни под каким предлогом. Пилигриму очень хотелось последовать советам, только вот ладони желали прикосновений к тёплой коже, а губы были готовы при встрече сразу же ткнуться в загорелую шею, прямо в тот бугристый розоватый шрам, и влажными поцелуями вымолить-вылизать прощение за всё сказанное в буйном юношеском запале. Эйден с унынием вздохнул, утирая рукавом капли крови на одежде и отряхивая её от пыли, а после принялся вытаскивать найденное из ящиков. Кто бы не обитал в маленькой квартирке на окраине Сентрал Луп, в которую парнишка забрёл по чистой случайности, нырнув на самое дно своих кипящих мыслей и двигаясь на автомате, но хранил он тут настоящее сокровище — по мнению одного небезызвестного Хуана Райнера, и полнейший ширпотреб по мнению всех остальных жителей Вилледора, — потому что старинными полотнами с изображёнными на них обнаженными пухлыми девицами можно было разве что украсить сортир и спрятаться в нём от решивших сожрать тебя живьём заражённых. Эйден аккуратно вытащил картины, сдмухивая с них пыль и бережливо приставляя к стене, чтобы те не завалились в успевшую натечь с кусак лужу протухшей крови. Он по-быстрому перебрал стопки журналов, сразу складывая наиболее сохранившиеся в рюкзак и периодически залипая на откровенные фото и позы — какой чудак придумал хранить в тайнике дешёвую порнуху и масляную живопись? Впрочем, набор для души и внушительный комплект для дрочки явно пережили своего хозяина и заранее приятно оттягивали карманы пилигрима звенящими монетами. Хакон бы точно не сдержался от похабного комментария, включающего в себя — обязательно — краткий рассказ о привставшем содержимом штанов, оценивающий быстрый взгляд, скользящий по потускневшим страницам, и размазываемое руками под одеждой смущение (пункт лично для Эйдена). А парнишка сам бы не стал отказываться от его заигрывающего шёпота, ласкающего ушную раковину неизменными пошлостями; позволил рывком прижать себя грудью к прохладной стене и разогнать по крови коктейль из адреналина и лихорадочного возбуждения. Разрешил получить своё и под изменчивое настроение: быстрый жёсткий секс или всласть оттраханный влажный рот. Только бы под изысканными вкусовыми добавками в виде уничтожившей мир эпидемии и ожидающей на каждом шагу смертельной опасности прочувствовать каждый момент близости: так дразняще остро, удушающе до хрипа и сиплых стонов, горько-солоно на языке и стекая по подбородку и припухшим губам полупрозрачными каплями. Эйден до кончиков нервных окончаний являлся ребёнком нового времени, отпрыском Падения, и окружающая реальность обучила его привязываться по щелчку пальцев и столь же скоро и без сожалений расставаться, но не рассказала, что делать, если вдруг подсел на эмоциональную наркоту и липнущие жаром к щекам улыбки-подкаты одного определённого субъекта. Хакон наверняка имел ответ или же рецепт лекарства от неясной хвори, но его рядом не было, а был лишь вес рюкзака на плечах, закинутые за спину картины, которые пилигрим предварительно обмотал найденной в квартире тряпицей и крепко перетянул верёвкой, и рукоятка пароплана под пальцами, потому что спускаться тем же путём под стекающее за горизонт светило — затея дурная и крайне опасная для целостности мягких мест. Он ловко спикировал на одну из крыш, а с неё перелетел на соседнюю, чуть пониже, и перебежками рванул к своему — чёрт побери, своему с проклятым пропавшим Хаконом! — убежищу. — Для тебя не назначено, Эйден, — уже привычно заявили ему с раздражающим уши акцентом, когда пилигрим, смыв с себя брызги крови и вычистив куртку, с наступлением темноты добрался до обиталища Хуана. — И… долго он? — выискивать Райнера, по обыкновению занимающегося в такое время очередным распутством, не пришлось, потому что стоило лишь упомянуть его персону, как парнишке в красках поведали куда и в количестве скольких особ он направлялся. — Босс занят, — протянула его помощница и с видом воинственной суфражистки перегородила проход, только отстаивала она не избирательное право, а возможность торгаша потрахаться без назойливых посетителей. — Сообщи ему, — Эйден стянул с плеч рюкзак и опустил его на пол, а потом отвернул край тряпицы, прикрывающей полотна, — иначе я сбагрю всё добро местным. Хакон бы им гордился: парнишка умело учился шантажу и брать своё, не ожидая, пока кто-то прихватит его за зад. И полураздетый растрёпанный Хуан, с тянущимися по шее и вдоль груди алеющими отметинами, приспущенными до косточек расстёгнутыми брюками и бесстыдно заметным стояком — был тому подтверждением. Он, словно ребёнок, вскрывающий подарочную упаковку, несдержанно отшвырнул прочь верёвку и тряпку, с волнением разложил картины по своему столу и невесомо коснулся подушечками пальцев поверхности, покрытой узором мелких ажурных трещинок. Без цветастой кожаной куртки и шипастой надменности, со своими оголёнными лопатками, тонким шрамом меж них и искренним восторгом он стал резко уязвимым, и казалось, швырни Эйден сейчас едкую колкость — попадёт точно в цель, вскроет нутро, заметное лишь тем, кто видит не листву, но спутанные корни. — Они пережили войны и эпидемии и… всё равно восхитительны, словно только-только вышли из-под кисти творца, — Райнер прикусил нижнюю губу и облизнулся, отрешённо-мечтательно рассматривая полотна. — Блядь, парень, я готов кончить прямо сейчас. — Ты сможешь это сделать, как только заплатишь мне, — фыркнул в ответ Эйден. — В предложение входит составить мне компанию? — Хуан обернулся к нему, оценивающе оглядывая с ног до головы, будто высматривал за витриной одну из недоступных ему статуэток в чужой коллекции. А потом мельком скосил глаза в сторону чуть приоткрытой двери в спальню, из-за которой просачивалась узкая полоска синеватого света. — В предложение входит не послать тебя к чёрту. — Дерзишь? — Намекаю, что кончать придётся на своё отражение в зеркале. — Сочту за комплимент. Мне нравится твой деловой подход, Эйден, — Райнер резко вернул в свои радужки хищный блеск и натянул на лицо знакомое выражение тщеславного ублюдка и плута. — Не знаю, где ты добыл всё это, но могу сказать одно: твои старания стоят каждой уплаченной монеты. — Есть ещё журналы. — Оставь для местных, — Хуан медленно приблизился к парнишке — настолько, что задетые границы личного пространства ярко замаячили красными фонариками над входом в бордель, а в нос ударил запах дорогого алкоголя, смазки и разгоряченного предварительными ласками тела. — Они порадуются, наяривая на свежатинку, — разморенная и ленивая мягкость в его движениях встрепенулась и обернулась ощетинившимся зверем: как и обычно, когда Райнер получал, что хотел, и решал, потребовать ли больше. — Что-то ещё? — Нет, — коротко отозвался пилигрим, чуть отворачивая от него лицо, а в грудь ему со звоном ткнулся увесистый кошель. — Зануда, — цыкнул Хуан, с ноткой разочарования кивая на выход, и парнишка незамедлительно последовал его совету. Он вынырнул в коридор, закинул лямку рюкзака на плечо, задумчиво постоял с десяток секунд и вновь дёрнул ручку двери. Эйден всегда оставался неуёмным и несдержанным чадом новой эпохи, и он забывал — не вспоминал — стучать, прежде чем войти. — Хуан… я хотел спросить, не знаешь ли… Какого хуя? — вопросительно-обидчиво протянул парнишка дрогнувшим голосом, блуждая глазами по плотно прижавшимся друг к другу телам, поблёскивающим влагой знакомо-родным пальцам меж чужих бледных ягодиц и сейчас самому ненавистному в мире ебальнику, который хотелось хорошенько начистить и расцеловать одновременно. Хотелось дать со всей дури по морде, разбить нос, заставив блядского Хакона умыться юшкой, а потом самому же и утереть следы своего гнева, потому что одинокое нейтральное «Привет» мигом утихомирило накатившую валом волну злости и обернуло её в царапающую грудину изнутри грусть и спокойствие от того, что паразит жив и цел везде, где нужно. И Эйден просто замер, неподвижно и растерянно, пытаясь распознать и определить верность подаваемых мозгом команд. Спайк был прав, хоть и не до конца: парнишка ничего не знал ни о жизни, ни о женщинах, ни о мужчинах, и короткий экскурс головой в вязкий омут познания ясности не добавил, а только усугубил положение. Хакон с его гаремом бывших жён, временных пассий, явной боязнью привязанности и твёрдым убеждением, что «сначала отношения, а потом секс — унылая подростковая херня» только путал и без того сплетённые в клубок мысли, врывался вихрем в разум, складывая там какие-то свои цепочки, дробил на сложные фигуры чувства и только на физическом уровне был объясним и прост: фокусы с членом вопросов не вызывали. — Решил присоединиться? — Райнер отлепил Хакона от себя, недовольно натянул спущенные до колен брюки и, запихнув всё неприлично стоящее обратно под бельё, принялся мерить шагами кабинет. — Я… Ну… Я искал тебя, Хакон, — возможно, стоило смутиться, заревновать до удушья и жжения под диафрагмой, но пилигрим сам послал старшего в бездну ко всем чертям тремя днями ранее и откровенно не ведал, позволительно ли было даже начинать. — Ты не моя сраная жёнушка, Эйден, — не приторное «малыш» с придыханием в конце и нежной щемящей мягкостью, а резко, щёлкнув языком и холодом, словно кнутом по рёбрам. — Я думал… — Что ты думал? — о, Хакон умел быть непробиваемо ледяным и зло стрелять словами. — Точно не то, что ты здесь трахаешься с Райнером, — законы физики в маленьком кабинете Хуана сбрендили, и одинаковые стороны двух извращённых магнитов зачем-то стали притягиваться. — Завались, парень. Мы ещё не успели, — проворчал Хуан, театрально закатывая глаза. — Ты либо оставайся, либо сейчас же вали и не паскудь мне вечер. Меня не интересуют ваши семейные ссоры. — Я… мы не семья, — Эйдену запекло испаскудить вечер. Хотя бы одному человеку. Тому самому, что глубоко дышал через ноздри, смотрел с пронзительной злостью и был не менее раздет, чем Райнер. — Так что… малыш? — из уст Хуана прозвучало чуждо, а под заострившийся взгляд Хакона, мнение которого покатилось пинком и на хер, и вовсе — вошло заточкой под ребро. — Предлагаю в последний раз. Эйден неизменно оставался вечно голодным сыном разрушенного мира и цепко хватался за всё, что ему протягивали. Губы у Райнера оказались мягкими и гладкими, словно многочисленные любовники и любовницы слизали с них всю шершавость и грубость; настойчивыми в своём желании заткнуть любой юношеский протест и невнятную разгорающуюся ссору, а ещё абсолютно безразличными к тому, что Эйден вновь обратился в камень и растерялся, не отвечая на поцелуй. Напрягся всеми мышцами, подобно затаившемуся зверьку на охоте, когда его неторопливо огладили по талии через одежду, прощупывая изгибы молодого сильного тела. Потащили и прижали к краю стола, прошлись ладонями вниз по бёдрам, снова скользнули вверх, задевая резинку спортивных брюк, и вытянули первый короткий стон: стыдливо забитый подальше в горло и приглушённый. — Не зажимайся, — шепнул парнишке Райнер и обхватил губами мочку уха, щекоча её кончиком языка. Повёл им вниз, отрисовывая зигзаги по шее, вдоль бьющейся встревоженной птицей сонной артерии и до яремной впадинки, с удовольствием смазывая ритмичную пульсацию и напряжение. Он легко прикусил кожу над ключицей и тут же зализал место укуса, намеренно опаляя влажный след довольной усмешкой. Ласкать Эйдена было подобно тому же, что и забавляться с хищником в клетке: одно движение — и гортанно заурчит, цапнет острыми, как заточенная сталь, зубами, отхватывая самый сочный кусок плоти. Ласкать Эйдена, пока за спиной с сопением притирался промежностью меж ягодиц второй, подобный ему, но более матёрый, — будоражило кровь похлеще наркоты и алкоголя вместе взятых. Выворачивало ощущения наружу, оголяло и без того натянутые нити-нервы и стекало пьянящим нетерпением между ног. И Хуан подбирался к пилигриму осторожно — опасаясь клыков на своём загривке, — а Эйден в свою очередь подставлял беззащитную шею под ленивые поцелуи и робко тянулся к ним сам. Глядел куда-то за плечо из-под полуопущенных ресниц глубокими глазами-омутами, в которых пенилось северное море: явно не предназначенное для Райнера, но от того не менее притягательное. Эйден не отбивался от прикосновений тонких пальцев — таких необычно бархатистых, без уже привычных жёстких мозолей и пластыря, — что стаскивали с него одежду: медлительно и играючи, напрочь отличимо от несдержанной манеры Хакона, предпочитающего либо срывать с него шмотки, глухо рыча сквозь зубы от возбуждения, либо прямо так вбивать спиной в матрас. Поэтому до скрежета зубов хотелось хлебнуть чужой похоти и желания, пока ещё неумело и без особой решительности, но ведь он тоже мог — да? — и вообще, нужно делиться, чёртов ты засранец, поглядывающий так яростно и ревниво из-под нахмуренных густых бровей! Хотелось назло тыкаться носом в ключицы Хуана, водить ладонями по светлой коже и задевать — нарочнее некуда — руки Хакона, драться с ними за первенство на чужом теле и превращать его в живую преграду меж двумя враждующими лагерями. — Переместимся на кровать, — мурлыкнул Райнер, призывно притёршись стояком о бедро пилигрима, а после ловко вывернувшись из объятий. Он нырнул в полумрак комнаты, разгоняемый лишь синим отсветом УФ-лампы и лиловой неоновой лентой под потолком, и завалился на матрас, стягивая с себя бельё. Небрежно отшвырнул его в угол, цепанул за запястье замявшегося у края кровати обнажённого Эйдена, утаскивая его на себя и нагло оплетая пальцами вставший член. После припал влажными губами к губам Хакона, и тот незамедлительно ответил: толкнулся горячим языком в рот, твёрдым стояком об упругую ягодицу, размазывая по коже предэякулят и желание и обвил руками поперёк широкой груди. Скрыто растёр свой прищур о заметный даже в отсвете лампы румянец на лице пилигрима и с нескрываемой завистью проследил, как парнишка прижался к Хуану и рвано задышал, реагируя на каждое движение умелых рук. Эйден чертовски притягивал своей эмоциональной и физической юностью, каждым перекатом тугих мышц под усеянной шрамами-дорожками кожей, что в лиловом неоне казалась бледнее обычного, размыленными бликами на зрачках и приоткрытым ртом. Хакон это понимал, а Хуан — тем более. Но если первый глушил давящее в области сердца стремление украсть, спрятать и не делиться ни собой, ни парнишкой, то второй преследовал донельзя открытую цель прибавить в список парочку новых имён и порнушно-пошло кончить кому-то на лицо. Чего желал сам Эйден — такой до умиления разнеженный и довольный простой дрочкой — оставалось за закрытыми дверями его мыслей и подавленных стонов, и очень хотелось влезть в эту сокровищницу, но Хакон влез лишь пальцами, щедро облитыми лубрикантом, меж ягодиц Хуана и глубже, задевая комок нервов и заставляя того вздрогнуть всем телом и прогнуться в пояснице. Он шустро задвигался внутри, не особо церемонясь и откровенно забивая на болезненное шипение Райнера, что со всем своим набором ловкача хоть на секунду отлип от парнишки. — Грубо, — цыкнул тот и вновь зашипел, когда Хакон отнял руки от ягодиц, уселся на кровати, опираясь лопатками о спинку, и, сдавив его шею, ткнул лицом прямо в свою промежность, так, что липкая головка члена чувствительно проехалась по чуть щетинистой щеке. — Ты против? Райнер прожил достаточно лет, чтобы напрочь избавиться от сомнений, стеснений и комплекса монашки, ни разу не бравшей за щеку. И он почти что голодно облизнулся, потёрся мягкими розоватыми губами о член, провёл кончиком языка вверх-вниз, слегка задевая мошонку и размазывая слюну. Растягивая дразнящее удовольствие, не спеша считывая пульсацию крови в виляющих тонких венках под кожей и вылизывая их с упорством, почти граничащим с дотошностью. — Резинки под подушкой, Эйден, — усмехнулся Хуан, поудобнее устроился на кровати и насадился ртом до упора. Возможно, парнишке требовалось больше инструкций и минутка внимания, но он всегда отличался сообразительностью и уже обладал определённым половым опытом — спасибо Хакону. Эйден раскатал презерватив по члену, приставил головку к растянутому скользкому входу и на выдохе толкнулся в тело под ним. Вошёл наполовину, ощущая, как сжались тугие мышцы, втянул ноздрями живительный кислород и повторил движение, гибко вильнув бёдрами и переводя взгляд то на старшего, то на ягодицы Хуана. Легко огладил их ладонями по кругу, прощупал подушечками пальцев позвонки и бока: с некоторым замешательством, потому что прикасаться к Райнеру и вталкиваться в него было непривычно, странно и несколько механично. Хакон, судя по его же похабным до предела рассказам, умел во всю эту бесчувственную и бездуховную движуху меж двумя (и более) телами; успешно отключал основную голову в угоду резервной между ног, и он бы наверняка мог поведать чего интересного пилигриму, если бы тот не отмахивался едкостями и не натягивал на лицо смущение. Если бы Эйден не прогнал его тремя днями ранее. — Почему ты не отвечал? — Серьёзно? — хмыкнул старший и вплёлся пальцами в светлые волосы Хуана, одобрительно поглаживая его затылок. — Прямо сейчас? — Я волновался, Хакон. — Ты киданул меня, Эйден, — прозвучало укоризненно и обрывая сердечный ритм, словно туго нятянутый трос. — Я не могу подвергать тебя опасности. — Парнишка… — Хуан с пошлым чмоком выпустил член изо рта и смахнул языком повисшую ниточку слюны. — Из тебя бы вышла превосходная заботливая жёнушка. — Заткнись и соси, Райнер, — сердито прошипел сквозь зубы Хакон, а после, сжав волосы на его затылке, толкнулся во влажный приоткрытый рот. — Ты обещал, Эйден, и не сдержал обещание. На деле заткнуть хотелось самого Хакона. — Со мной опасно. — Не опаснее, чем без тебя — в сотый раз говорю уже, да? Но ты приказал мне убраться, валить к херам… думаешь, я только это и умею, только и способен бросать кого-то? — Я мог убить тебя, разорвать на куски, как… я… я это не контролирую, Хакон, и не… — Эйден вновь растерялся, и его движения стали сбивчиво-рваными, а ногти от волнения оцарапали талию Хуана. — Заткнись, просто молчи, — старший грубо вжал Райнера в свою промежность, со вкусом проехав головкой по языку и упёршись в горло, пока тот не засипел и не саданул его кулаком по бедру от нехватки воздуха. — К чёрту оправдания. В который, мать его, раз, Эйден! А мы договорились! — Вы так и продолжите… — Хуан попытался отстраниться и отдышаться. — Ссориться… Будучи во мне? — Завались, Райнер. — Я не хочу однажды удушить тебя во сне! — Лучше ты, малолетний кретин, чем задохнуться в отравленном химией городе! Лучше ты, чем подохнуть в под забором, как последняя шавка. Лучше с тобой… малыш. — Хакон… я едва не переломал тебе кости, блядь… на твоей шее следы моих пальцев. — А я думал, вы двое практикуете садомазо. — Заткнись, мать твою, Райнер! — вспотевшая ладонь Эйдена со всей его буйной силой опустилась на ягодицу, буквально выбивая вскрик, оглушая уши звучным шлепком и окрашивая бледную кожу в алый. Он зарычал и двинул бёдрами, вколачивая в надоедливого Хуана свою ярость и разочарование самим собой, от чего тот широко раскрыл рот и завалился вперёд на Хакона. — Вам нужно побеседовать вдвоём, ребята, — Райнер вяло сполз с чужого члена, перекатился через Хакона и на нетвёрдых ногах прошагал к прикроватному столику. — А т-ты? — виновато спросил Эйден, провожая взглядом голый зад Хуана. — Ну… — А мне, — он подхватил со столика бокал с вином и плюхнулся в стоящее у кровати кресло, забросив ногу на подлокотник. — Мне с вами хватит вина… И зрелищ. Зрелищ? Сражения двух зверей, катающихся по матрасу в попытке то ли зацеловать друг друга до багровых следов, то ли перегрызть глотки в бесполезном споре, когда и от чьих рук или зубов стоит умереть. Они перехватывали кулаки друг друга, занесённые для удара, и губы, а потом совмещали всё вместе. Хуан мог бы дать дуракам полезный совет, — он считал себя определённо разумным и находчивым человеком, — но сейчас (по этой же причине) молчаливо лакал алкоголь, за который не жалко было отдать и половину состояния, и водил ладонью по своему члену. Картинка на кровати одновременно походила на плохо снятое до Падения порно с принуждением и одну из репродукций из той толстой книги по истории искусств, которую Хакон притащил незадолго до прихода пилигрима и на которую сам Райнер выбил скидку смелым — в его манере — предложением. Хакон, навалившись на парнишку сверху, настойчиво вылизывал его шею, смывал, словно кот с шерсти, чужие касания и запах, задерживаясь языком на истерично скачущем кадыке и подрагивающей ямочке меж ключиц, и прижимался возбуждением: к душе и телу. Стекал вязким и прозрачным на живот, ворчанием в уши пилигриму и несогласием куда-то лично себе. С ним Эйден постепенно становился расслабленным и уступчивым, словно влажная глина в руках скульптора, без резкости и той дикой строптивости, что так привлекала и в секунду выводила из состояния равновесия и спокойствия, буквально вышибая воздух из лёгких и заставляя сердце ритмичнее качать горячую кровь. Парнишка насаживался на его пальцы, выгибаясь в спине и откидывая на примятые подушки голову. — То было… признание? — спросил он едва слышно, подаваясь вперёд и обхватывая руками-ногами старшего, словно тот мог испариться в любой момент. — Признание? — Хакон рывком перевернулся, усаживая его поверх своих бёдер. — Нет… Чёрт побери, да! Да, это признание. Доволен? — В любви? — для Эйдена всё было прямо и бесхитростно, как в детских мультфильмах, которых он и не помнил уже; Хакон же предпочитал мозговыносящее артхаусное кино. — Слишком поверхностно, малыш. Не то чтобы мне без тебя слабо, но… — Парень, он тебе врёт. — Заткнись, Райнер, и полируй хер молча. Хакон бы прогнал пинками светловолосого засранца, пристально следящего за каждым движением и притиркой, но чужие лукавые глаза подбавляли огоньку и остроты на кончике ножа, а Эйден, опускающийся на его член и дышащий с каждым сантиметром загнаннее и глубже, вовсе вызывал тахикардию и цветные пятна на периферии зрения. Хакон уложил руки ему на косточки и чуть толкнулся, но парнишка остановил его и задвигался сам. Поначалу со сбитым темпом и подыскивая нужный угол проникновения, а потом смелее, раскачиваясь — гибко и плавно — и сжимая старшего тугими мышцами. Под искусственным светом, со своим поблёскивающим от пота телом и взъерошенными волосами он напомнил Хакону пиджеев в клубах. Старший успел застать их: все эти душные и увитые софитами-лазерами помещения с толпой обдолбанных и дёргающихся под электронику людей. Сейчас никто и не слушал подобное, и вместо битов в ушах Хакона стучал пульс, звучные шлепки о скользкие от лубриканта ягодицы и мошонку, общие стоны и шуршание Хуана, ритмично скользящего по стволу рукой. Райнер не сводил с них глаз и явно был готов кончить, но жевал собственную губу и, срываясь на рычание, всё оттягивал момент, чтобы досмотреть представление до конца. Имел бы камеру — заснял, как двигалась эта двоица, утопая в нежности и горячечном удовольствии, что прямо сочились на мятые простыни и насквозь пропитывали их. Как ластился к старшему Эйден и принимал в себя его член; и как Хакон, не выдержав, всё же уложил парнишку на лопатки, закинул его ноги себе на плечи и резко вошёл, набирая темп. Как мозолистая ладонь старшего сжала горло пилигрима прямо под подбородком, перекрывая доступ к кислороду, а зубы больно впились в сосок, вырывая из Эйдена полувсхлип.  — Сильнее, он ведь просит, — Райнер не медля подлил масла в огонь, и Хакон послушно выполнил команду, вбиваясь в парнишку по самые яйца. Прижался животом к пилигриму, ощутив его подрагивающий член, а сам Эйден вплёлся пальцами старшему в волосы, и припал губами к шее: прямо поверх оставленных во время обращения синеватых следов; и зацеловал их мягкостью и немыми извинениями. Он посмотрел на Хакона в упор, пьяными и тёмными от возбуждения глазами, и тут же обернул взор на Хуана, прожигая его зрачками-угольками и заставляя быстрее елозить ладонью по головке члена, болезненно задевать пальцами уздечку и в момент поджимать у основания ствола. — Ещё сильнее, давай же… — выстонал Райнер и вцепился пальцами в бархатный подлокотник кресла. Порой Хуану, с его-то выработанной годами увёртливостью и хваткой, нравилось отсутствие путей к отступлению и наличие впереди только одной дороги. И он, выдохнув, наконец-то выплеснулся в свою ладонь, пачкая пальцы тёплым семенем и роняя мутные капли на тёмный пол. Сквозь приятный отходняк после оргазма и негу потянулся рукой за остатками вина и взглядом за доходящим до той же черты Эйденом, нетерпеливо ёрзающим под Хаконом. Наверное, их связь можно было назвать чем-то из разряда «вихрей, сплетающихся в ураган». Они были из одного племени недоступных крыш, одной вольной крови, носили подобные шрамы и смотрели на мир сквозь стены. Эйден вырос летним ветром в волосах и не принадлежал никому; Хакон таскал под мышцами костяк старой эпохи и искренне желал принадлежать хоть кому-то. Хуан… Хуан просто хотел потрахаться и прибавить экспонаты в коллекцию. Он не выёбывался. — Приходите, — довольно мурлыкнул им Райнер, потягивая из бокала вино и разваливаясь в кресле на манер одной из голых девиц с тех картин, — если вдруг решите поссориться. И удостоился синхронного на выдохе: «Иди на хуй».