Между волком и собакой

Несмотря на неказистый вид, Йора приживалась на ферме быстро, как приживается на любой земле занесенный ветром неприхотливый сорняк. Девочка исправно кормила кур, перебирала до поздних часов зерно, мыла горшки и котлы, вычесывала густую шубу бойких козочек — да так, что капризные животные каждый раз будто с картинки сходили после ее рук. Опешившие домочадцы вначале относились к нежданной гостье настороженно. Снилин попытался было осторожно вызнать мотивы супруги, но с тем же успехом можно было бы предложить камню на дороге сыграть в карты. В первые же минуты своего появления на пороге с худеньким ребенком Катла на правах хозяйки дала понять фундаментально и непреклонно: это член семьи и теперь он живёт под этой крышей. Больше этой темы женщина не касалась ни единым замечанием, словно так и было всегда. Кнут же был единственным ребенком все двенадцать лет своей жизни и впервые столкнулся с таким произволом. Не получив объяснений и поддержки от родителей, он ушел в себя, обходя девочку по дуге и злым волчонком зыркая исподлобья. Сезонные помощники и раньше появлялись на ферме, но в этот раз чутьё подсказывало подростку: угловатый тихий приёмыш задержится действительно надолго. На самой Йоре, впрочем, это никак не сказывалось. Она воспринимала домашних как очередной объект для задания: скот — кормить, еду — готовить, Снилина — не раздражать, Кнута — вежливо игнорировать. Кроме того, дата Дня рождения императора приближалась с неумолимой скоростью, так что времени на выяснения отношений у семьи просто не оставалось: хозяйка фермы нещадно гоняла всех по поручениям, найдя дело даже неуклюжему супругу. Поставки овощей и трав неустанно прибывали на ферму Катлы целыми караванами, и Снилин с утра до вечера занимался их разбором и учётом, обнявшись с глиняной кружкой чая и время от времени тишком подливая туда хмельного сбитня. А вот к строгой Катле Йора привязалась накрепко. Безропотно сносила все её резковатые указания и не жаловалась на тяжелую работу, преданно глядя на свою спасительницу снизу вверх. Тонкие запястья мужественно выдерживали громоздкие ведра с водой и корыта с фуражом, хотя Катле порой казалось, что стоит ветру подуть чуть сильнее — и тщедушную фигурку легко снесет с обрыва в море. Но больше всего сиротка полюбила мохноногих коней, стоящих в конюшне по соседству. Ей нравилось гладить бархатные носы огромных животных, а те, в свою очередь, отвечали ей ласковым фырканьем и бережным отношением. Только за первую неделю пребывания Йоры на ферме лошади услышали от неё больше слов, чем всё семейство Катлы вместе взятое. Конным хозяйством владела семья Геймунда, работящего чернобородого норда. Его жену звали Фридрика, и была она столь же красива, как её имя: точёный нос, строгая линия челюсти и волосы цвета вороньего крыла, неизменно стянутые в высокую тугую прическу. Увидев Йору впервые, Фридрика застыла каменным изваянием, прожигая девочку взглядом, а затем скрылась в своем доме и не выходила до следующего вечера. Катла в ответ на испуганный вопросительный взгляд воспитанницы лишь коротко сжала её острое плечико и наказала не обращать внимания. Правда заключалась в трагической истории, которая не годилась для детских ушей. Несколько лет назад черноволосая Фридрика потеряла дочку и с тех пор пропадала в небольшом огородике под стенами хаты, копаясь в земле, как прекрасный, но неприкаянный беспокойник. Несчастная мать не стремилась общаться с незнакомцами, и её красоту по достоинству мог оценить только Геймунд, души не чаявший в супруге и беспрекословно взваливший на свои мужские плечи всю работу по хозяйству. На конюшне ему помогал первенец, долговязый молодой парень Хорм, выросший среди конских морд и знавший своё дело сызмальства. И хотя дела у Геймунда шли ровно, ему не хватало деловой хватки и находчивости, поэтому конное хозяйство постепенно и негласно разделилось на два дома. Катла занималась вопросами торговли и связями в большом городе, а Геймунд с сыном заботились о чистоте крови и крепости статей своих скакунов. В уверенных руках Катлы подворье обрело небывалый размах. Как-то раз женщина привезла на солитьюдский рынок продукты в телеге, запряженной двойкой коренастых соловых коней. Животные выгибали мускулистые шеи, рыли брусчатку широкими, как блюда, копытами — словом, вели себя именно так, как рассчитывала предприимчивая хозяйка фермы. Для такого груза было достаточно и одной упряжной лошади, но Катла решила действовать с размахом. И ее старания окупились: проходящий дозором патруль стражи из Мрачного замка приметил горячих скакунов и, щедро отсыпав животным комплиментов, тем же днём отправил на конюшни инспекцию с королевской грамотой. Так хозяйство Геймунда обрело статус королевских конюшен, и на его породистых конях стали разъезжать генералы армии, а затем — и сам верховный король Скайрима Торуг. Порода сочетала в себе самые необходимые качества для боевого спутника в условиях холодного климата и труднопроходимой местности: толстую шкуру, сообразительность и универсальность. Вездеходные крепкие лошадки возили как всадников, так и легкие повозки, а их чувство направления не раз спасало заплутавших в снежной пурге людей, приводя домой. Приятным бонусом к способностям и визитной карточкой лошадей Геймунда и Катлы стала яркая соловая масть со светлой гривой и пышными щетками на бабках. Конюшни разрослись, заняли весь холм, а Катла и Геймунд с тех пор были надежными деловыми партнерами и частенько засиживались на крыльце с трубкой добротного данмерского табака, обмениваясь байками из прошлого да идеями на будущее. И хоть это не слишком нравилось Фридрике, пилить мужа ей не позволяла совесть. А потому она смиряла ревность остатками нордской гордости и продолжала исправно полоть грядки своего скромного огорода. Хорму, объезжавшему лошадей перед продажей, сразу приглянулась тихая юркая Йора. Не укрылось от его внимания и то, как девочка тянулась к лошадям. С добротой и великодушием, которые достались ему от отца, объездчик нашёл подход к закрытой сиротке, как находил его к норовистым животным — интуитивно. Хорм рассказывал про тонкости коневодства, про сбрую, про корма и болезни, водил между стойл и называл каждое животное по имени. Хорму не нужны были поддакивания или ответы, ему было достаточно внимательного живого взгляда. Катла поощряла интерес приёмной дочери к животным и даже осторожно прикидывала в будущем удобное замужество: Йора представлялась трудолюбивой тихой женой, а Хорм — работящим мужем, да и разница у ребят была всего-то лет семь. Фермерша старалась незаметно забирать у девочки дела по дому, чтобы та могла улизнуть на конюшни пораньше и послушать еще парочку историй от соседского сына под мерное похрупывание сена.

***

Шли дни, принося с собой всё более ощутимую прохладу, особенно к ночи. По утрам Йора взбиралась на облюбованное место на крыше сарая, откуда было видно всё подворье и развилку дорог, а если подняться повыше — то и диковинный силуэт Солитьюда на изогнутом аркой утесе. Она наблюдала, как величаво встает солнце, купаясь в бескрайнем море Призраков на горизонте, как оно лижет яркую черепицу на столичных поместьях, вычерчивает контрастным светом большую мельницу у стен. В высоком прозрачном небе парили с протяжными криками чайки, встречая рассвет вместе с маленькой янтарноволосой девочкой. Вот и теперь Йора сидела на сарае среди свежей обмолоченной соломы, куталась в шерстяной пыльно-серый платок, подаренный сердобольной Фейдой, и наслаждалась мирными минутами. Скоро внизу скрипнет дверь, и на крыльцо, как всегда, выйдет Катла. Вдохнёт свежий, напоенный ароматами осени воздух, возьмёт метлу из угла и примется смахивать со ступеней жуков и принесенную под порог за ночь сухую хвою. Как и множество раз до этого. Отчего-то Йора не сомневалась, что хозяйка дома следует своей традиции уже много лет. Затем Катла поднимет голову, заприметит худенькую фигурку на крыше своего сарая и строгим окриком позовёт её кормить птицу и доить коров. Молоко у здешних коров было сладкое и густое, как сливки. У Йоры дома такого никогда не водилось. Один кувшин хозяйка оставит дома, а из остального собьёт ярко-жёлтое масло и отправит во дворец — к завтраку короля Торуга и королевы Элисиф. Однако привычному укладу не суждено было сбыться. В конюшнях, видных Йоре сверху как на ладони, началось какое-то движение. Зафыркали и затоптались тревожно в стойлах лошади, из верхнего окошка чердака вылетела полосатая кошка. Ловко вскарабкалась по срубам и уселась на крыше, почти на одном уровне с наблюдающей девочкой. Йора поспорила бы, что на кошачьей морде было написано крайнее возмущение. Волнения перебросились и на хлев; из темных недр донеслось вопросительное блеянье. И тут утреннюю тишину прорезал, как тревожный колокол, тонкий лошадиный крик. Вторя ему, подорвался от крыльца Кнутов лохматый пёс Флоки. Девочка скатилась с крыши в мгновение ока, позабыв теплый платок. Понеслась в конюшню, сверкая босыми пятками и слыша, как за спиной хлопают двери. — Никак Магда жеребиться удумала! — донёсся хриплый со сна голос Геймунда от правого дома. Вслед за ним в зябкое утро выбирался Хорм, на ходу подвязывая штаны. — Пшёл вон из-под ног, псина дурная, так тебя растак… Все трое, не считая собаки, одновременно нырнули в сумрак конюшни под возглас Катлы: «Йора, а коровы?!» Пару секунд поглядев на безмолвствующие ворота, сомкнувшиеся за спинами ранних пташек, нордка махнула рукой и отправилась хлопотать по хозяйству в одиночестве.

***

Четыре фигуры столпились у просторного стойла — две высокие и две пониже. У одной фигурки топорщилась за плечом пухлая коса. В стойле, растянувшись во весь рост, лежала соловая кобыла Магда. Её светлый хвост порозовел от крови, хоть в полутьме конюшни это не бросалось в глаза. Рядом с матерью осоловело хлопал длинными ресницами мокрый жеребенок. Чёрный, как уголёк. Кобыла как раз трогательно вылизывала ему уши, когда тишину нарушил недоуменный голос. — А почему он чёрный? — не отрывая испытующего взгляда от идиллии, вопросила одна из низких фигур по имени Кнут. Он тоже не мог остаться в стороне от такого события и прибежал следом за своим псом. — Вопрос хороший, малец, — в тон мальчику ответил Геймунд, задумчиво подперев рукой бородатый подбородок. — Видать, не простые гены у папаши были. Мож, вылиняет ещё?.. — А я говорил, подозрительный какой-то этот Мороз, — пробурчал Хорм, косясь на отца. — На шейном гребне темный волос был, точно тебе говорю! — Да что уж теперь кумекать… Не последний, чай, жеребенок в году. Продадим кому-нибудь по обычной цене, желающие всегда найдутся. О, гляди-ка, встаёт! И правда — новорожденный подтягивал к себе негнущиеся, будто чужие ноги и пытался подняться. Ноги протестовали. Наконец, жеребенку рывком удалось установить себя в вертикальное положение, и он замер, покачиваясь. Чёрный, как смоль, и только на лбу белое пятнышко. — Кобылка, — заключил Хорм, выпрямляясь. — Экую шутку с нами сыграла, чертовка. Геймунд хмыкнул, и компания вновь замолчала, разглядывая лошадиного ребёнка. Ребёнок смутился и вновь завалился в сено. — Чертовка, — повторила негромко Йора, удивив всех присутствующих самим звуком своего голоса. — Хорошее имя. Уже через четверть часа вороная Чертовка, отдохнув и пообсохнув, самозабвенно сосала материнское молоко. Просчитавшиеся коневоды удостоверились, что с матерью «просчёта» всё в порядке, и отправились просыпаться окончательно над бадьёй стылой воды для умывания. Йора семенила за мужчинами голыми ступнями по холодным, влажным от росы камням и поёживалась от холода, пока Хорм обрисовывал ей ситуацию, активно жестикулируя. — В том году приезжал к нам рифтенский богатей, сын Мавен Чёрный Вереск. Слыхала о такой? Нет? Оно и к лучшему. Как бишь там его звали, пап? Сильви? — Сибби. — Да, верно. Сибби Чёрный Вереск. Скользкий тип и зенки хитрющие, что у злокрыса. В Солитьюд на торги ехал, да все дороги через нас ведут, — в голосе парня мелькнула гордость за хозяйство. — Увидел конюшни наши и пришёл на поклон. Говорит, есть у него жеребец племенной подмастка серебристого, с родословной от самого Слейпнира. Слейпнир ого-го конь был, не чета нынешним задохликам… Ну, окромя наших, конечно. Так вот, предлагал нам его выкупить, да только на что он нам здесь, нам и под своих места едва хватает. На трёх случках сторговались для кобылок, Магды, Байки и Вельбурги. Хорм прервался на фырканье от ледяной воды, которой он плеснул себе в лицо. Пригладил волосы, сморкнулся в траву и продолжил. — Привёз, значица, Сибби энтот своего коня с родословной, а конь — что картинка! Копыта — во! Шея шире отцовских плечей! Йора и Кнут синхронно перевели взгляд на Геймунда, невозмутимо плещущегося в бадье. Кнут, оценив масштаб сравнения, впечатлённо присвистнул дыркой на месте зуба. — Красавец, в общем, писаный. Мороз звали. Мы его ощупали со всех сторон, всё как надо, только волос основной у него странный какой-то был, уж больно темный. И яблоки по всему крупу. Сибби сказал, что от сытой жизни на качественных кашах. Будто у нас каши некачественные… Ну да мы внимания не обратили шибко, по родословной всё чин по чину было. — Угумх, — неразборчиво буркнул Геймунд, смахивая с лица воду огромными ручищами и встряхиваясь, как пёс. — На месте мамки прочерк там стоял. И окрас подозрительный. — А что ж ты согласился-то тогда? — взъярился объездчик на отца. Со стороны выглядело, будто облезлый волчишко скалится на бурого медведя. — Дак ты и настоял! Дай, мол, папка, к серьезной сделке руку приложить, чай, не мальчонка уже! Чуйка, говорил, у тебя, что гены свое возьмут и, глядишь, детишки все серебристые будут, аки рыбки в Карте. Ну что, взяли свое гены, а? — Геймунд с ухмылкой потрепал сына по загривку, отчего тот чуть не упал. — Ну, полно. Кобылка то загляденье получилась, хоть и вороная. Глядишь, с Байкой и Вельбургой больше свезет, вылезет где-нибудь энта твоя серебристость. И чернобородый мужчина, посмеиваясь, скрылся в доме. Хорм недовольно нахмурился, забурчал что-то под нос, но быстро сдался. Парень вообще по природе своей был отходчивым. — Все эти черновересковые с вывертом, ни на дрейк* им веры, змеям подколодным! Но, что правда, то правда — кобылка хороша. Чертовка, надо же… Отличную идейку подкинула, Птичка. А я-то уж было подумал, что Катла немую подобрала, а оно вон как — редко, но метко… Кнут противно хихикнул, ткнув Йору в плечо, однако та не удостоила его реакцией. А вот Хорм внезапно поменялся в лице и спиной двинулся к своему крыльцу. — Ох, не ко злу будь помянута, вот и она… Всё, детишки, мне пора. Птичка, приходи на закате, будем жеребенка смотреть! — и долговязый объездчик нырнул в спасительную сень своего дома. — Йора! — тон Катлы не сулил ничего хорошего. — Уже время завтрака, а птица до сих пор не кормлена! Ты еще и без сапог! А ну живо в дом, котелок с горячим молоком стоит на столе! А ты, балбес, почему ещё не на выпасе? Йора безропотно юркнула в дом, не дожидаясь нового шквала упреков своей наставницы. Очаг уже успел прогреть первый этаж, и девочка на мгновение застыла, впитывая озябшими ступнями тепло сухих досок пола. — Никак, очередное прибавление на зиму глядя? — добродушно поинтересовался трапезничающий за тяжелым дубовым столом Снилин, вырывая падчерицу из блаженства. — Геймунд, осёл, сено уже рулонами из Рифтена выписывает, а всё туда же… Йора привычно промолчала и шмыгнула к сундуку со своими вещами. Выудив из скудного гардероба подбитую заячьим мехом жилетку, она вернулась к столу и ухватила глиняный стакан с молоком, добросердечно протянутый отчимом. Пока девочка жадно поглощала живительное питьё, цокая зубами по краю стакана, Снилин бледно усмехался и разглядывал щуплую фигурку ребёнка. — И чем ты ей приглянулась, во имя Талоса всемогущего, — наконец, пробурчал он. — Крысёныш, кожа да кости. Йора бросила на норда настороженный взгляд из-под чёлки и вернула стакан. Натянув заячий кожушок, она наскоро обулась и помчалась к птичникам.

***

Вечером Йора вползла в дом, еле волоча от усталости ноги. День рождения императора наступал уже через день, и Катла была занята последними приготовлениями, сбросив все обязанности по хозяйству на детей. Девочке едва удалось улучить десяток минут, чтобы заглянуть на конюшню и понаблюдать за новорожденным жеребенком. У Чертовки оказалась мягкая молочная шёрстка и смешной хвост метёлкой. Хорм даже показал подружке забавный фокус: если протянуть жеребенку палец, тот принимался сосать его, будто материнское молоко. Тихонько, как мышка, Йора разулась и направилась к лестнице на второй этаж, где располагалась её комната. Раньше там был чердак для запасов, но Снилин по указке жены расчистил его и принес свежую дубовую кровать, так что у девочки появился собственный закуток. — Но мам, я тоже хочу на праздник! Хорм ведь пойдёт, и все городские тоже! — донеслись из дальней комнаты стенания сводного брата. Йора замерла на второй ступеньке. — Он поедет на торги, Кнут, а не на праздник, а у нас будет полно работы, — отвечала ему Катла, не скрывая раздражения. — Мы отправим в замок продукты, поможем Геймунду отвести к площади лошадей на продажу и вернемся домой. Всё, разговор окончен! Иди спать, а то завтра опять тебя не добудишься. Йора с еле слышным вздохом ковырнула ногтем щепку на перилах лестницы. Мама так хотела попасть на это торжество. Могла без умолку рассказывать дочери о том, что они там увидят и попробуют, порхая по кухне и готовя очередной ужин из остатков подгнивших кореньев. Сама Йора до поездки к дяде Хоргейру ни разу не была нигде дальше собственного дома и домашнего поля за порогом, и праздник Дня рождения императора в самой столице представлялся ей чем-то грандиозным и великолепным. Там просто обязаны были быть медовые орехи на палочках, воздушные маковые крендельки и сладкие тянучки из винных ягод, о которых говорила мама! Йора надеялась хотя бы одним глазком взглянуть на празднество, когда они с Катлой поедут в город. Насупленный Кнут прошёл мимо притаившейся девочки, не заметив ее, прошмыгнул к шкафчику у камина и вытащил оттуда горсть крекеров с солью. Заедая разочарование, он рассеянно водил пальцем по резьбе на дверце буфета и горестно вздыхал, пока не скрипнула половица в комнате Катлы. Мальчик испуганной белкой взлетел по лестнице, едва не столкнув сестру, и только сухие крошки на полу, которые увлеченно слизывал Флоки, могли рассказать о совершенном преступлении. — А ты чего тут застыла? — ворчливо спросила Катла, проходя мимо. — Уши греешь? Йора мотнула головой, и тугая косичка стукнула ее по спине. Нордка пристально посмотрела на девочку своими колючими голубыми глазами и махнула рукой, зовя за собой. — Пойдем, покажу тебе кое-что. Йора робко спустилась и последовала за хозяйкой дома к обеденному столу, спрятав ладошки в рукавах и по привычке нахохлившись. Катла достала из буфета немного вяленого мяса, крупное яблоко и остатки молока с утра и поставила перед девочкой, а затем подошла к огромному кованому сундуку в углу гостиной. Не притрагиваясь к угощению, Йора настороженно наблюдала, как наставница извлекает из недр ларя бумажный сверток и аккуратно распаковывает его. — Ешь давай, небось и не обедала! Не ясно, в чём душа держится, — фермерша утомлённо опустилась на грубо сколоченный стул и откинулась на спинку. Под ладонью у нее оказалась стопка потрепанных книг. Йора вгрызлась в жесткое пряное мясо, даже не подозревая до этого момента, как проголодалась за день. — Это из моих запасов, — наконец, хрипло заговорила Катла, поглаживая книги по корешкам. Йора торопливо облизала сладкие после яблока пальцы и внимательно посмотрела на женщину. — Кнут не слишком любит читать, ну да на ферме это и не самое важное, особенно для мужчины. Для счетов есть жёны. Ты сама-то читать умеешь? Девочка отрицательно помотала головой и смущенно потупилась. В ее доме не было книг. Катла тяжело вздохнула и выбрала из стопки тонкий сборник в красной обложке. — Это «Детский Ануад». Думаю, стоит начать с него. Я научу тебя читать и писать, будешь помогать мне вести учёты. Снилин вечно путается в буквах. А пока — слушай… Кхм. «Первыми были братья: Ану и Падомай. Они пришли в Пустоту, и начался отсчёт Времени»…